В Калифорнию за наследством - Фредерик Дар

— Это понятно.

— А если понятно, то надо немедленно начинать поиски следов Мартини здесь, в Париже. Согласен?

— Согласен.

— Теперь вопрос: веришь ли ты в то, что Мартини Фузиту стала бы завещать французу, к тому же живущему во Франции, свое никчемное жилище, расположенное в двенадцати тысячах километрах от него?

— А почему нет, если ничем другим она не располагала? Завещание — это акт верности и любви. Нельзя дать больше того, что имеешь.

— Но твой Смитт сказал, что она выглядела достаточно элегантно.

— Да.

— А это-то никак не вяжется с жалкой хибарой!

— Я знал очень бедных женщин, которые вкладывали все свои пиастры только в тряпки!

— Ты собираешься что-то предпринимать, шеф?

— Что, по-твоему, я должен предпринять?

Жереми не отвечает, а начинает сосредоточенно терзать свою искалеченную ногу, и через некоторое время лицо его покрывается потом и становится похожим на маску из черного дерева.

— Ты не очень скучаешь в больнице?

— Скучать не приходится. Мое племя навещает меня ежедневно. Я даже сумел вселить нового жильца в свою Рамаде!

— Франция не забудет тебя! Получишь пособие, — вздыхаю я. — Кому и что ты хочешь доказать своей «черной ордой»?

— То же самое, что и Масиас своей рыжей!

— Инстинкт размножения — самое страшное бедствие мира, — нравоучительно говорю я Жереми и, пожелав ему дальнейших успехов на том же поприще, покидаю его.

* * *

Весна в этом году ранняя. Выйдя из больницы, я не мог не остановиться перед клумбой с первыми подснежниками. И в этот момент чья-то рука ложится на мое плечо. Пинюш!

Импозантный, в шубе, подбитой изнутри мехом, в каракулевой шапке, он похож на старого боярина, бежавшего из святой Руси от революционного трибунала.

Его желтозубая улыбка дарит мне порцию нежности.

— Как чувствует себя Отелло? — спрашивает он, кивнув в сторону больницы.

— Крутит педали и делает детей! — подвожу я итог своему визиту.

Я прощаюсь со старым хрычом, — хочу побыстрее посетить дом номер шесть в квартале Вожирар. Этот адрес в архиве факультета нашла Лиза — здесь в годы учебы проживала Мартини Фузиту.

Четырехэтажный дом в стиле тридцатых годов. Входная дверь более толстая и массивная, чем в феодальном замке.

Я вхожу в подъезд и останавливаюсь перед списком жильцов. Фамилия Фузиту в нем не значится.

— Вы кого-то ищете? — интересуется крепкая дама, вошедшая в дом следом за мной.

— Фузиту, — отвечаю я.

Толстуха поднимает глаза к потолку, с которого свисает массивный светильник.

— Это было так давно!

— Вы знали ее?

— Совсем немного. Мадам умерла в тот год, когда я начала работать здесь гардьеном.

— То есть?

Женщина начинает считать, загибая на руках пальцы, но, поняв что их недостаточно, оставляет в покое свои фаланги и восклицает:

— Я точно помню, что это было в тот год, когда Миттеран захватил власть в свои руки!

Я чуть-чуть корректирую знания своей собеседницы относительно того, как оказалась власть в руках нашего главы государства, так как не принято поучать тех, от кого хотят что-то выведать.

— Понятно! Она жила одна?

— Это была абсолютно одинокая женщина. Вдова. Муж ее покончил жизнь самоубийством, а еще раньше их единственная дочь уехала в Соединенные Штаты Америки. Несчастная женщина умерла от тоски. Она практически ничего не ела: только кофе с молоком утром и вечером. Она почти не поднималась с постели. Я заботилась о ней до последнего дня. Однажды утром, найдя ее без сознания, я вызвала скорую помощь. Мадам Фузиту увезли в больницу, где она через день и скончалась.

— Скажите, а она рассказывала вам что-нибудь о своей дочери?

— Ничего. Как-то пришло письмо на имя Мартини Фузиту. Мадам не стала его вскрывать и попросила меня отправить его обратно с пометкой «Адресат выбыл», добавив, что вот уже десять лет, как дочь ушла из дома. Я не стала расспрашивать ее, так как поняла, что ей трудно говорить на эту тему.

— А о своем муже она рассказывала вам?

— Только то, что он покончил с собой из-за своего честолюбия.

Печальная история! Я не могу оставаться равнодушным к чужим страданиям.

— А вы, случайно, не родственник этой семьи?

— Нет... Я зашел, чтобы сообщить о смерти дочери. Но, к сожалению, не осталось ни одной души, которая могла бы скорбеть об этой утрате.

* * *

Конечно же, маман отказалась от моего приглашения поужинать в ресторане, заявив, что у нее уже почти готова фасоль с бараниной. Но я все-таки убедил ее в том, что ее блюдо мы сможем подогреть и съесть позже.

Но соблазнила ее, несомненно, возможность полакомиться устрицами в ресторане «Мариус и Жанетт», они были слабостью моей Фелиции.

Маман быстро переоделась. Фиолетовое платье с аметистом в брошке, серое пальто с каракулевым воротником, немного краски, легкий мазок губной помады, — и вот она уже готова «на бал к герцогу».

Кокетливая и элегантная, она выглядела моложе своих лет. Однажды в кафе я был страшно удивлен, заметив, как какой-то старый хрыч пытается ухаживать за ней. Это было выше моих сил, и я решительно решил дать иной ход событию: я вылил свой стакан бордо в его тарелку и попросил как можно скорее скрыться с моих глаз, пообещав за это оплатить его счет. Моя старушка расцвела от гордости за такого скандального сына. Сын — ревнивец, такое встречается не так уж часто!

Открыв дверцу автомобиля, чтобы предложить маман занять в нем место, я увидел, как рядом с нами остановился «роллс-ройс» и из негр вывалилась целая орда: Пино, Берю, Маркиз и Феликс. Не выражая особой радости по поводу высадки такого многочисленного десанта на своей территории, я ждал объяснений.

— Я думаю, что мы вовремя! — ликует его сиятельство. — Вы уезжаете?

— Да, мы приглашены с маман на ужин к нашим друзьям, — сочиняю я.

— Мы ненадолго, — обещает мне Толстяк. — По два стаканчика вина на нос и разойдемся!

— Мы опаздываем! — сопротивляюсь я.

— Ты позвонишь сейчас своим корешам и извинишься за опоздание! Зато у нас есть что-то сногсшибательное для тебя! — не сдается упрямец.

Пока я пытаюсь удержать свои позиции, моя маман, сверхгостеприимная женщина, незаметно покидает автомобиль и торопливо направляется к дому.

Я сдаюсь! Истинный демократ Берю приглашает дремавшего за рулем шофера присоединиться к веселой компании. И через час мы уже сидим за большим столом, поглощая фасоль с бараниной в качестве закуски.

Расстаемся в половине первого ночи по Гринвичу. К этому времени уже выпито двадцать две из двадцати четырех бутылок бургундского вина. В коротких интервалах между тостами незваные гости открыли мне причину своего визита: Пино, наш богатый и щедрый итальянец Пино, приглашает нас всех в Лос-Анжелес, чтобы «пощупать» наследство месье

Феликса, и обещает оплатить все расходы.

* * *

Ты, мой верный читатель, должен помнить, что я в своем романе «Аль Капот» уже описывал события, происходившие в Лос-Анжелесе и в его пригороде — Венеции. Это произведение получило широкий резонанс, так как проливало свет на дело Кеннеди.

Короче, оказавшись снова в столице кино, я испытал чувство, будто и не уезжал никогда отсюда. Престижное слово «Hollywood» большими белыми буквами выделялось на зеленом фоне холма, голубое небо и знойное солнце просто ошеломили нас.

В этот раз мы остановились в отеле «Сакраменто».

Наш итальянский богач не поскупился. Он не только оплатил наш перелет, но и взял на себя все затраты по проживанию в Штатах, в том числе и Маркиза, который по-прежнему продолжал «петь петухом» каждые шесть часов несмотря на смену часовых поясов.

Своими петушиными трелями несчастный Лагранд-Буре привел в умиление стюардесс, так как подобного пассажира компания «Эр Франс» еще не знала.

Нельзя не сказать и о том, что наш верный друг Берю имел несчастье на борту самолета обожраться блинами с икрой и острой приправой. Он проглотил свою порцию, порцию Феликса и Маркиза и еще четыре раза обращался за добавкой к стюардессам. Результат — острое расстройство желудка, неукротимый понос.

Сильнейший приступ настиг его в тот самый момент, когда мы проходим через вращающуюся дверь отеля. Берю так стремительно бросился вперед, что тяжелое «веретено» прокрутило его дважды вокруг оси, прежде чем выбросить на улицу.

Этот трюк осложнил состояние Александра-Бенуа, привел его в ярость, и он начал поносить всех и вся:

— Бордель! Идиоты! Негодяи!

Вторая попытка проникнуть в отель ему удается. В фойе он торопливо подбежал к швейцару в желто голубой форме.

— Где туалет, мужик? Где здесь туалет? Скорее, — стонал он. — Иначе я не отвечаю за последствия!

Но такое эмоциональное обращение вновь прибывшего клиента не трогает швейцара, так как он не знает французского языка; к тому же неожиданный крик петуха отвлекает его внимание.