Избранное - Мария Петровых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1939
«Есть очень много страшного на свете…»
Есть очень много страшного на свете,Хотя бы сумасшедшие дома,Хотя бы искалеченные дети,Иль в города забредшая чума,Иль деревень пустые закрома,Но ужасы ты затмеваешь эти —Проклятье родины моей — тюрьма.
О, как ее росли и крепли стены —В саду времен чудовищный побег,Какие жертвы призраку изменыТы приносить решался, человек!..И нет стекла, чтобы разрезать вены,Ни бритвы, ни надежды на побег,Ни веры — для того, кто верит слепо,Упорствуя судьбе наперекор,Кто счастлив тем, что за стенами склепаРодной степной колышется простор,Скупой водой, сухою коркой хлебаОн счастлив — не убийца и не вор,Он верит ласточкам, перечеркнувшим небо,Оправдывая ложный приговор.
Конечно, страшны вопли дикой болиИз окон госпиталя — день и ночь.Конечно, страшны мертвецы на поле,Их с поля битвы не уносят прочь.Но ты страшней, безвинная неволя,Тебя, как смерть, нет силы превозмочь.А нас еще ведь спросят — как могли выТерпеть такое, как молчать могли?Как смели немоты удел счастливыйЗаранее похитить у земли?..И даже в смерти нам откажут дети,И нам еще придется быть в ответе.
1938–1942
«Когда я склонюсь над твоею кроваткой…»
Когда я склонюсь над твоею кроваткой,Сердце так больно, так сладко растет,Стою не дыша и смотрю украдкойНа руки твои, на их легкий взлет.
Я с горькой тоской спозналась глубоко,В бессоннице я сгорела дотла,Но ты, ты нежна и голубоока,Подснежник мой, ты свежа и светла.
Мир твой не тронут горем и злобой,Страху и зависти доступа нет.Воздух тебя обнимает особый,Как будто всегда над тобою рассвет.
Когда я склонюсь над кроваткой твоею,Сердце растет в непосильной любви,Смотрю на тебя и смотреть не смею,И помню одно только слово: живи.
1940
«Вы — невидаль, Вы — злое диво…»
Э. К.
Вы — невидаль, Вы — злое диво.Недаром избегают Вас:Так беспощадно, так правдивоБьет свет из Ваших темных глаз, —Неустрашимо, через бездныНаперерез обман разя…Лукавить с Вами бесполезно,Глаза Вам отвести нельзя, —Ваш разум никому в угодуНе даст налганное сберечь:На чистую выводит водуПрезрительным движеньем плеч.
1940
«Светло ль ты, солнце, и лучисто ли…»
Светло ль ты, солнце, и лучисто лиИ прежний ли ты держишь путь,Когда, меня завидев издали,Вы рады в сторону свернуть?А я невзвижу света белого —Куда мне деться от стыда?Ведь я вам ничего не сделала,Ведь я чужой была всегда.И это не влюбленность по уши,Но отсвет рокового дня,Но сад волшебный, где никто ужеВас не отнимет у меня,Где молчаливыми аллеямиВам счастливо идти со мной,Где óб руку идем, лелеемыЗавороженною луной.А здесь — пройти бы невредимоюИ лишь бы не встречаться впредь!Здесь — даже на лицо любимоеЯ не решаюсь посмотреть.Заговорю — так про веселое,Закусывая губы в кровь…Простите мне мою тяжелую,Мою ненужную любовь!
1940
«Ты думаешь, что силою созвучий…»
Ты думаешь, что силою созвучийКак прежде жизнь моя напряжена.Не думай так, не мучай так, не мучай, —Их нет во мне, я как в гробу одна.
Ты думаешь — в безвестности дремучейЯ заблужусь, отчаянья полна.Не думай так, не мучай так, не мучай, —Звезда твоя, она и мне видна.
Ты думаешь — пустой, ничтожный случайСоединяет наши имена.Не думай так, не мучай так, не мучай, —Я — кровь твоя, и я тебе нужна.
Ты думаешь о горькой, неминучей,Глухой судьбе, что мне предрешена.Не думай так: мятется прах летучий,Но глубь небес таинственно ясна.
1941
«Не взыщи, мои признанья грубы…»
Не взыщи, мои признанья грубы,Ведь они под стать моей судьбе.У меня пересыхают губыОт одной лишь мысли о тебе.
Воздаю тебе посильной данью —Жизнью, воплощенною в мольбе,У меня заходится дыханьеОт одной лишь мысли о тебе.
Не беда, что сад мой смяли грозы,Что живу — сама с собой в борьбе,Но глаза мне застилают слезыОт одной лишь мысли о тебе.
1941
«Проснемся, уснем ли — война, война…»
Проснемся, уснем ли — война, война.Ночью ли, днем ли — война, война.Сжимает нам горло, лишает сна,Путает имена.
О чем ни подумай — война, война.Наш спутник угрюмый — она одна.Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,Тем горше с ней.
Восходы, закаты — все ты одна.Какая тоска ты — война, война!Мы знаем, что с намиРассветное знамя,Но ты, ты, проклятье, — темным-темна.Где павшие братья, — война, война!В безвестных могилах…Мы взыщем за милых,Но крови святой неоплатна цена.
Как солнце багрово! Все ты, одна.Какое ты слово: война, война…Как будто на словеНи пятнышка крови,А свет все багровей во тьме окна.Тебе говорит моя страна:Мне трудно дышать, — говорит она, —Но я распрямлюсь, и на все временаТебя истреблю, война!
1942
«Завтра день рожденья твоего…»
Завтра день рожденья твоего.Друг мой, чем же я его отмечу?Если бы поверить в нашу встречу!Больше мне не надо ничего.
Ночью здесь такая тишина!Звезды опускаются на крышу,Но, как все, я здесь оглушенаГрохотом, которого не слышу.
Неужели ото всех смертейОткупились мы любовью к детям?Неужели родине своейЗа себя достойно не ответим?
Это вздор! Не время клеветеИ не место ложному смиренью,Но за что же мы уже не те?Кто мы в этом диком измеренье?..
Завтра день рожденья твоего.Друг мой, чем же я его отмечу?Если бы поверить в нашу встречу!Больше мне не надо ничего.
1942
Севастополь
Бело-синий город Севастополь,Белокрылый город в синеве…Моря ослепительная опыльВ скверах оседала на траве.
Город с морем сомкнуты в содружье,Синей соли съедены пуды.Дымной славой русского оружья,Пушечным дымком несло с воды.
Белый камень в голубой оправе,Ты у недруга в кольце тугом.Город русской доблести, ты вправеГоревать о времени другом.
Шрам широкий над крутою бровьюТы через столетие пронес,А теперь лежишь, залитый кровью,И морских не осушаешь слез.
Слезы эти — зарева кровавей —Отольются гибелью врагу…Белый пепел в голубой оправеНа осиротевшем берегу!
Тяжко, Севастополь, о как тяжко!Где ж прославленная на векаБелая матросская рубашка,Праздничная синь воротника!
Плачь о тех, кто смертной мглой объяты,Чьи могилы волнами кругом…Ты еще начнешься, но себя тыНе узнаешь в облике другом.
[1942][1]
