Нет имени тебе… - Елена Радецкая

Он приготовил кофе, потом мы обошли мастерские. В зале покачивались на сквозняке чудовищных размеров яблоко, груша, банан, помидор, арбуз, баклажан – обтянутые тканью каркасы. На перекладине висели расписанные флаги сказочных государств. Прошли по комнатам, где стояли столы, заваленные раскроенным тряпьем, гладильные доски с утюгами, стеллажи с отрезами, портновские манекены, шляпные болванки, вороха искусственных цветов, лент и перьев. Зеркала. Из одной комнатухи открывался замечательный вид на крыши. Они тянулись в разных направлениях, на разных уровнях, с ребрами и желобками, кирпичными трубами, увенчанными жестяными коронками, с мансардными и слуховыми окнами, решетками по краю, антеннами. Сбоку выглядывала пузатая башня, а на переднем плане на невысоком доме прилепился обшарпанный фронтончик, обрамленный валютами, с круглым окошком без стекла. И эта разномастная толчея крыш была на удивление гармонична и не случайна, словно оконная рама была рамой картины.

Если бы я была художницей, я бы это нарисовала.

Для нынешнего праздника мастерские не делали ни одного костюма Екатерины, но таковой они приготовили для спектакля «Малахитовая шкатулка». Пока Додик ходил за ним, я рассматривала перчатки, трогала дорогие ткани, примерила несколько шляпок, запустила руку в обувную коробку, полную стразов и просеяла их сквозь пальцы. Прямо на полу была навалена воздушная гора разноцветных юбок, а на вешалках висели дивные наряды.

Одно с пышной юбкой, узкими рукавами до локтя и многослойными кружевными манжетами, в гирляндах, бантах и букетиках так заворожило меня, что я скинула все, кроме трусов, и напялила его. Платье было как раз по мне. Мадам Помпадур да и только. Карнавальная пастушка. Не хватало разве что посоха, перевитого розами. Справиться с молнией не успела, появился Додик с грудой тряпья на вытянутых руках, да так и застыл на пороге. Я осталась довольна произведенным эффектом.

– Застегни молнию.

Повернулась к нему спиной и услышала шуршание ткани: Додик выронил облачение Екатерины Великой. Молча, непослушными пальцами, он начал застегивать молнию, но она не поддавалась, и руки его скользнули по спине к груди. Он прижался ко мне, дрожал, словно пятнадцатилетний подросток, и меня прожгло током внезапного и острого желания. Мы лихорадочно пытались освободиться от платья, но никак не могли стащить с рук узкие рукава, потому что одновременно обнимались, задыхались от поцелуев, а я к тому же пыталась расстегивать ему рубашку и брючный ремень. Трещала рвущаяся ткань платья, мы сопели и пыхтели, как бегемоты. Споткнувшись о кучу разноцветных юбок, рухнули в нее и потонули в ворохе тряпья, и уже не пытались снять платье, теперь нам ничто не могло помешать. Только быстрее, быстрее!.. Наконец-то!.. И тут все закончилось.

Щеку нежно царапала тонкая жесткая материя, на которой я лежала, а еще я видела окно и голубя, он прохаживался по подоконнику и заглядывал в комнату.

И попутал же черт!

Я уже собиралась спросить, не намерен ли Додик заснуть на мне, но он отвалился, а я одернула юбку, и совсем некстати меня одолел смех. Перевернулась на живот и впилась зубами в ткань, но скрыть сдавленное хрюканье не удавалось. Смеялась я над собой, и над этой дурацкой ситуацией, в которую попала. Додика обидеть не хотела, но кто сказал, что скорбное молчание в подобный момент пристойнее веселья.

– Мы с тобой… – пыталась я говорить сквозь смех, ласково похлопывая его по плечу, – мы с тобой… сплетясь, как пара змей… обнявшись крепче двух друзей… упали разом…

Он тоже попробовал хохотнуть.

Где ж твоя былая самоуверенность, мальчик? Стало его жалко. Погладил меня по шее, по плечу, по груди, похоже, собирался реабилитироваться. О, боже… Ничего ровным счетом мне уже не хотелось. Закрыла глаза. Открыла. Встала, без труда сняла платье. Опустилась в груду юбок, медленно притянула его к себе и стала осторожно целовать и ласкать.

Неуклюжий, неловкий, как железный дровосек, в его руках не устроиться, не угнездиться. Отбарабанил свое и, кажется, доволен, даже горд. Старался, как мог. Наверное, зеленым девицам, вроде той, что встретилась на лестнице, понравилось бы. Впрочем, кому ж такое понравится… Ему нужна учеба, вот только учительницей его я становиться не собиралась.

– Ну как? – спросил с надеждой.

– Что «как»?

– Как тебе?

– Все лучше и лучше, – говорю, и мы смеемся.

Потом Додик сидит на полу, удрученно рассматривая платье, которое мы с ожесточением пытались сорвать с меня, и, наконец, тряхнув головой, заявляет:

– Плевать, девчонки зашьют.

Я расчесываю свою гриву с бронзовым отливом, и ее пронизывают солнечные лучи.

– Ой! – восклицает Додик. – У тебя ж изумрудные искры в волосах! Ей-богу! Подними-ка их расческой… Ни фига себе!

Когда-то это подметил мой покойный муж, но о нем я вспоминать не хотела.

– И где же императорское платье? – спрашиваю.

– Полный облом, – сконфуженно говорит Додик. – Видимо, отвезли заказчику. Вот единственное, что обнаружил…

Я рассматриваю воздушное чудо с юбкой на кринолине, с широкими кружевными оборками, розовое с фиолетовым. Он обряжает меня с явным удовольствием, перевязывает лентой через плечо, привешивает бант с брошью и утверждает, что это звезда ордена Екатерины, хотя и намека на звезду в ней нет. На плечах и спине закрепляет мантию, отороченную горностаем. На шею надевает жемчужное ожерелье, на голову диадему с жемчугом. Крупная каплевидная жемчужина висит надо лбом. Потом оглядывает меня, хватается за голову и болезненно морщится.

– Ни на что не похоже, – говорит он, пока я верчусь перед зеркалом. – Винегрет какой-то. Это платье сшито для «Дамы с камелиями».

– Неужели? А по-моему, неплохо. – Я пускаюсь вальсировать, напевая из «Травиаты»: – Давайте поднимем мы кубок веселья ля-ля, ляли-ляли-ля, ляли-ляли-ля, ляли-ляли-ля, ля-ля!

Додик начинает хохотать.

– Ты прелесть! – восклицает он. – А вообще мне в голову пришли три клевых мысли. Первая: не наряд тебя украшает, а ты его. Вторая: это всего лишь карнавал. Третья: никто ничего не понимает. Ты видела этих императриц? Спорим, никто не заметит, что твое платье на сто лет старше Екатерины Великой? Давай проверим?

Мантия тяжелая, такое впечатление, будто она сползает вниз вместе с платьем. Если в один прекрасный момент я окажусь с голой грудью, тогда мне точно дадут первую премию. Додик поправляет мантию и внезапно весьма ловко проникает под лиф, а когда я освобождаюсь от его рук, ныряет под юбку.

Черт возьми! Он не безнадежен, игривый мальчик!

Мы идем по каналу. За Додиком вьется длинный шифоновый, вручную расписанный шарф. Меня провожают любопытными взглядами, приветствуют, шутливо заговаривают, а одна мамаша велит ребенку подарить мне ветку сирени.