Стрихнин в супе - Пэлем Вудхауз

Последние слова эхом отдались в памяти Сирила, и он сообразил, по какой причине обретается там, где обретается. Открыв глаза, он устремил недвижный взор на леди Бассетт.

-- Леди Бассетт, -- сказал он, -- вы, если не ошибаюсь, путешественница по пустыням и дебрям?

-- Именно.

-- В процессе ваших путешествий вы ведь бродили по множеству джунглей во множестве дальних краев?

-- Без сомнения.

-- Откройте мне, леди Бассетт, -- сказал Сирил проникновенно, -- когда вы изводили обитателей указанных джунглей своим присутствием, не приходилось ли вам обращать внимание на один факт? Я имею в виду тот факт, что Любовь царит повсюду -- и даже в джунглях. Любовь, вне зависимости от границ и запретов, от национальности и биологического вида, опутывает своими чарами любое одушевленное создание. А потому, кем бы ни был каждый отдельно взятый индивид -- туземцем с берегов Конго, американским поэтом-песенником, ягуаром, броненосцем, модным портным или мухой цеце, -- он обязательно устремится на поиски подруги. Так почему же не может устремиться на поиски таковой специалист по интерьерам и планированию декоративных садов? Посудите сами, леди Бассетт.

-- Мистер Муллинер, -- сказала его соседка по комнате, -- вы нализались.

Сирил взмахнул рукой в широком жесте и рухнул с кровати.

-- Предположим, что я нализался, -- сказал он, вновь приняв прежнее положение, -- но тем не менее, как бы вы ни возражали, вам никуда не уйти от того факта, что я люблю вашу дочь Амелию.

Наступила напряженная пауза.

-- Что вы сказали?! -- вскричала леди Бассетт.

-- Когда? -- рассеянно спросил Сирил, так как он почти грезил наяву и, насколько позволяло одеяло, загибал пальцы на ноге своей собеседницы, играя в детскую игру "Эта свинка поехала на рынок, а эта осталась дома" и так далее до пяти свинок.

-- Я не ослышалась? Вы упомянули мою дочь Амелию?

-- Сероглазая девушка среднего роста, каштановые волосы с рыжеватым отливом, -- услужливо напомнил ей Сирил. -- Черт возьми, вы не можете не знать Амелии. Она повсюду бывает. И позвольте кое-что вам сказать, миссис... забыл вашу фамилию. Мы с ней поженимся, если я сумею добиться согласия ее гнусной матери. Говоря между нами, старыми друзьями, каковы, по-вашему, мои шансы?

-- Ничтожны.

-- Как?

-- Учитывая, что я мать Амелии...

Сирил заморгал в искреннейшем изумлении.

-- А ведь и правда. Я вас не узнал? Вы были здесь все это время?

-- Была.

Внезапно глаза Сирила посуровели. Он чопорно выпрямился.

-- Что вы делаете в моей кровати? -- спросил он грозно.

-- Это не ваша кровать.

-- Так чья же?

-- Моя.

Сирил безнадежно пожал плечами.

-- По-моему, все это выглядит очень странно, -- сказал он. -- Мне, полагаю, придется поверить вашей истории, но я готов повторить, что считаю все это весьма подозрительным и намереваюсь произвести строжайшее расследование. Предупреждаю вас: все главари и зачинщики мне известны. Желаю вам самой спокойной и доброй ночи.

Примерно час спустя Сирил, который расхаживал по террасе в глубоком размышлении, вновь отправился в Голубую комнату на поиски информации. Перебрав в уме подробности недавней беседы, он внезапно обнаружил, что один вопрос так и остался без ответа.

-- Э-эй, -- сказал он.

Леди Бассетт оторвалась от книги с явной досадой.

-- У вас нет своей комнаты, мистер Муллинер?

-- Есть, как же, -- сказал Сирил. -- Меня поместили в Комнату Надо Рвом. Но я хотел бы кое-что у вас уточнить.

-- Ну?

-- Вы сказали, можно мне или нельзя?

-- Что вам можно или нельзя?

-- Жениться на Амелии.

-- Нет, нельзя.

-- Нет?

-- Нет!

-- А! -- сказал Сирил. -- Ну так еще раз: наше вам с кисточкой.

Однако в Комнату Надо Рвом удалился мрачный Сирил Муллинер. Теперь он разобрался в положении дел. Мать девушки, которую он любил, отказывалась признать его достойной партией. Положеньице хуже некуда, думал Сирил, угрюмо извлекая себя из ботинок.

Но тут он чуть повеселел. Возможно, его жизнь погублена безвозвратно, однако у него остаются еще две нечитаные трети "Стрихнина в супе".

В тот самый момент, когда поезд подошел к Баркли-Регис, Сирил как раз вгрызся в главу, где инспектор Тленн заглядывает в полуоткрытую дверь подвала и, со свистом втянув воздух в судорожно вздымающуюся грудь, с ужасом отшатывается. Дальше могло быть только еще заманчивее, и он шагнул к туалетному столику, на который распаковавший чемоданы лакей должен был, по его расчетам, положить роман. Вдруг по его позвоночнику поползла ледяная струя, а комната затанцевала вместе со всей мебелью.

Вновь он вспомнил, что оставил роман в вагоне.

И взвизгнул, как попавшая в капкан зверушка. Потом, шатаясь, добрался до кресла.

Тема горькой потери часто разрабатывалась поэтами, и они проиграли всю гамму эмоций, обнажая перед нами муки тех, кто потерял родителей, жен, детей, деньги, славу, собак, кошек, горлиц, возлюбленных, лошадей и даже запонки. Но ни один поэт еще не коснулся самой горестной из утрат -- той, которую переживает человек, прочитавший детективный роман до половины и оказавшийся без него перед отходом ко сну.

Сирил не осмеливался и помыслить о предстоящей ему ночи. Уже его мозг метался из стороны в сторону, будто раненая змея, ища хоть какого-то объяснения странному поведению инспектора Тленна. Хорейшо Слингсби никогда не подводил своих читателей. Он был не из тех авторов, которые в следующей главе натянули бы читателю нос, уведомив его, что инспектор Тленн ужаснулся, внезапно вспомнив, что забыл опустить письмо, которое его заботам поручила супруга. Если взгляд в полуоткрытую дверь подвала подействовал на нервы сыщика, сотворенного Слингсби, это сулило выпотрошенный труп за ней или, по меньшей мере, отрубленную кисть.

Тихий стон смертной муки вырвался у Сирила. Что делать? Что делать? И даже заменить "Стрихнин в супе" на что-либо более или менее сносное было невозможно. Он прекрасно знал, что подстерегало бы его в библиотеке, рискни он туда пойти. Сэр Мортимер Уингем во всех отношениях следовал традициям помещиков, круглый год проживающих в своих поместьях. Леди Уингем исповедовала эзотерические религии. Чтение супругов отвечало их вкусам. В библиотеке Сирила поджидали в засаде книги о бахаизме, тома "Сельской энциклопедии" в пропыленных кожаных переплетах, "Два года на солнечном Цейлоне" преподобного Орло Уотербери, но ни следа чего-нибудь эдакого, что могло бы заинтересовать Скотленд-Ярд, или чего-нибудь с ведерком крови и парочкой-другой трупов, в которые можно уйти с головой.

Что же -- если вернуться к исходной точке -- делать?

И внезапно, будто в ответ на этот вопрос, его осенило. Он воспрял духом, найдя выход из положения.

Час был достаточно поздний. Леди Бассетт уже, конечно, заснула, а "Стрихнин в супе" покоится на тумбочке у ее изголовья. Надо всего лишь прокрасться туда и сцапать книгу.

Чем больше Сирил взвешивал эту идею, тем заманчивей она представлялась ему. И ведь никак нельзя сказать, будто ему не известен путь к комнате леди Бассетт или топография указанной комнаты. У него было ощущение, что все последние годы своей жизни он прожил в этой комнате. Он мог бы разгуливать по ней с закрытыми глазами.

Сирил долее не колебался. Облачившись в халат, он покинул свою комнату и торопливо зашагал по коридору.

Открыв дверь Голубой комнаты и осторожно притворив ее за собой, Сирил на миг замер, исполненный тех чувств, которые охватывают человека по возвращении в знакомые, дорогие сердцу места. Милая старушка комната, совсем такая же, как прежде! На него нахлынули воспоминания. Кругом царила тьма, но это его не задержало. Он знал, где находится тумбочка, и, крадучись, приблизился к ней.

Походка Сирила Муллинера напомнила бы леди Бассетт, будь она очевидицей происходящего, коварные повадки малого игуанодона, выслеживающего добычу. Лишь в одном методы Сирила отличались от методов этого обитателя девственной глуши. Игуанодоны (это относится не только к малым, но и к большим игуанодонам) крайне редко спотыкаются о шнуры на полу и совлекают прикрепленные к этим шнурам лампы на пол с таким грохотом, будто рухнула тонна кирпичей.

А Сирил совлек. Едва он успел схватить книгу и спрятать ее в карман халата, как его ступня запуталась в шнуре, лампа на столе легко взмыла в воздух и под звон, который могла бы издать сотня тарелок, одновременно распадающихся на куски в руках сотни судомоек, в штопоре ткнулась об пол и погибла безвозвратно.

В тот же миг леди Бассетт, которая занималась изгнанием летучей мыши через балконную дверь, вернулась в комнату с балкона и зажгла свет.

Сказать, что Сирил Муллинер растерялся, значило бы исказить факты. Ничего подобного этой катастрофе с ним не случалось с тех пор, как на восьмом году жизни, тайно проникнув в материнский буфет в чаянии джема, он сдернул себе на голову три полки, содержавшие молоко, масло, пикули, сыр, яйца, кексы и мясные консервы. И в данный момент его чувства почти идеально повторяли те, которые он испытал в своем нежном детстве.