Жилец с Дорсет-стрит - Майкл Муркок

Как это свойственно американцам, он предъявлял краткое жизнеописание, свое и своих предков, даже если вы всего лишь пожали ему руку. Обычай полезный и весьма уместный в тех диковатых и все еще малонаселенных регионах Соединенных Штатов, откуда он родом.

Холмс проявил сердечность, нюхом чуя тайну как раз по своему вкусу, и пригласил техасца через часок к нам присоединиться, чтобы не торопясь за виски с содовой обсудить, какое у него к нам дело.

Мистер Маклсворт с готовностью это приглашение принял, пообещав ознакомить нас с содержимым своего саквояжа и в полной мере объяснить свое недавнее поведение.

Перед тем как ему у нас появиться, я спросил Холмса, что за впечатление произвел на него Джеймс Маклсворт. Сам я увидел в нем вполне честного парня, делового человека, который, не исключено, попал в передрягу и надеялся, что Шерлок Холмс поможет ему из нее выкарабкаться. Если только это ему и требовалось, то, я был уверен в этом, Холмс от дела откажется. А с другой стороны, что-то во всем этом подсказывало, что история может оказаться прелюбопытной.

Холмс ответил, что ему наш новый знакомец показался занятным и пожалуй что искренним. Однако он не уверен пока, то ли этот Маклсворт простак, обманутый каким-то хитрым проходимцем, то ли просто чем-то расстроен.

— Впрочем, есть у меня свои догадки, Ватсон, что без преступления здесь не обошлось — причем преступления дьявольски изощренного. Вы ведь слышали о «Персее» Феллини, не так ли?

— Кто же о нем не слышал? Писали, что это лучшая работа Феллини. Отлита из серебра, гравирована золотом. Изображает Персея с головой горгоны Медузы, причем голова выполнена из сапфиров, изумрудов, жемчуга и рубинов.

— Ваша память, как всегда, превосходна, Ватсон. В течение многих лет «Персей» был гордостью коллекции сэра Джеффри Маклсворта, сына известного владельца металлургического производства, по слухам богатейшего в Англии человека. Сэр Джеффри меж тем, насколько мне известно, умер одним из беднейших. Он любил искусство, но в деньгах мало что смыслил и по этой причине, как я понимаю, стал жертвой не одного мошенника. В молодые годы он участвовал в «эстетическом движении», дружил с Уистлером и Уайльдом. Причем Уайльд был ему истинным другом и какое-то время пытался влиять на него, отговаривая от некоторых его особенно безрассудных трат.

— А, как же, Маклсворт! — припомнил я.

— Вот именно, Маклсворт. — Холмс помолчал, раскуривая свою трубку и глядя на улицу, где вершила свой круговорот обыденная, непримечательная жизнь. — Вещица была украдена лет десять назад. Дерзкое было преступление, я в тот момент даже приписывал его Мориарти. Все указывало на то, что статуя вывезена из страны и продана за границей. И все-таки я узнал ее — или же отличную ее копию — в саквояже, с которым наш Джеймс Маклсворт поднимался по лестнице. Он, разумеется, читал про эту историю, особенно если принять во внимание его фамилию. Следовательно, должен знать, что «Персей» числится в розыске. И тем не менее он явно сегодня куда-то съездил и вернулся оттуда с «Персеем». Почему? Ведь он не вор, Ватсон, что угодно на это ставлю.

— Будем надеяться, он исполнен желания просветить нас на этот счет, — сказал я, и тут в дверь постучали.

Мистер Джеймс Маклсворт явился преобразившимся. Принявши ванну и переодевшись в свое платье, он стал выглядеть уверенным в себе человеком. Костюм его был того типа, который предпочитают в тех землях, откуда он явился: заметно испанский покрой; из-под широкого воротника мягкой рубашки выглядывает галстук бантом; темно-красный жилет и остроносые сапоги из воловьей кожи. Короче говоря, заправский романтический колонист.

Он и начал с извинений за свой внешний вид. Он не осознавал, сказал он, покуда не приехал вчера в Лондон, что в Англии его наряд выглядит необычно и привлекает к себе внимание. Что до нас, заверили его мы оба, одеяние его ни в коей мере не оскорбляет наш взор, — напротив, мы находим его весьма и весьма привлекательным.

— Однако же оно сразу выдает, кто я и откуда, не так ли, джентльмены?

Мы согласились, что на Оксфорд-стрит вряд ли найдешь много людей, одетых по этой моде.

— Вот почему я поспешил приобрести английское платье, — сказал он. — Хотел слиться с толпой, не привлекать внимания. Цилиндр оказался великоват, визитка — маловата. Брюки — вот единственное, что подошло по размеру. А из саквояжей нужной мне формы я купил самый большой, какой только смог найти.

— Итак, подобающим образом экипированный, этим утром вы вошли в лондонскую подземку, чтобы ехать… куда?

— В Виллесден, мистер Холмс. Но послушайте! Как вы это узнали? Вы что, весь день следили за мной?

— Вот уж нет, мистер Маклсворт! А в Виллесдене вы получили в свое владение «Персея» Феллини, не так ли?

— Да вы все обо мне знаете, мистер Холмс, прежде чем я скажу вам об этом! Нет нужды вообще что-то рассказывать! Ваша репутация полностью вами заслужена, сэр. Не будь я человек здравый, подумал бы, что вы медиум!

— Простая дедукция, мистер Маклсворт! Навык весьма полезный, достигается упражнением. Однако мне потребуется более длительное знакомство с вами, чтобы достигнуть умозаключения, что именно подвигло вас преодолеть шесть тысяч миль по воде и по суше и прибыть в Лондон, а затем направиться в Виллесден и вернуться оттуда с одним из совершеннейших изделий серебряных дел мастера эпохи Ренессанса. Да к тому же в один день.

— Смею заверить вас, мистер Холмс, что такого рода приключения — совсем не в моем обычае. Еще пару месяцев назад я всецело был погружен в управление вполне процветающим бизнесом по перевозке оптовых грузов. Моя жена несколько лет тому назад умерла; больше я не женился. Дети все уже взрослые, у них свои семьи, живут они вдалеке от Техаса. Жизнь моя была одинока, не скрою, но в целом вполне устроена и покойна. И все это, как легко догадаться, пошло прахом, когда в мою жизнь вошел «Персей» Феллини.

— Вы получили какое-то известие о нем в Техасе, да, мистер Маклсворт?

— Понимаете, сэр, странная получилась вещь, и не без червоточинки. Но, сдается, лучше мне поговорить с вами начистоту, рассказать все, как оно было. Джентльмен, у которого украли «Персея», был мне двоюродный брат. Мы состояли в переписке. В одном из писем он открыл мне тайну, которая с тех пор тяготит меня. Видите ли, кроме меня, у него родни не осталось, а дело семейное. Впрочем, вроде бы имеется еще один кузен где-то в Новом Орлеане, но его нужно еще найти. Короче говоря, джентльмены, вышло так, что я дал честное слово выполнить указания сэра Джеффри на тот случай, если что-то случится с ним или с «Персеем» Феллини. Указания эти и привели меня к поезду на Нью-Йорк, а из Нью-Йорка — на «Аркадии» в Лондон. Я прибыл вчера вечером.

— Получается, что весь этот путь, мистер Маклсворт, вы проделали по велению чести? — с невольным уважением спросил я.

— Можно сказать и так, сэр. В наших краях преданность семье — не пустой звук. Состояние сэра Джеффри, как вы знаете, ушло за долги. Но мое путешествие касается личных обстоятельств, и вашего знакомства я искал именно из-за них. Я считаю, что сэра Джеффри убили, мистер Холмс. Кто-то его шантажировал, он сам упоминал какие-то «финансовые обстоятельства». По письмам его было видно, что беспокойство его растет, и не раз он довольно бессвязно выражал свои страхи… в том смысле, что ему нечего оставить наследникам. Я отвечал ему, что прямых-то наследников у него нет, так что не стоит из-за этого волноваться. Похоже, он не принял в расчет мои слова. Он попросил моей помощи, причем заклинал проявить благоразумие и осмотрительность. Я пообещал ему, что сделаю все, о чем он попросит. В одном из последних писем, которые я от него получил, он указал, что, буде я получу известие о его кончине, мне следует немедля отплыть в Англию, по приезде в Лондон с поместительным саквояжем явиться в дом восемнадцать по Далия-гарденс в Виллесден-Грин, предъявить там доказательства того, что я тот, за кого себя выдаю, и принять на себя ответственность за предмет, представляющий собой ценнейшее семейное достояние Маклсвортов. После этого со всей возможной скоростью мне следует возвратиться в Галвестон, в Штаты. Более того, я должен поклясться, что указанный предмет навсегда останется связан с именем Маклсвортов. Я дал эту клятву и всего пару месяцев спустя прочитал в нашей местной газете о краже, а недавно пришло известие о самоубийстве бедного сэра Джеффри. Что мне еще оставалось, мистер Холмс, как не выполнить его распоряжения, ведь я дал слово! Но все-таки у меня сложилось убеждение, что под конец здравый смысл его покинул. Он опасался, подозревал я, что его никак не меньше чем убьют. Толковал о людях, которые не остановятся ни перед чем, чтобы завладеть статуей Феллини. Его не заботило, что все остальное его имущество до последнего цента заложено или что он умрет, в сущности, без гроша за душой. Важнее этой статуи ничего для него не было. Вот почему я подозреваю, что кража и убийство взаимосвязаны.