Крест и порох - Андрей Посняков

– Однако же десятником над нами его, а не тебя назначили, – обиделся за родича Кудеяр.

– Ух ты, какие мы умные! – хмыкнул Ухтымка, настоящее имя которого казаки успели позабыть. – Стар он просто, вот и выслужил. Когда я в его летах буду, никак не меньше чем сотником стану!

– Хорош лясы точить, сотники голозадые! – грозно прикрикнул на мальчишек плечистый Матвей Серьга, черноволосый и чернобородый, с густыми, словно усы, бровями. – Навались давай, не то защемит!

Он принялся размашисто орудовать тяжелой секирой, врубаясь в ствол то ниже, то выше засечки. В стороны полетела белая щепа, пахнуло свежей смолой, и очень скоро бревно оказалось на две трети прогрызено, как бобровыми зубами, узкой влажной выемкой. Молодые казаки навалились на слеги, поднимая ствол, и он громко треснул в надрубленном месте.

– Вперед, служивые! – отер потный лоб Матвей, опустил секиру к ноге.

Молодые воины перехлестнули конец ствола веревкой, закинули привязанные к концам ремни на плечи, поднатужились, выпрямляя ноги…

– Ух ты, тяжелая-то какая! – Раскрасневшись от старания, казаки поволокли готовый хлыст к острогу, оставляя комлем на песчаной тропе глубокую борозду.

Матвей Серьга отер нос, прошел дальше к макушке и принялся обрубать ветки, двигаясь навстречу Силантию. Стоять без дела, пока остальные трудятся, ему показалось как-то не по совести.

Вдвоем казаки быстро разделали крону на три кучи – дрова, лапник и хворост, – да и сам стволик тоже перерубили в трех местах, разделив на длинные чурбаны. Затем молча, но согласно подступили к следующей сосне, споро подрубая у самых корней с разных сторон.

– Дядя Силантий, дядя Силантий! – примчался Кудеяр, едва не угодив под падающий ствол. – Тебя атаман к себе кличет! Срочно, молвил, надобен!

– Лапник прихвати, – сунув топор за пояс, подступил к куче нарубленных кончиков десятник, сгреб в охапку и зашагал к острогу. Его племянник послушно набрал веток, сколько смог, зашагал следом. Матвей, подумав, пожал плечами, собрал остатки лапника и пошел за ними.

Ивана Егорова казаки нашли возле полувытащенных на берег стругов – кормой в воде, носом на галечнике. Выглядели казацкие корабли понуро: устало завалившиеся набок, с почерневшими бортами, распушившейся в щелях паклей, сброшенными мачтами. Суда требовали своей доли заботы и ухода. Именно зимой казаки обычно их конопатили, смолили и олифили, латали порченые борта и лавки. Да вот вышло так ныне, что ни зимовки не получилось толковой, ни времени свободного у воинов не нашлось. Острог достроить куда важнее, нежели лодки латать. На воде покамест держатся – и ладно.

Вот и сейчас струги ничуть не привлекали внимания атамана. Воевода стоял возле снятого с борта небольшого челна и спорил о чем-то с невысоким круглолицым остяком Маюни, наряженным в драную малицу из оленьих шкур.

Впрочем, все уже пообноситься успели.

Остяк, одной рукой яростно почесывая голову, другой прятал за спину бубен и горячо утверждал:

– Нельзя без него никак, старший, да-а! В нем сила! От деда он пришел, да-а. И к деду от деда. В нем сила духов наших родовых, он нас от колдовства сир-тя поганых оберегает, да-а…

– Ты токмо отцу Амвросию сего не ляпни, язычник! – погрозил ему кулаком атаман. – Живо барабан твой спалит, крякнуть не успеешь. Стучать стучи, а про духов помалкивай!

– Можно?! – встрепенулся мальчишка.

– Нельзя!

– Так не помогу я тогда ничем, старший, да-а! Бубен надобен!

– Знаю я тебя! – нахмурился Егоров. – Стукнешь с перепугу, враз дозор колдунам выдашь.

– Не стукну!

– Сам не заметишь, как начнешь колотить. Нешто я не знаю, как сие в опасности случается. Здесь его оставишь, понял?

– Звал, атаман? – Остановившись поодаль, Силантий Андреев, спохватившись, стал отряхивать рубаху от налипшей щепы и хвои.

– Да, друже, – кивнул Иван Егоров, повернувшись к остяку спиной. – Поручение есть у меня для тебя зело важное… Кроме как тебе, никому не справиться.

– Сказывай, атаман, – пожал плечами казак. – Надо, так исполню.

– В дозор дальний хочу тебя отправить, Силантий, – закинув руки за спину, опустил взгляд к его ногам воевода. – На челне сем малом, в самое логово колдовское.

– Ныне отправляться?

– Обожди, казак, дай до конца о поручении сем рассказать, – вздохнул Егоров. – Не просто за подступами дальними следить придется, а под солнце чародейское уплыть и ближайший город дикарей здешних найти. Чтобы не деревенька малая, а хоть с полсотни хижин имелось и святилище большое, богатое. Ну, ты слышал, о чем я на круге сказывал. Идола нам надобно взять большого. Пудов на десять хотя бы. Чтобы каждый казак имел что в кошель себе положить, прежде чем миру остальному об удаче своей поведать.

– Так ведь поймают его колдуны здешние, пока до города хоть какого доплывет! – не выдержав, встрял в разговор Кудеяр.

– О том и сказываю, – поднял глаза на него казачий воевода. – На большом струге ничего особо не разведаешь, заметят. Малый же челнок можно корой и ветками хорошенько замаскировать, листвой прикрыть да незаметно меж караулами вражьими пробраться. Но пуще всего прочего надобно будет не облик свой, а мысли свои прятать. Колдуны здешние – мне сие на себе испытать довелось – мысли наши, как мы шаги и шорохи, слушают. За мыслями и следят. Мы так и с солью к ним в ловушку попали, и парочки иные, что уединиться пытались, сами себя врагу выдавали. Посему, чтобы незаметными быть, за время всего дозора надобно будет вам думать токмо о траве и листьях, ветках и цветочках. О том, какое все это вкусное и сочное. Дабы, мысли ваши слушая, чародеи вас за коров здешних богомерзких приняли. За ящеров травоядных.

– Нам? – опасливо переспросил Кудеяр.

– Один же он не поплывет! – как-то даже удивился Егоров. – А ты, помню, Силантьев племянник.

– То верно… – неуверенно подтвердил молодой казак, одернув рубаху.

– Думать токмо о траве и веточках вам надобно и ни о чем более! – еще раз повторил атаман. – Однако же и о деле порученном не забывать. Город ближайший исчислить и нас опосля к нему вывести! Сверх того Маюни вам дам в проводники. Колдуны этого мальчишки опасались изрядно, стало быть, сила у него супротив чародейства имеется. Как сможет, оборонит…

– А как без бубна оборонить, да-а? – тут же пожаловался юный остяк.

– Да вот без стука и оборони! – повернулся к нему воевода. – Увижу в лодке барабан твой, за борт тут же и улетит, понятно?

– Воля твоя, старший, – наконец смирился Маюни. – Спрячу бубен. Амулеты возьму.

– От и молодец! – похвалил его воевода и крутанулся обратно: – Выбирай, кого с собой в дозор возьмешь, Силантий, челн и снаряжение готовь, утром отплываете!

Воевода резко кивнул и пошел в сторону церкви. Десятник посмотрел налево, направо, кивнул сотоварищам, помогавшим валить лес:

– От и ветки еловые пригодились. Борта ими плотно завесим да по бокам несколько больших растопырим, дабы на дерево плывущее походить. Бог даст, ворог издалека не отличит.

– Здесь окрест сир-тя нет, да-а… – грустно ответил Маюни. – Здесь не заметят. В лесу листьев больших нарвем, да-а. Петь буду. Без бубна плохо, но раз старший не дозволяет… Да-а… Надо оставлять.

Юный остяк грустно вздохнул еще раз и побрел к морю, к выдающемуся в глубину мыску из каменных валунов. По нему ходили вперед-назад с кожаными корабельными ведрами девы, зачерпывая воду с глубины – там, где мусора прибрежного поменьше. Воду они таскали в три кипящих котла. У воеводы казацкого слово с делом не расходилось. Решил соль варить – часа не прошло, а Костька Сиверов уже у огня суетится, ремесло свое старое вспоминая.

С мыска, развернув плечи, быстро прошла Устинья: невысокая и смуглая, пышногрудая, с короткими растрепанными волосами, торчащими из-под сбитого на затылок платка. Самая прекрасная и добрая из всех русских дев. Во всяком случае, такой она казалась Маюни, в свободное время ходившему за девушкой по пятам, учившему ее языку нэней, оберегавшему…

Эх, было бы ему не тринадцать, а хотя бы шестнадцать лет! Тогда Маюни обязательно позвал бы ее в хозяйки своей юрты. Он ведь и охотник хороший, и шаман умелый, и языкам разным обучен. С таким мужем и жена и дети завсегда сыты будут!

Но посмеялась над ним суровая богиня Колташ-эква, послала лучшую из женщин в тот час, когда сам он еще в мужчины не вырос! Ныне токмо на удачу оставалось надеяться да на нелюдимость русской красавицы. На других воинов она, вон, вовсе не смотрит. А его подарок, кухлянку оленью, носит не снимая. Пока кухлянка плечи Устиньи прикрывает – деве о нем напоминает. Может статься, и дождется Ус-нэ того дня, когда мужем взрослым маленький Маюни станет. Когда к своему очагу хозяйкой сможет пригласить…

Устинья тем временем выплеснула воду в один из котлов, повернула обратно к мысу, и Маюни кинулся ей наперерез:

– Хорошего тебе дня, Устинья-нэ! Ты очень красивая сегодня, да-а.