Золотая сетка - Корреа Эстрада

Мария, обычно деловая и спокойная, немного мялась и беспокоилась, заехав за мной в общежитие:

– Понимаешь, Иван, они оба такие старозаветные… их надо понять – они жили совсем в другое время… они и в толк не возьмут, что мое замужество – не настоящее. Ты не мог бы им об этом не говорить? После регистрации мы можем жить отдельно, тебя я ничем не стесню. Не хочу я огорчать стариков. Максима я предупредила, а Колька – могила! Идет?

Да, разумеется, идет, подумал я, и лишь пожал неожиданно твердую ладошку.

В трехкомнатной квартире в Кучино было необыкновенно уютно, как бывает лишь в жилье, где много лет гнездятся амуры и ангелы. Такой уют стоял, наверное, стоял в обиталище Филемона и Бавкиды.

Первым предстал передо мною небольшого роста, совершенно седой и до невозможности бравый старик – дед Федор. А из-за его плеча выглядывала пожилая персиянка в нарядном полосатом платье и шароварах, представленная как бабушка Зюльма; и одного взгляда на почтенную даму хватило с избытком, чтобы понять, откуда у Марии такие смоляно-черные волосы, высокие скулы, миндалевидные глаза и брови, похожие на узкие стрижиные крылышки.

Очаровательная пара встретила меня как родного. С роскошным азиатским угощением, с бутылкой "свойского" фантастической чистоты, настоянного на почках черной смородины, с надписью на самодельной этикетке "Слеза зеленого змия".

Сначала разговор шел чинный: кто я, что и как. Но стоило деду Федору немного клюкнуть, как у него, словно у бравого солдата Швейка, истории потянулись одна за другой, одна другой заковыристее. И придумывать ему ничего не надо было.

Чего стоил как раз к случаю пришедшийся рассказ о его женитьбе! Подозреваю, что он был за много лет тщательнейшим образом отрепетирован и обкатан. Но для каждого нового слушателя исполнялся с новым воодушевлением, оригинально и свежо, будто вчера все произошло.

А было так. В сорок девятом году Федор Канталупа в качестве техника поехал в какую-то экспедицию в Таджикистан. Что искали – не важно. Важно, что экспедиция поставила палатки недалеко от местного селения, километрах в двух, и довольно часто приезжие люди бывали там. То в магазин, то на почту, – мало ли! И за глиняной оградой одного из домов в центре поселка могли полюбоваться на румяную, длиннокосую красавицу, что порхала во дворе, щебеча и распевая, как птичка.

Полюбопытствовали у местного почтмейстера, знавшего по должности все и всех, что за певунья, и получили ответ:

– Нравится? А купите! -???

Насладившись произведенным впечатлением, почтмейстер рассказал, что отец красавицы, какой-то не особо даже дальний его родственник, хотел по стародавнему обычаю продать дочь замуж. "Советская власть, сынок, там была в самой легкой форме, как нефтяная пленка на луже. А копни поглубже – дичь и глушь тысячелетние!" За жену мужу надо было платить выкуп – калым, и тесть, пользуясь красотой дочери, заломил неслыханную цену. Шутка ли – двенадцать тысяч теми еще деньгами!

У зятя столько не нашлось – лишь половина запрошенного. Старик подумал-подумал и решил дело так: шесть тысяч на бочку, зять может ходить к ним ночевать на правах мужа, но домой к себе может забрать, лишь уплатив вторую половину.

Однако случилось так, что приходящий зять, поночевав таким образом с полгода, вдруг решил, что положение его не устраивает, и отказался от невесты. Скандал вышел большой. Деньги старик не отдал, а с дочкою возникли проблемы. Поскольку скаредный папаша не желал упускать своего, он назначил за девчонку, побывавшую в наложницах, цену в шесть тысяч. Это показалось местным женихам дороговато, и отец, каким скупердяем ни был, цену оказался вынужден снижать – пять, четыре, три тысячи… Семнадцатилетняя красавица Зюльма цвела, как роза, за глинобитным забором, который специально сделали пониже. Но это не помогло, и отметка сползла до уровня в десять раз ниже первоначального,- всего тысяча двести рублей.

Тридцатидвухлетнему, по военному несчастью вдовому и тогда еще не седому Федору чаще всех находилось дело пройти мимо того забора. Когда цена упала до предела, он как-то в компании вечерком сказал начальнику экспедиции вроде как в шутку:

– Виктор Иваныч! Ты на нас получаешь кормовые тысяча восемьсот в месяц. Выкупил бы, что ли, красавицу в счет пайка, а?

На что под всеобщее ржание начальник, все понявший на свой лад, ответил:

– Если, Федор, вас месячишко покормить на шестьсот рублей, ни одному никакой красавицы не захочется!

Посмеялись и забыли. Но в октябре месяце, когда свернули работы и выдали зарплату за весь сезон, Федор во время суеты сборов вдруг исчез. Его уж обыскаться успели, чуть ли не собрались тронуться без него, как заметили на дороге, ведущей от поселка, две фигуры. Это оказались Федор собственной персоной и та самая певунья в верблюжьем платке и стеганом дорожном халате В руках у нее был совсем небольшой узелок с бельем – ничего больше не дал сквалыга папаша.

Встретили их вытаращенными глазами.

– Федор,- вкрадчиво спросил начальник,- это ты ее на всю экспедицию купил или как?

– А не фигушки ли вам, Виктор Иваныч? – отвечал Федор. – Не хотели выкупить на казенный счет, теперь умойтесь!

И показал документ, в котором на русском и таджикском было написано: Зюльма Канталупа.

Потом было почти полвека жизни душа в душу и трое сыновей, из которых старший стал отцом Марии. Я его, кстати, так ни разу и не видел: со второй семьей жил где-то в Самаре.

На ее мать я посмотрел. Один раз. Этого хватило. Все стало понятно. И почему девчонка едва из пеленок жила у деда с бабкой. И почему мальчишка при живых родителях жил сиротою, на руках сестры, а фактически у тех же стариков, которым он по крови был никто, только по душе и по безмерной доброте обоих. И, конечно, почему отец Марии двух лет не прожил с женой.

Второй муж, Колькин отец, был глухонемой. Все именно этим и объясняли то, что он так задержался. Мол, стоит ей открыть рот, так сразу хочется зажать уши. А ему-то и незачем.

– Маменька моя,- объясняла Мария,- бывший комсомольский работник. Это даже не публика такая, это каста или племя, они все со своим прибабахом. Комсомолка, активистка и просто красавица, как в том фильме говорили. А еще у нее любимая побасенка: " Вот у нас в райкоме комсомола был кожаный диван, так, когда его решили на другое место передвинуть, из-под него столько презервативов вымели!" Ирина Анатольевна в неполные пятьдесят была фигуриста, широкобедра, статна и хорошо ухожена, и было в ней что-то эдакое… Как падре говорил в забытом детстве: "Грех прямо из глаз брызжет". Совершенно фантастическая смесь прелюбодейства и ханжества, и даже со мной пыталась заигрывать, с видом невинной проститутки в церкви.

Образование педагогическое, в школе ни пять минут не проработала, из Кучинского горкома комсомола плавно перетекла в горком партии. Светская жизнь: субботники-воскресники, собрания-заседания, конференции-пленумы, с обязательными попойками и почти в обязанность вменяемыми флиртами. "Облико морале" от этого не страдал, поскольку все делалось в режиме шито-крыто, никакой информации вне тесного круга. Когда же вся партийно-комсомольская лавочка затрещала по швам, дама не без ловкости устроила себе фальшивую инвалидность и ушла на пенсию вместо того, чтобы остаться без работы. Впрочем, привычной суеты она лишиться не могла и продолжала изображать бурную деятельность в местном отделении зюгановской партии.

Не то, что она оставалась идейной коммунисткой. Она ею никогда не была. У нее мозгов не хватало не то что Маркса читать, даже "Историю партии". Но вполне хватало хитрости интриговать и держаться на плаву, и пользоваться всеми положенными благами и привилегиями.

Словом, теща моя была из тех женщин, кто ставит общественное выше личного, и дети ей были категорически противопоказаны. Да она себя и не обременяла мещанскими заботами и домашней рутиной.

Мужья ей тоже были для приличия. Поэтому один сбежал очень быстро. Другой, глядя на ее тирады, плутовато ухмылялся в рыжую бороду и хлопал себя по уху.

Мишаня, тесть, хорошо читал по губам и потому отличал разговор по хозяйству от политбесед на любую тему. Колькин папа был созерцатель и любитель слегка клюкнуть, резчик по дереву, прекрасный столяр и плотник, неплохой домохозяин при вечно отсутствующей жене. Очень хорошо всегда ладил с падчерицей, не давая мамаше пилить девчонку ни за что, просто потому что под руку подвернулась. Сына любил и, будучи вовсе не таким простаком, каким обожал себя показывать, понял, что отпустить ребенка с надежной сестренкой в тропики будет ему во благо.

Но о тесте подробнее потом. Он тоже играет в истории, которая еще не начиналась, роль большую и чрезвычайно положительную.

Родня, в общем, была сама по себе, а дела – сами по себе. Без лишней помпы, устроив свадьбу, мы принялись хлопотать насчет магазина. Дело оказалось весьма кляузным, и проканителились бы мы с ним долго. Но Мария представила мне вскоре старого друга (читай: бывшего любовника) своей матери по имени Абрам Моисеевич Штеренгорц, на вопрос о национальности отвечавший с развеселой улыбкой: