Когда падают звезды - Алла Бегунова

Любезные отношения продолжались, пока русские войска находились на территории полуострова. Но в начале 1774 года Россия приступила к постепенному их выводу. Светлейший дрессировщик воспрянул духом. Доверительные беседы с представителем Императорского двора Ее Величества Екатерины Второй прекратились, совместные выезды на охоту – тоже. Зато возле богатой усадьбы в центре Бахчисарая, занимаемой нашей дипломатической миссией, стали постоянно отираться какие-то подозрительные люди.

Веселитский нередко выходил в город инкогнито, под видом греческого купца. Однажды, возвращаясь из такого похода, он нос к носу столкнулся у ворот усадьбы с личностью довольно наглого вида. Дипломат хотел схватить соглядатая за руку. Но тот ловко увернулся и бросился бежать. Дурное предчувствие шевельнулось в душе чрезвычайного посланника. Сомнений у него почти не осталось: вряд ли Сахиб-Гирей сам задумал это, но, вероятно, с его разрешения здесь приступила к работе секретная служба турецкого султана – мухабарат…

К переодеванию барина в форменную одежду у Парфентия все было давно готово. Еще с вечера тщательно вычистил он щеткой камзол и кафтан с серебряными пуговицам, утюгом отпарил суконные кюлоты. Но сперва камердинер подал Веселитскому свежую рубашку тонкого голландского полотна, расправив ее манжеты, отороченные кружевами. Затем плотно обвязал вокруг стоячего ее воротничка сложенный вдвое белый кисейный платок, который Петр Петрович носил вместо галстука, изготовляемого обычно из мягкой шерстяной материи и на подкладке.

Действительный статский советник внимательно рассматривал себя в зеркале. Теперь ему следовало напрочь забыть о ночном кошмаре, о досадных недоразумениях на службе и уж, конечно, о зиндане, вырытом когда-то в окрестностях города Алушты. Он постарался придать лицу непроницаемо-серьезное выражение. Сановникам великой царицы приличествовало, по его мнению, являться в общество, демонстрируя глубокую веру как в собственные силы, так и в неизбывное благорасположение к ним высшего начальства.

Ровно в 10 часов 30 минут утра Веселитский спустился со второго этажа на первый, в комнату, занимаемую по здешней тесноте сразу двумя старшими чиновниками: секретарем чрезвычайного посланника и полномочного министра Иваном Цебрияновым и его личным переводчиком Василием Мартыновским. Чисто выбритый, идеально причесанный – с буклями над ушами и косичной на спине, – в превосходно сшитом кафтане и при шпаге, Петр Петрович сегодня, как, впрочем, и всегда, служил для подчиненных образцом точности, твердости, неуклонности в исполнении должностных обязанностей.

В комнате, однако, толпилось довольно много народу. Сюда собрались сейчас чуть ли не все сотрудники российского посольства: кроме Цебриянова и Мартыновского, еще и канцелярист, подканцелярист, лекарь, четыре младших переводчика, два курьера. Увидев начальника, чиновники дружно ему поклонились. Веселитский кивнул и обратил свой взор на рослого, загорелого человека средних лет и в выцветшем мундире. Это был третий курьер посольства прапорщик Михаил Бутков, доставивший в Керчь свежую почту.

– Честь имею явиться, ваше превосходительство! – отрапортовал Бутков, вытянувшись в струнку.

– С благополучным прибытием, – милостиво улыбнулся ему действительный статский советник.

– Разрешите доложить, ваше превосходительство?

– Докладывайте.

– На сей раз из Санкт-Петербурга до Москвы вышло у меня шесть дней. Далее, от Москвы до Курска – три дня, от Курска до Харькова – три дня, от Харькова до крепости Петровской[5] – семь дней. Морем же на нашем пакетботе «Карабут» от Петровской крепости до Керчи благодаря попутному ветру – двое суток. В норму я уложился, пробыв в пути общим счетом 21 день…

– Отлично. Благодарю за службу.

– Рад стараться, ваше превосходительство.

Веселитский шагнул к столу секретаря Цебриянова. Там и лежала плоская курьерская сумка из желтоватой лосиной кожи. Крышка ее прилегала плотно и застегивалась на две пряжки, каковые имели свинцовые пломбы на шнурах. Круглая сургучная печать с отчетливо видным двуглавым орлом помещалась в центре, одной половиной – на крышке, второй половиной – на боку сумы, как бы скрепляя их намертво. Чрезвычайный посланник приступил к тщательному осмотру пломб и печати.

– Не извольте сомневаться, – сказал ему Бутков.

– Инструкции надо исполнять…

Только после осмотра дипломат надавил пальцами на печать, и сургуч распался на куски. Шнуры с пломбами взрезал Цебриянов. Присутствующие невольно придвинулись к столу. Из сумы появилось девять пакетов. Веселитский читал написанные на них фамилии и сразу отдавал адресатам. В комнате стало шумно.

С тех пор, как Шахин-Гирей бежал из Кафы, а Бахадыр-Гирей был избран мятежною толпой там на трон, в ханстве перестала действовать почта с ямскими станциями и подменными лошадьми, учрежденная русскими. Переписка сильно затруднилась, поскольку корреспонденцию теперь приходилось возить в обход, по морю. Иностранная коллегия разрешила чиновникам отправлять с дипломатическими курьерами и частные письма. Потому приезд Буткова восприняли как маленький праздник.

Взяв два пакета, посланник пошел к себе. С проворством, необычным для его возраста, он поднялся до лестнице и в своей спальне-столовой-библиотеке-кабинете надел очки и, на ходу вскрывая послания, двинулся к веранде, чтобы прочитать письма при ярком солнечном свете. Первые же строки заставили Веселитского растерянно опуститься в кресло под георгинами. Бумага, исписанная каллиграфическим почерком санкт-петербургского канцеляриста, гласила:

«Указ НАШЕЙ коллегии иностранных дел. Действительного статского советника и НАШЕГО чрезвычайного посланника и полномочного министра при хане крымском Веселитского повелеваем ОТОЗВАТЬ, выдав ему на выезд оттуда две тысячи рублей, и определить его в Киев для случающихся там пограничных дел в ведомство НАШЕГО Малороссийского генерал-губернатора, с тем самым жалованьем, которое получал он до последнего его аккредитования в Крыму, а к хану крымскому отправить резидентом НАШИМ находящегося в Валлахии, Молдавии и Бессарабии, генерального консула коллежского асессора Сергея Лошкарева, пожаловав его в надворные советники. Во время бытности его в сем месте производить ему жалованья по четыре тысячи рублей на год из той же суммы, из коей получал Веселитский, начиная сию дачу с настоящего числа. На проезд и заведение дому выдать ему три тысячи рублей, получа сии деньги так, как и назначенные Веселитскому на выезде из казначайства, для остаточных сумм учрежденного…»[6]

Все-таки слово «ОТОЗВАТЬ» Петра Петровича ошеломило.

В нем почудилась ему негативная оценка его деятельности на полуострове в период татарского мятежа. Да, из Кафы в Керчь он перебрался, может быть, слишком поспешно. Да, все предложения о встрече, сделанные Бахадыр-Гиреем, он отклонил. Но ведь в конечном счете такие его решения государыня одобрила. На переговорах в Стамбуле по поводу беспорядков, случившихся в Крыму, русские настаивали на том, что новоявленный хан – бунтовщик и самозванец, а законным правителем страны был и остается Шахин-Гирей, единодушно избранный народом на трон в марте 1777 года в Бахчисарае.

Воцарение прошло на диво легко, без сучка, без задоринки. Молодой, красивый, обходительный Шахин-Гирей совершенно очаровал соотечественников. Они даже позабыли о том, что он прибыл в Крым на российском военном корабле, в сопровождении батальона российской пехоты и внушительного отряда ногайских татар, верных его сторонников. Выборы хана, щедро угощавшего обитателей столицы, вылились в многодневное народное торжество.

Правда, мир и покой установились в ханстве ненадолго.

Уже в конце октября того же 1777 года турецкая разведка, опираясь на свою резидентуру среди части крымско-татарской знати и фанатично настроенного духовенства, организовала в стране мятеж. Но уничтожить Шахин-Гирея им не удалось, он ускользнул от убийц. Зато погибли многие его соратники, чиновники его новой администрации, солдаты и офицеры нового, регулярного войска, которое хан начал создавать на российские деньги, с российскими советниками.

Междоусобная бойня бушевала три месяца. Она стоила жизни двенадцати тысячам жителей Крыма, в основном женщинам, детям, старикам. Они умерли, лишившись пропитания и крова, при погромах пожарах, грабежах. Однако ни одна из противоборствующих сторон достичь перевеса в схватке не смогла. Резню остановили русские, введя на полуостров несколько полков. Был арестован и Селим-Гирей, один из двоюродных братьев правителя. Его привезли сюда из Стамбула в качестве руководителя восстания и кандидата на престол. Русские передали знатного пленника Шахин-Гирею. Тот его немедленно казнил, причем публично, на базарной площади.