Готовность номер один - Григорий Сивков

В общежитии самообслуживание. Сами мы носили воду из речки, пилили и кололи дрова. У каждого имелась своя посуда, своя соль - все хранилось в мешках или деревянных сундучках-чемоданах под кроватями.

Жили мы дружно. Ссорились редко. Все вместе учили уроки, ходили гулять по сибирскому тракту в долгие зимние вечера. Именно здесь впервые мы, деревенские ребята, приобрели навыки коллективизма. Только вот поначалу питались врозь, мешали, очевидно, остатки крестьянской психологии...

Но это продолжалось недолго. Бабушка, готовившая нам пищу, однажды сказала:

- Надоела мне возня с вашими горшками. Давайте все в общий котел или ищите себе другую стряпуху.

Деваться было некуда. Обобществили мы свои "запасы" и стали жить коммуной.

Здесь, в Кыласово, я впервые в жизни увидел настоящие, заводского производства коньки. Научился кататься. А когда в одну из суббот пришел домой, принеся с собой коньки, деревенские ребята сгорали от зависти и любопытства. Мы очистили лед на пруду от снега и устроили поочередное катание на диковинных стальных полозьях, прикручивая их к валенкам тут же на снегу и ветру.

Было у нас и другое зимнее развлечение. Через прорубь в пруду днем вбивался кол. За ночь он вмерзал в лед. На кол насаживалось колесо от телеги, к нему прилаживалась большая жердь. Конец жерди обхватывал кто-нибудь из ребят а все остальные гамузом раскручивали колесо. Достигалась огромная скорость. И тогда, оторвавшись от жерди, смельчак летел на коньках "по касательной к окружности", как полагается по законам физики, на многие сотни метров, если ему удавалось удержаться на ногах. Бывало и падали, и набивали синяки. Но все равно такое занятие доставляло нам большое удовольствие. Это было, пожалуй, моим первым примитивным испытанием воли и выдержки.

В школе был великолепный учительский коллектив. Он состоял из людей интеллигентных, отлично знавших свой предмет, влюбленных в свою профессию и одержимых делом народного образования. Несмотря на их строгость и наши шалости, мы с уважением и благоговением относились к своим учителям.

Георгий Николаевич Селивановский преподавал нам биологию и географию. Уроки он вел увлеченно, рассказывал с жаром, подкрепляя свою речь выразительными жестами. Вместе с нами бродил целыми днями по полям и горным отрогам, рассказывая о животных, птицах, травах и деревьях, учил нас понимать и ценить родную природу.

Любовь к физике и математике привила нам Екатерина Федоровна Селивановская. Она училась на Высших женских курсах, была широко и всесторонне образована. Вместе с мужем приехала из города на работу в деревенскую школу. Спокойная и требовательная, но очень душевная женщина, с глазами излучающими много тепла, когда ученик правильно решал задачу или давал исчерпывающий ответ на вопрос. Она была довольна, видя, как мы тянемся к знаниям.

Русский язык и литературу преподавала нам Анна Тимофеевна (фамилии ее, к сожалению, не помню: выветрилась за долгие годы из памяти), чрезвычайно эмоциональная, любящая и знающая искусство и русскую словесность.

Учителя много и самоотверженно возились с нами, стремились передать свои знания, воспитывали любовь к Родине, наделяли лучшими человеческими качествами, учили правильно осмысливать происходившие классовые события в стране и за рубежом, понимать жизнь и активно участвовать в ее переустройстве.

Вечерами с учащимися часто занималась Анна Тимофеевна. Выучив домашнее задание, собирались мы в школе. Разжигали печку, покучнее усаживались на скамьи, поближе к огню.

Свои беседы Анна Тимофеевна начинала с кратких обзоров международных событий, сообщений из центральных газет, которые тогда поступали в школу считанными единицами и мы, конечно, их не читали, - за исключением "Пионерской правды", где, помимо всего прочего, печатались особенно интересовавшие нас научно-фантастические, приключенческие повести и рассказы.

В один из таких вечеров рассказала она нам о бесправном положении трудящихся Германии, бесчинствах фашистов, пришедших к власти в этой стране, об арестах коммунистов, заточении их в тюрьмы и о бесчисленных невиданных по своей жестокости еврейских погромах.

Мы, естественно, тогда совсем не разбирались в политике, многого толком не понимали, но рассказ коммунистки-учительницы оставил неизгладимый след, пробудил первый интерес к политической жизни, породил первые ростки ненависти к несправедливому и уродливому миру капитализма. Для меня ее беседы были своего рода первоначальными шагами на пути классовой оценки жизненных событий.

А после краткой, а иногда и затянувшиеся беседы Анна Тимофеевна читала нам вслух стихи и прозу Пушкина и Лермонтова (очевидно своих любимых писателей). Мы в это время забывали обо всем на свете и превращались все в слух, сидели смирно, боясь пропустить хотя бы единое слово и наслаждаясь выразительным, будто у чтеца-декламатора, голосом своей учительницы. На всю жизнь запала мне в память начальная строка одной из повестей лермонтовского "Героя нашего времени": "Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России"... Мог ли я предполагать, что через несколько лет стану летчиком и судьба забросит меня в эти края, что именно на этом участке земли будут идти кровопролитные бои, что в одном из них мой самолет подобьют немцы, что моим товарищам по фронту придется с боями освобождать Таманский полуостров от немецко-фашистских захватчиков.

"Вечера у камина" как мы называли между собой эти сборы в школе, были, пожалуй, в зимнее время самым примечательным событием нашей жизни. А вообще-то жизнь небольшого уральского села ничем не отличалась от жизни других деревень России. Жители поздно ложились спать и рано вставали. Электрического света не было. Вечера коротали в работе, при лампах. Размеренную, обыденную жизнь временами оживляли заезжая кинопередвижка да шум моторов изредка проносившихся по тракту автомашин.

Был, правда, случай, внезапно нарушивший спокойствие. Из Перми прикатили на аэросанях двое мужчин в кожаных шлемах и комбинезонах. В сопровождении вездесущих мальчишек они вдруг остановились посреди заснеженной улицы. Механик несколько раз пробовал завести мотор, но тщетно. Собралась толпа. Пришли чуть ли не все сельчане. Наконец мотор застрекотал и аэросани с треском и шумом умчались в морозную дымку. Мы с восхищением смотрели им вслед.

Самолет я увидел впервые, когда ездил в гости к брату Александру в Пермь. Был погожий августовский день, праздник авиации. С ровной площадки взлетел самолет У-2, таща за собой планер. Самолет вскоре сел, а планер еще долго парил в воздухе.

Плотное кольцо людей окружило самолет. Я протиснулся поближе, потрогал крыло руками. Думал, что самолет металлический, и разочаровался: это было дерево, обтянутое полотном и выкрашенное серым лаком.