Слоны и пешки. Страницы борьбы германских и советских спецслужб - Феликс Саусверд

— Только не увлекайтесь арифметикой. Поверьте мне…

— Господи, да я только и делаю, что впитываю в себя советы бывалого, как теперь говорят.

На этом тогда и расстались. Прошло три недели. И вот сегодняшний разговор. Что же… одну высоту взяли. Круг постепенно сужался. И вот этот Зарс. Он? Поди докажи. Докажи, докажи…

— Ладно, Зарс, дайте пропуск, отмечу, придете через два дня.

— Во сколько?

— В одиннадцать…

Одиннадцать и было тогда арестовано. Одиннадцать из двенадцати. Семь были для путаницы выдуманы и приплюсованы. Да? Ошибиться нельзя. Если же в этой семерке кто-то… Да нет, они отпали. Но из семи трое потом на фронте погибли. Их нет. Среди них? Не надо арифметики?

Зазвонил телефон.

— Да, Конрад слушает. Да, узнал… Конечно знаю, ее фамилия Ласе… Что? Господи… Вот это да, Альберт Карлович! Это нокаут. Кому? Ему. Я завтра у вас буду, да, с утра, в десять.

Конрад пошел к Федору, но кабинет был закрыт.

«Ладно, поделимся новостью завтра. Путь теперь Федя скажет «что это нам дает», — подумал Конрад и, оставив записку под дверью кабинета начальника, что завтра явится на службу к одиннадцати, оживленный в предвкушении, как ему казалось, успеха, побежал домой.

Шеф

И вот опять вечер. Конрад сидел в приемной шефа, в самом отдаленном ее уголке, держа на коленях папку с бумагами. Его визиту предшествовали оживленные переговоры Феди с несколькими ответственными товарищами рангом выше Феди, но пониже шефа. Сосед Конрада по кабинету — Казимир, которого все, кроме Франца, называли ласково Казик, изобразил в лицах сцены мотания Феди по кабинетам начальства с целью заинтересовать их важность содержимого папки и прорыва с нею к шефу для поднятия своих пошатнувшихся акций. По версии Казика, начальство недовольно хмыкало, ибо дело было сырым, путаным, никто его толком не знал, однако было ясно, что не исключены встречи с очень ответственными в республике людьми, поэтому встревать в него Феде не позволили, а было сказано Конраду явиться для доклада шефу к шести часам. Казик с его опытом определил, что, во-первых, на первоначальных архивных документах была резолюция шефа «Доложить» с известной всем почти разборчивой подписью, означавшей, что он разбирался с содержанием внимательно (в иных случаях он ставил просто загогулину, свидетельствующую об ознакомлении со сто первой, рядовой задень бумагой). Во-вторых, Феде пояснили, — что, дескать, пошли этого молодого в качестве проявителя ситуации, а потом посмотрим. В-третьих, шефу нравится встречаться с начинающими сотрудниками, Конрад попадет к нему в качестве новенького, он не тупица, и шеф может благодушно отнестись к Феде за его воспитательную работу по выращиванию ранних талантов, и тем самым Федины акции вновь подскочат на два пункта. Так раскладывал ситуацию по полочкам Казик, который знал если не все, то почти все.

Так или иначе, но Конрад очутился в приемной, что означало согласие шефа с данными ему предложениями. Франц сидел и смотрел на происходящее перед глазами с интересом, ибо был здесь всего второй раз. Первый — не считался: его тогда быстро провел через приемную кадровик и представил шефу как принятого на работу. Последний говорил с ним коротко, поинтересовался, кем бы Конрад хотел работать, и на ответ, что следователем, поморщился и произнес: «Туда вы всегда успеете. Будете работать в таком-то оперативном отделе».

Своих мыслей он не расшифровал! Казик при знакомстве прокомментировал это безапелляционно: «Шеф при назначениях не ошибается. Он в прошлом следователь». О решении шефа Конрад не жалел, работа была интересной, и вскоре он убедился, что из хорошего оперативника следователь получается, однако случаев обратного порядка пока что ему видеть не приходилось.

Приемная была полна, время аудиенции затягивалось, ибо шеф всегда изучал или просматривал первичные материалы, не надеясь на свое восприятие на слух, как он объяснял при этом, а также на обобщенные справки, в которых иногда в следствие неповторимого стиля их составителей исчезали не вписывающиеся в них моменты.

Приемы у шефа ценили, хотя их и побаивались. Все сходились во мнении, что он человек мудрый и разбор возникающих ситуаций точен и беспристрастен. Сотрудникам, особенно молодым, импонировало, что он всегда брал ответственность на себя, если другие руководители перестраховывались. С провинившихся спрашивал не то чтобы жестко, но ядовито их высмеивал: и с глазу на глаз, и на собраниях. Злопамятным не был, хотя обладал феноменальной памятью и охотно демонстрировал ее, когда кто-нибудь совершал ошибки и промахи одного и того же ряда. Когда шеф вспоминал, что такой-то пять лет назад провалился там-то, на что ему указывалось, а теперь сделал опять такой же прокол, — пощады не ждали.

Обычно он знал, что у него в приемной дежурный постоянно дополнял экземпляр списка визитеров, и, бывало, вытаскивал оттуда того, кто ему требовался в данную минуту. Ему нравилось, что люди толпятся неподалеку от него, не скрывал этого и не признавал пустой приемной, истолковывая это как показатель ненужности хозяина кабинета. Он не понимал, как может быть стол совершенно, по его выражению, голым, лишенным своих функций подспорья для документов, определяя это как признак не вникания в дело. Наконец, он почти никогда не отправлял подчиненных с документами со словами «что-то не нравится, идите, подумайте», считая подобное барством, и дорабатывал все на месте, причем вычеркивал, формулировал, исправлял необходимое быстро и четко. Позже преемник старика, в ту пору его заместитель, назвал все это анахронизмом: в приемной зависла кладбищенская тишина, стол стал сверкать полированной поверхностью, дела и бумаги теперь читались вслух, а новый владелец кабинета замечал, что так не звучит, — переиначьте. Единственное, что осталось у него общего с предшественником — это зеленые чернила, в которых преемник усматривал причину авторитета шефа. Но это было позже.

Наконец дежурный позвал Конрада. Он вошел, поздоровался, шеф кивнул, предложив сесть, и бросил:

— Сейчас я допишу, как раз с вашим документом знакомился.

Поскольку документы от Конрада, которые бы годились для доклада шефу, исчислялись единицами, то он сразу понял, о чем идет речь. Где-то месяца три тому назад Федя прослышал, что в окрестностях Парижа проживает полковник американской армии, начальник какой-то базы, вроде бы авиационной, а его дамой сердца является красавица из семьи латышских эмигрантов. Федя загорелся идеей проникновения через дамочку к секретам полковника, а затем и дальше, вплоть до ЦРУ. Он поручил Конраду разыскать кого-либо из соучениц мадам и… Казик предложил самопожертвование: он с найденной Конрадом подругой выезжает в Париж, а затем… Проекты были один ошеломительнее другого. Подругу нашли, и Франц составил обширный план действий, правда без участия Казика, так как начальство юмор понимало.

…Шеф, улыбаясь, закончил писать и протянул документ Конраду.

— Возьмите, можете ознакомиться с резолюцией. Конрад прочитал и вопросительно посмотрел на шефа. Тот, по-прежнему улыбаясь кончиками губ и смотря на Конрада поверх очков, спросил:

— Доходит? Вы согласны со мною?

— Не понимаю, товарищ генерал, вроде бы выгодная ситуация. Все-таки американский полковник, командует базой, и у нас такие возможности, — цитируя Федю и веря в значимость фразы, сказал он.

— Не отрицаю. Да, любовница полковника и эта, ваша, как ее там, соученица, действительно дружат, хотя прошло пятнадцать лет как они расстались.

— Вы полагаете, они стали чужими?

— Дело не в них.

— Извините, товарищ генерал, а в чем?

— В полковнике. Американцу пятьдесят шесть. Вы посмотрите на фотографию еще раз. Он моего возраста, чуть моложе. Я почти развалина, но он полная развалина. А она? Потрясающая женщина! Ей тридцать? Она восхитительна!

— Ей тридцать два.

— Не имеет значения. Она его бросит. Будьте уверены.

— Но пока таких признаков нет, — возразил Конрад.

— Где нет? У вас с Федором нет? Так Федор никогда не разбирался в женщинах и в отношениях между полами, — заявил шеф глубокомысленно, а затем рассмеялся. — Этих признаков вам с Федором отсюда не увидеть. Поймите, с природой не спорят, ей подчиняются. Плюс Париж… Так я в нем и не побывал, — вздохнул комично шеф, — а для всяких там эмигрантов — пожалуйста, все открыто. Да-да. Кроме родины, конечно. Мне рассказывали, что русские эмигранты во Франции, — перескочил он на другую тему, — участвовали в Сопротивлении, и когда немцы их ловили и допрашивали, то на вопрос о занимаемом положении многие гордо отвечали, что они русские офицеры, хотя таковыми являлись всего лет шесть или чуть больше в мировую и гражданскую, а двадцать лет затем работали таксистами и в ресторанах Парижа. Вы читали о Париже? — спросил он и пояснил: — Мне мало приходилось, разве что Гюго.