Иерусалемов Удел - Стивен Кинг

Ну и память у этих поселян, а, Доходяга?

А миссис Клорис между тем продолжала:

— Этот дом был построен в несчастье, несчастье обосновалось в нем, полы его запятнаны кровью, — (а как ты, Доходяга, возможно, знаешь, мой дядя Рандольф был каким-то образом причастен к трагическому эпизоду на подвальной лестнице, в результате которого погибла его дочь Марселла; в приступе раскаяния он покончил с собой. Стивен рассказывает об этой беде в одном из своих писем ко мне, в связи с печальным поводом — в день рождения своей покойной сестры), — здесь пропадали люди и приключалось непоправимое. Я здесь работаю, мистер Бун, а я не слепа и не глуха. Я слышу жуткие звуки в стенах, сэр, воистину жуткие — глухой стук, и грохот, и треск, и один раз — странные причитания, переходящие в хохот. У меня просто кровь застыла в жилах. Темное это место, сэр.

И тут миссис Клорис прикусила язык, как будто испугавшись, что выболтала лишнее.

Что до меня, я даже не знал, обижаться ли или смеяться, изобразить любопытство или прозаичное безразличие. Боюсь, победила ирония.

— А вы как себе это объясняете, миссис Клорис? Никак призраки цепями гремят?

Но она лишь посмотрела на меня как-то странно.

— Может, и призраки тут есть. Да только не в стенах. Не призраки это стонут и плачут, точно проклятые, и гремят и бродят, спотыкаясь, впотьмах. Это…

— Ну же, миссис Клорис, — подзуживал ее я, — вы и без того многое сказали. Осталось лишь докончить то, что вы начали!

В лице ее отразилось престранное выражение ужаса, досады и — я готов в этом поклясться! — благоговейной набожности.

— Некоторые — не умирают, — прошептала она. — Некоторые живут в сумеречной тени между мирами и служат — Ему!

И это было все. Еще несколько минут я забрасывал ее вопросами, но миссис Клорис продолжала упорствовать, и я из нее более ни слова не вытянул. Наконец я отступился — опасаясь, что она, чего доброго, возьмет да и откажется от работы.

На этом первый эпизод закончился, но тем же вечером приключился второй. Кэлвин растопил внизу камин, и я сидел в гостиной, задремывая над свежим номером «Интеллигенсера» и прислушиваясь, как под порывами ветра дождь хлещет по огромному выступающему окну. Столь уютно ощущаешь себя только в такие ночи, когда снаружи — ужас что такое, а внутри — сплошь тепло и покой. Но мгновение спустя в дверях появился взволнованный Кэлвин: ему, похоже, было слегка не по себе.

— Вы не спите, сэр? — спросил он.

— Не то чтобы, — отозвался я. — Что там такое?

— Я тут обнаружил кое-что наверху — думается, вам тоже стоит взглянуть, — отвечал он, с трудом сдерживая возбуждение.

Я встал и пошел за ним. Поднимаясь по широким ступеням, Кэлвин рассказывал:

— Я читал книгу в кабинете наверху — довольно-таки странную, надо признаться, — как вдруг услышал какой-то шум в стене.

— Крысы, — отмахнулся я. — И это все?

Кэлвин остановился на лестничной площадке и очень серьезно воззрился на меня. Лампа в его руке роняла причудливые, крадущиеся тени на темные драпировки и смутно различаемые портреты: сейчас они скорее злобно скалились, нежели улыбались. Снаружи пронзительно взвыл ветер — и снова неохотно попритих.

— Нет, не крысы, — покачал головой Кэл. — Сперва за книжными шкафами послышалось что-то вроде глухого, беспорядочного стука, а затем кошмарное бульканье — просто кошмарное, сэр! И — царапанье, как будто кто-то пытается выбраться наружу… и добраться до меня!

Вообрази мое изумление, Доходяга. Кэлвин — не из тех, кто впадает в истерику и идет на поводу у разыгравшегося воображения. Похоже, здесь и впрямь есть какая-то тайна — и, возможно, неаппетитная.

— А потом что? — полюбопытствовал я.

Мы прошли вниз по коридору: из кабинета на пол картинной галереи струился свет. Я опасливо поежился: в ночи вдруг разом стало крайне неуютно.

— Царапанье смолкло. Спустя мгновение топот и шарканье послышались снова, но теперь они удалялись. В какой-то миг наступила недолгая пауза — и клянусь вам, что слышал странный, почти невнятный смех! Я подошел к книжному шкафу и кое-как его сдвинул, полагая, что за ним, быть может, обнаружится перегородка или потайная дверца.

— И что, обнаружилась?

Кэл замешкался на пороге.

— Нет — зато я нашел вот это!

Мы вошли внутрь: в левом шкафу зияла прямоугольная черная дыра. В этом месте книги оказались всего-навсего муляжами: Кэл отыскал небольшой тайник. Я посветил в дыру: ничего. Только густой слой пыли — накопившийся, верно, за много десятилетий.

— Там нашлось вот что, — тихо проговорил Кэл и вручил мне пожелтевший лист бумаги. Это была карта, прорисованная тонкими, как паутинка, штрихами черных чернил: карта города или деревни. Зданий семь, не больше; под одним из них, с четко различимой колокольней, было подписано: «Червь Растлевающий».

В верхнем левом углу — в северо-западном направлении от деревушки — обнаружилась стрелочка. Под ней значилось: «Чейпелуэйт».

— В городе, сэр, кто-то суеверно упомянул покинутую деревню под названием Иерусалемов Удел, — промолвил Кэлвин. — От этого места принято держаться подальше.

— А это что? — полюбопытствовал я и ткнул пальцем в странную надпись под колокольней.

— Не знаю.

Мне тут же вспомнилась миссис Клорис, непреклонная — и вместе с тем напуганная до смерти.

— Червь, значит… — пробормотал я.

— Вам что-то известно, мистер Бун?

— Может быть… было бы любопытно взглянуть на этот городишко завтра — как думаешь, Кэл?

Он кивнул; глаза его вспыхнули. Целый час убили мы на поиски хоть какой-нибудь бреши в стене за обнаруженным тайником, но так ничего и не нашли. Описанные Кэлом шумы тоже больше не повторялись.

В ту ночь никаких новых событий не воспоследовало, и мы благополучно легли спать.

На следующее утро мы с Кэлвином отправились на прогулку через лес. Ночной дождь стих, но небо было пасмурным и хмурым. Кэл поглядывал на меня с некоторым сомнением, и я поспешил его заверить: если я устану или если путь окажется слишком далеким, мне ничто не помешает положить конец этой авантюре. Мы взяли с собой дорожный ланч, превосходный компас «Бакуайт» и, разумеется, причудливую старинную карту Иерусалемова Удела.

День выдался странным и тягостным: все птицы молчали, ни один лесной зверек не шуршал в кустах, пока мы пробирались через густые и мрачные сосновые перелески на юго-восток. Тишину нарушал только звук наших собственных шагов да размеренный плеск валов Атлантического океана о скалы мыса. И всю дорогу нас сопровождал до странности тяжелый запах моря.