Ноябрьский ураган (фрагменты) - Богумил Грабал

А я направляюсь туда, куда привык ходить, потому что, как вы, Апреленка, знаете, у меня никого нет, я одинокий человек, и живу я на улице или в Керске и только ночевать хожу в Сокольники... конечно, у меня есть дети -- столько котят, сколько я подобрал; мои дети и все те, кто шагает по мостовым и тротуарам и знает, что я про них непрестанно думаю, однако мне нужно быть внимательнее к себе, ведь я уже стар и все это волнует меня чуть ли не до разрыва сердца, хотя мое сердце не так велико, как у Энди Уорхола, у которого оно было размером с отель "Риц"... а все же оно разорвалось! Банальная операция желчного пузыря -- и конец! Так что я предпочитаю сидеть "У тигра", пить пиво и подписывать свои "Три новеллы", что вышли за эти восемь дней, которые потрясли Прагу... Рядом со мной сидит мой друг Бабочка, что умеет улыбаться и красиво одеваться и строит метро, а еще он умеет молчать, но сейчас он сообщил мне: "Кстати, пан Грабал, тут была девушка, блузка нараспашку, и она сказала, что сюда в "Тигр" ее направил забастовочный комитет университета и что вам надо пойти с ними в театр, там будет диспут и все такое..." Вот что сказал мне мой друг Бабочка, преобразившись в Стива Маккуина, с улыбкой посвященного, после чего мы молчали, лишь поглядывая друг на друга, а потом пришел Ярда, мой читатель, который тоже строит метро, и сказал: "Вацлавская площадь забита аж до копыт"... и мы пили пиво, и я дрожал, потому что писать письма Апреленке -это одно, а вот что сказать молодым людям, если я на четыре поколения старше их, да вдобавок эта моя славянская слезливость, я знаю, Апреленка, герои романов господина Достоевского тоже любят плакать, так как страдают от болей в желчном пузыре, но это все от пьянства... вот и у меня тоже сейчас приступ, как, бывало, и у самого Достоевского... И наконец по центральному проходу прошла между столами и стульями та, о которой говорил мой друг Бабочка... то есть Бабочкой его называют друзья, из-за фильма и главного героя, которого так звали... Бабочка... Короче говоря, Бабочка взялся рукой за мочку уха, где у него вытатуирована крохотная бабочка, и тут подошла эта самая Марсельеза в расстегнутой блузке и джинсах, в одной руке она держала поллитровую кружку пива, а в другой сигарету, она села к нам и заявила: "Именем забастовочного комитета, пан Грабал, вы пойдете со мной, мы устроим диспут, вы не можете отказаться, пойдемте..." А я отвечаю: "Хорошо, девушка, но у меня только что был инфаркт... ведь я помру прямо у вас на глазах..." Тут подошли еще двое студентов, парни ростом с Бабочку... и я говорю: "Послушайте, вот два моих последних письма Апреленке... видишь, Марсельеза? В них я описал все случившееся, и там есть не только пражские события, но и история любви..." Девушка с распущенными волосами выглядела в тот момент так, словно только что сбежала с подмостков (что тогда было - и до сих пор еще остается - в порядке вещей)... она взглянула на текст, улыбнулась и поставила допитую кружку на мое письмо Вам, Апреленка, со словами: "А можно это переписать?" Я говорю: "Можно..." И забастовочный комитет театрально удалился... а я все так же печально сидел и наконец заказал коробку испанских маслин и откупорил ее, а пан Дип принес мне кровяную колбасу в пакете, шепча: "Это вы съешьте дома!" После чего он подсунул мне пластмассовую тарелку с холодцом... а пан Вацлав принес кулек рогаликов... и так мы потихоньку ели, и вдруг Бабочка взглянул на часы и сказал: "Господи, меня же ждет молочный поросенок!"... Вот так мы сидели, и люди разговаривали со мной, но я был глух, так подкосил меня этот забастовочный комитет университета... а потом пришел пан Андерле с женой Миладой... оба мне улыбались, Милада гладила меня по руке, а потом сосчитала сделанные официантом черточки на моем счете и сказала: "Богоуш, вам нельзя столько пить!"... а пан Андерле объяснял мне то, что я и без него знал... он нервно посматривал на часы, приговаривая, что ему пора домой, чтобы не пропустить последние новости... итак, я вышел вместе с моими друзьями, супругами Андерле... и на улице мы услышали шум, который все приближался, так как со стороны Града валила назад гигантская процессия, которую не пропустили вооруженные люди в белых шлемах... и так против течения, как бывает, когда реки выходят из берегов, это шествие текло обратно... а я извинился, что, мол, еще должен забрать друзей из пивной "У библиотеки", где меня ждет человек, которому я всякий раз даю сотню за слова ободрения, хотя в ободрении нуждался бы больше всего он сам... но его там не было, и я прошел мимо любителей пива, которые оставляли иногда хлопья пены на моем синем рюкзачке, что, Апреленка, купила мне Штепанка, тоже богемистка, в Вашем родном городе Линкольне в штате Небраска... и вот я опять оказался на улице -- с этим мокрым синим рюкзачком и в русской ушанке из соболя, которую я купил в Москве и которая так мне идет... такую же в заснеженных горах носил сам Энди Уорхол... в ту зиму я в Москве зашел в ГУМ, и надо же, там стоял один русский с точно такой собольей шапкой на голове, о какой я мечтал, и я говорю: "Сколько?" -- а он в этой давке нахлобучил на меня ту шапку, она мне подошла, и я снова спрашиваю: "Сколько?" Он же показывает мне жестами, что, мол, триста пятьдесят... и я достал триста рублей, но он, пожав плечами, снял с моей головы шапку... тогда я извлек пятьдесят марок, и он, со знанием дела рассмотрев мою банкноту, взял ее и опять надел шапку мне на голову, а женщина, которая была с ним, тотчас вынула из сумки точно такую же ушанку, и этот театрального вида молодой русский, который выглядел, как Энди Уорхол, надел ее и оперся спиной об угол ГУМа, мимо шли люди, а он, со скрещенными на груди руками и смятым в гармошку сапогом, все стоял, зная, что вскоре кто-нибудь, вроде меня, подойдет к нему... И вот я стоял перед пивной в этой самой русской ушанке, мимо шагали те, которые были на Вацлавской площади, они кричали и несли транспаранты, и я смотрел на них и удивлялся, что, надо же, просто Первомай в пасхальный понедельник, пока, правда, без стегания прутьями... стольких красивых людей я никогда прежде не встречал, столько серьезности у молодых мне видеть не доводилось... и я отправился с ними и в конце концов очутился возле моего юридического факультета, на другой стороне, за мостом Чеха, светились и сияли белые шлемы, и это означало, что проход закрыт... и я остановился в том месте, откуда пятьдесят лет назад наблюдал, как немецкие солдаты и эсэсовцы выгоняли с факультета моих коллег, это было утром, моих университетских друзей ударами ружейных прикладов заставляли забираться в военные грузовики, затянутые зеленым брезентом, а я стоял на углу и видел то, что видел... и как поднялись борта, и как грузовики тронулись с места и поехали в сторону Заксенхаузена, и я слышал, как мои однокашники пели "Где родина моя?"... и я заметил, что на газоне, присев на корточки, юноши в джинсах зажигают свечки возле маленького памятника, на который я прежде никогда не обращал внимания... там было трое молодых людей -- в джинсах, куртках, шарфах и жилетах, они словно отогревали ладони, сомкнув головы над пламенем свечек... И тут я услышал, что едет мой семнадцатый трамвай, и побежал, и этим самым семнадцатым трамваем я, Апреленка, отправился домой... Апреленка, но мне это не давало покоя, и наутро я этим же трамваем поехал обратно и ступил на газон, там оказалась мраморная доска, я читал ее на ощупь, пальцами, на ней было написано: "Памяти неизвестного солдата, павшего за свободу в мае 1945".

P.S.

Дорогая Апреленка, я прочитал столько всяких лозунгов и призывов... Вам, в Ваш университет, где Вы после обеда изучаете русский, а по утрам работаете в универмаге, чтобы было на что жить, в этот Ваш Стэнфордский университет, в Калифорнию, я посылаю единственный лозунг, который мне удалось запомнить в тот понедельник:

СЕГОДНЯ ВСЯ ПРАГА

ЗАВТРА ВЕСЬ МИР

21.11.1989

Ученые невежды (лат.).

Русский перевод см: Феникс. Т. 20. 1992. No1.

Русский перевод см: Иностранная литература. 1992. No 1.

Кониаш Антонин (1691--1760) -- чешский иезуит, автор знаменитого списка запрещенных в период контрреформации книг "Ключ к распознанию ереси".

Император Священной Римской империи и чешский король Карл IV из рода Люксембургов (1316--1378).

Продвижение вперед, к будущему (лат.).

Возвращение назад, к первоистокам (лат.).

Герой популярных чешских детских книг.

Легендарный прародитель чешского народа.

Йозеф Юнгман (1773--1847), Павел Йозеф Шафарик (1795--1861), Франтишек Палацкий (1792--1876) -- деятели чешского национального возрождения.

Карел Гинек Маха (1810--1836) -- чешский поэт-романтик, автор поэмы "Май".

Ярослав Врхлицкий (наст. имя Эмил Фрида, 1853--1912) -- выдающийся чешский поэт, драматург и прозаик.

Святая ночь, тихая ночь (нем.).

Средневековый чешский механик, который сконструировал знаменитые куранты, установленные на башне Староместской ратуши в Праге. Согласно легенде, чтобы мастер Гануш не мог соорудить подобные часы в другом городе, его ослепили.