Пастухи призраков (СИ) - Ламичева Юлия
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тормоза менять вовремя надо, козёл, – прокомментировал Димка. – Пиво будешь?
– Я пиво на холоде не пью.
– Лен, позанималась бы ты с Кешей, а? Он меня не ставит тупо ни во что, – Димка уже сильно подшофе. – Лен, вот ты кинолог, ты ж в милиции работала. Фанта – конкретный милицейский ротвейлер, у неё правильные инстинкты на подкорке прошиты, не то что что у моего. Выбей из него дурь, правда, я заплачу!
– А я тебе сто раз говорила: выбивать дурь надо в первую очередь из хозяина, поэтому с твоей собакой работать бесполезно. Кстати, Кеша жрёт говно.
– Что? Ах ты…
Описав нетвёрдую дугу, фонарик ввинтился рукоятью прямо по центру привлёкшей Кешу кучи, где и затих, рассыпая по сторонам радужные блики. Лена хохотала, прихлёбывая ядовитый коктейль. Распространяясь на весь парк, до какой степени он расстроен, Димка хрустел настом к фонарю. Вокруг него скакал Кеша, благоразумно не даваясь в руки.
***
Классная комната кое-как намалёвана на картоне, грязно-коричневыми разводами проступающем сквозь полки с учебниками, бородатые головы великих людей на стенах и плоские силуэты одноклассников. Лена знает, что за окнами ничего нет, точно так же, как нет выхода за дверью – её просто нельзя открыть, потому что и она нарисована. Нет воздуха и времени нет, существуют только Лена и нависшая над ней математичка Морковка. Лена старательно смотрит вниз, на парту (сквозь драный картон проступает пол). Лена не слышит, что говорит – вернее, как всегда, орёт, – Морковка, но в этом медленном мире звуки отсутствуют. Однако Лена должна посмотреть на Морковку. С трудом, точно преодолевая сопротивление воды, она поднимает голову и видит то, что ожидала увидеть: оскаленную волчью морду. Привычным усилием Лена заставляет себя всмотреться в жёлтые клыки. Мир размывается, пропадая из поля зрения.
«Волчий сон. Теперь точно какая-нибудь хрень случится, хоть с кровати не слезай – да и тогда тоже».
Окончательно проснувшись, Лена потянулась к будильнику. Полчетвёртого. На неё вопросительно глядела Инфанта фон Гамбринус.
– Спим, девочка, – пробормотала Лена, утыкаясь замёрзшим носом в спину собаки. Руки она просунула в самое тёплое местечко – на пузо между задними лапами. Ветер долбил стекло, тянул сквозняком в оконные щели. Последней мыслью было предчувствие неизбежного песца, слегка смягчённое сознанием того, что завтра выходной, а значит, песец не будет связан с покупателями.
***
Лена взбивала прорезиненными горными ботинками снежно-грязевую кашу. Интересно, как по таким вот лужам некоторые ныряют в кожаных сапогах? К каблукам можно привыкнуть, ну, теоретически, но к постоянно мокрым ногам? Температура вроде плюсовая, но ветерок неслабый, снег с дождём. А шапки в основном на пожилых. Лена поглубже натянула ушаночку. Бабы редко нормально одеваются, не говоря про обувь. С другой стороны, у бабушки в деревне считалось нормальным ходить босиком до ноября, а штаны бабам и зимой не полагались, чулки под коленями верёвочками подвязывали. Но! Чулки деревенской вязки, плюс ватные юбки и валенки, сверху тулуп с шерстяным платком. Может, Лена слишком повёрнута на тепле? Ещё в школе одноклассницы в любой мороз носили дутые плащики и полусапожки на картонных подмётках. Лена в рейтузах и бабушкиной шубе смотрелась на их фоне вызывающе, но мёрзнуть и тогда было выше её сил, да и бабушка ни за что бы не позволила: «Жопу отморозишь – чем рожать станешь?». Неужели можно приучить организм не передвигаться короткими перебежками, а полноценно жить зимой в одежде и обуви, придуманных для стран, где снег держится как воспоминание о ледниковом периоде? Только собачники, менты и дорожные рабочие действительно одеваются по погоде.
– Ленка! Лен-ка! Подожди, Лен! Чего вылупилась, не узнаёшь?
Лена сморгнула снежинки.
– Не говори глупостей, просто задумалась. Галка, ты откуда взялась?
– Сама не говори глупостей, я тут живу. А ты какими судьбами?
Правдивый ответ звучал бы примерно так: «Да я тоже здесь живу, просто в другую сторону от метро переехала». Дальше следовало бы добавить, что Галке Лена об этом не сказала и телефона не дала, потому что хотела типа начать новую жизнь, к тому же у Галки противная привычка стрелять деньги без отдачи.
Галка стояла перед Леной, улыбаясь и не нуждаясь в ответах. Снег таял на кудрявых волосах, точно время откатило вспять, вернув расплывшуюся площадь у метро, трамвайную остановку и Лену с камбалой в рюкзаке на шесть лет назад. Но, приглядевшись к бывшей соседке и подруге, Лена заметила, что время более чем прошло, даже чересчур. Чёрные Галкины волосы не по возрасту поседели, глаза запали в темнющие ямы, от носа ко рту легли слишком уж чёткие складки, в довершении всего и без того тщедушная Галка умудрилась похудеть до вовсе эфирного состояния. И пахло от неё незнакомо. Не то чтобы неприятно, но… Точнее сказать, от неё не пахло. Ничем.
– Как поживаешь? – выдавила Лена, и сразу решила, что сказала глупость. Отсутствие запаха пугало, захотелось уйти. Более того, убежать. Животное чувство было настолько сильным, что Лене понадобилось напрячь волю, чтобы остаться на месте.
– Лучше всех! Зашла бы в гости, подруга? Заходи, правда!
***
Кладбищенский забор покрасили в весёленький розовый цвет, торговок венками как будто стало больше, в психушке напротив установили пластиковые окна, а шашлычную снесли. Дом Лениного детства целую остановку тащился вдоль трамвайных путей незыблемым в своём унынии нагромождением кирпича. Сюда заселяли одиноких пенсионеров и инвалидов, а Ленин дед с семьёй получил квартиру в качестве почётного приза после тридцатилетнего вкалывания на стройках столицы. Напротив выложенной на торце даты «тысяча девятьсот семьдесят» как и шесть лет назад качалась на ветке пластиковая бутыль. У подъезда по-прежнему бабки, большинство из них были бабушкиными подружками и помнили Лену маленькой.
– Здравствуй, Леночка! Давно тебя не было….
Острые чутьё и слух – несомненные достоинства для собаки, но отнюдь не являются таковыми у человека со слабой нервной системой. Даже возле лифта до Лены доносились старушечьи пересуды:
– Это ж Лена, Натальина внучка!
– …с пятого этажа Натальи, которая в ванной убилась, когда бельё вешала.
– Вот страсти!
– …ещё дочку у Натальи мусоровозом зашибло, прям на трамвайной остановке, а через год Наталья головой с табуретки преставилась.
– Не помню что-то таких.
– Да вы тут тогда не жили, давно было.
– И то время летит…
– …Леночка такая была тихая, на доктора училась, а бабка с тёткой померли, спортилась девочка.
Лена в бешенстве переминалась с ноги на ногу. Проклятущий лифт покатил вниз, но дёрнулся назад под крышу, где завис, гремя цепями.
– Я пешком! – крикнула она Галке, взбегая по лестнице, но всё-таки поймала напоследок:
– Лена-то совсем Ида! Ведь вылитая!
Швартуясь, истошно взвыл лифт. Бабушкина квартира в коридоре направо от лифта, а Галкина – налево. Два одинаковых коридора, в каждом квартир по двадцать. Жаль, нельзя взглянуть на свою бывшую дверь… а, ладно, наверняка заменили. Сейчас на лестничной клетке дневная лампа, ремонт сделали, окна, и то вставили. Раньше стёкла в окнах не держались, фанера, и то недолго. Лампочки некоторые жильцы носили с собой, зато комары водились круглый год: в подвале стояло болото, иногда там тонули коты. Болото не мешало дому гореть раз в полгода (мешала расположенная напротив пожарная часть). Со времени заселения инвалиды умудрились мутировать в многосемейных алкоголиков и торговцев с Черкизовского рынка. Пенсионеры, правда, остались, даже возросли в своём количестве, перемешавшись с алкоголиками и торговцами. Милиция была в доме настолько частым гостем, что заезжала поздороваться. Однако, дом, похоже, остепенился, сдавшись под напором капитализма, во всяком случае, сменил романтично-трущобный интерьер на больничный.
