Что сказал покойник - Иоанна Хмелевская

Мне удалось спустить половину, а потом я поставила на черное, четное и на четыре номера сразу. И все вышло, вернее, из четырех номеров выиграл, конечно, один, чудес не бывает, но я все равно опять получила кучу мелочи. Четыре раза подряд я ставила на нечетное и выигрывала. Крупье выплачивал мне уже крупные суммы. Тут я отважилась опять покуситься на номер. Сто крон мелочью я поставила на восьмерку, и восьмерка вышла. Ничего не поделаешь, деньги надо было куда-то девать, я принялась заталкивать их в сетку, где лежал атлас. Сетка моя была не сетчатой, а из обычной ткани, что оказалось весьма кстати. Мелочь продолжала меня раздражать, я ставила ее, не считая, на что попало, и упорно выигрывала. Просто проклятие какое-то!

Наконец я придумала хитрый способ избавиться от мелких денег. Я бросила на красное горсть мелочи (потом оказалось, что там было 120 крон) в надежде, что пропадет же она в конце концов. Красное выиграло. А я опять бросила. Красное выигрывало, а я ставила и ставила, одновременно пытаясь пересчитать то, что было у меня на руках и на коленях, и раскладывая деньги стопками по сотням, чтобы хоть как-то разобраться в них. Десятикроновыми бумажками я могла бы уже наполнить мешок из-под картофеля. Среди десяток то и дело попадались более крупные купюры. Красное выигрывало с постоянством, достойным лучшего применения. Вместе с крупными банкнотами крупье продолжал подсовывать мне и мелочь, так как честно подсчитывал все до последнего гроша, и я окончательно пала духом. Отказавшись от неравной борьбы с мелочью, я сгребла груду денег с красного, которое тут же перестало выигрывать, и пустила в ход стопки десяток.

Дважды я выиграла и полученные купюры, к счастью, крупные, тут же затолкала в сетку. Затем я удвоила ставку, стараясь, по возможности, избавиться от десяток, опять выиграла и так была поглощена игрой, что ничего вокруг не замечала. Жарко было ужасно, шляпа у меня съехала набок, парик наверняка тоже. Какое счастье, что у меня не было с собой зонтика! Сумки мои под стулом все время кто-то пинал, возможно, я сама, и, если бы мне пришлось еще и о зонтике думать, я бы совсем спятила. Я наклонилась, чтобы затолкать в сетку очередной выигрыш.

И тут все началось.

Крики, раздавшиеся возле входной двери, я услышала, когда голова моя была под столом. Поспешно вынырнув, я увидела, что, в комнату ворвались какие-то люди, двое или трое. Игроки прервали игру, за соседним столиком поднялся какой-то бледный мужчина с дико блестевшими глазами и пеной на устах. Возникло всеобщее замешательство. В другую дверь ворвался какой-то человек. Таращась во все стороны, я взглянула на него, и он в это время посмотрел как раз на меня. Мне показалось, что лицо его прояснилось и он двинулся в моем направлении. Продвигался он с известными трудностями, так как помещение, хотя и большое, все же было ограничено, людей было много, и все они вдруг в панике начали метаться. Я сама пока не металась, но тоже испугалась и подумала, что если это полиция, то они, чего доброго, отберут и мои честно выигранные в Шарлоттенлунде четыре тысячи, но потом вспомнила, что в случае чего Лысый Коротышка подтвердит мой выигрыш. Тут началась стрельба.

Стрелял тип с пеной у рта и диким взглядом. Те, что ввалились в комнату, кинулись к нему, он вырвался и продолжал стрелять куда попало, переполох усилился и крики – тоже, прямо содом и гоморра. Игроки попрятались под столы, и, пожалуй, я одна оставалась на своем месте. Вряд ли это объяснялось избытком храбрости, я просто-напросто остолбенела.

Вытаращив глаза, смотрела я на то, что творится вокруг. А тот мужчина, что направлялся ко мне, вдруг остановился, сделал еще два шага, путь перед ним расчистился (большинство игроков уже сидели под столами), он еще постоял немного, потом колени его подогнулись, и он рухнул головой вперед прямо к моим ногам. И в такой неудобной позе он свалился, что я, хоть и остолбенелая, но побуждаемая чисто человеческим состраданием, наклонилась к нему и попыталась передвинуть его голову с ножки стола на мою сетку, набитую бумагой, следовательно, мягкую. А он, судорожно хватая воздух ртом, явно пытался что-то сказать.

– Ecoutez, – прохрипел он, из чего я сделала вывод, что раненый намерен говорить по-французски.

– Ладно, ладно, – успокаивала я его. – Тихо, не надо говорить…

– Слушай, – с усилием повторил он и продолжал, задыхаясь и останавливаясь после каждого слова – Все… сложено… сто сорок восемь… от семи… тысяча двести два… от «Б»… как Бернард… два с половиной метра… до центра… вход… закрыт… взрывом… повтори…

Все это он выдавил из себя как одну непрерывную фразу, и я не сразу поняла, что последнее слово относится ко мне. Это его очень рассердило.

– Repetez, – простонал он с таким отчаянием, что чуть было тут же не окочурился.

Память у меня всегда была хорошая, повторить нетрудно, тем более что нехорошо препираться с умирающим, и я повторила:

– Все сложено сто восемь от семи, тысяча двести два от «Б», как Бернард, вход закрыт взрывом, два с половиной метра до центра.

Я немного переставила слова, это его опять рассердило, и он начал повторять фразу сначала, через каждое слово заклиная меня хорошенько все запомнить. И совершенно излишне, я была уверена, что до конца дней своих не забуду всего, что тут происходит. Тем не менее я покорно повторяла за ним каждое слово.

– Связь… торговец рыбой… Диего… па дри… – добавил он и покинул сей бренный мир.

Я не знала, что такое «па дри», да и вообще не поняла ни слова из того, что он говорил, то есть слова-то сами по себе были понятны, но что все это означало? Смутно я сознавала, что мне доверена какая-то важная тайна. А важные тайны отличаются тем, что неизвестно для чего они существуют.

Занятая умирающим, я не следила за развитием событий в зале. Теперь же, подняв голову, увидела, как в ту самую дверь, в которую вошел покойный, ворвался какой-то человек с револьвером в руке и бросился к трупу.

– Умер? – крикнул он мне, хотя и дураку было ясно, что тот умер. Впрочем, вновь прибывший не ждал моего ответа, а сразу же накинулся на меня, для разнообразия по-английски – Он говорил с тобой? Что сказал? Отвечай! – И с этими словами ткнул своей пушкой прямо мне в печень. Мне это очень не понравилось. Я вообще не выношу, когда меня вынуждают силой что-то делать, а моя печень и без того доставляет мне неприятности. Так что подобные манипуляции с ней совершенно излишни. Вот почему я ответила только одним польским словом – коротким и выразительным. Но даже если бы и хотела, я ничего не смогла бы ему объяснить, потому что он вдруг резко изменил свои намерения, схватил меня и поволок к той двери, из которой появился. Я едва успела прихватить свою сумку и сетку.

Сначала я попыталась вырваться, но тут же отказалась от этих попыток, увидев за дверью полицейского в форме. Остаток здравого смысла подсказал мне, что в моем положении самое лучшее – перейти на сторону полиции, и чем скорее – тем лучше. Я рванулась к представителю власти, пробилась сквозь толпу и оказалась по ту сторону двери. Мой преследователь, к моему удивлению, не препятствовал мне, но и не выпускал меня из рук.

– Мне нужно поговорить с вами! – громко крикнула я полицейскому, вырываясь из рук вцепившегося в меня негодяя. Негодяй как-то слишком легко выпустил меня. Полицейский смотрел не на меня, а на что-то за моей спиной.

– Конечно, конечно, только давайте уйдем отсюда, – сказал он как-то рассеянно.

Я оглянулась и увидела целый табун ворвавшихся в притон полицейских. В это время избранный мной блюститель порядка резко повернул меня опять спиной к двери и закрыл мне лицо чем-то вроде мягкой рукавицы. Я хотела сдернуть ее, но негодяй схватил меня за руки, а тут еще сумка и сетка! Я ощутила приторный запах, сразу напомнивший мне больницу.

«Наркоз! – пронеслось в голове. – Только не дышать!»– И, видимо, вдохнула.

Случается, что человек проснется в своем доме, в своей кровати, и все-таки в первую минуту не понимает, где находится. Что же говорить человеку, который после наркоза просыпается в таком месте, которое не знает, как и назвать.

Было мне мягко, ничего не скажу. И это было моим первым ощущением. Вторым – что мне как-то нехорошо, и тут же появилась мысль о минеральной воде. Впрочем, мысль какая-то смутная, абстрактная, потом она воплотилась в образ искрометного пенящегося ручейка, навязчивый звук, действующий на нервы. Я открыла глаза.

Надо мной был белый низкий потолок в форме полусферы, очень странный, впрочем, может, это был вовсе и не потолок? Бессмысленно пялилась я на него некоторое время, потом решилась посмотреть по сторонам.

То, что было справа, я сочла, после некоторых размышлений, спинкой дивана, обитого черной кожей, из тех, которые в Копенгагене стоят от пяти тысяч и выше. Такая дорогая спинка вполне меня устраивала, и я посмотрела в другую сторону. Мне пришлось смотреть довольно долго, так как то, что я увидела, никак не вязалось с потолком. Столики, кресла, ковер и прочие предметы должны были находиться в нормальном помещении, а не в бочке с полукруглым потолком. Зато ему вполне соответствовали окна в слегка выгнутой стене, длинный ряд маленьких окошечек, которые как-то очень хорошо сочетались с навязчиво-монотонным шумом. По другую сторону помещения, над моим диваном, тоже окошечки. Ничего не поделаешь, приходится примириться с фактом, что я нахожусь в самолете. И что этот самолет летит.