Первое дело Аполлинарии Авиловой - Катерина Врублевская

Вот сижу, пишу тебе всякие глупости, а самой страшно стало. Какие же мы с тобой счастливые! Если бы не Лазарь Петрович, как бы мы с тобой сейчас жили? Я же совсем несмышленышем была, а ты далеко, в кадетском корпусе. Полина лишь недавно рассказала мне, как все случилось, я ее очень просила. Не знаю, известны ли тебе подробности давней той истории.

Лазарь Петрович не был ни нашим родственником, как я думала по наивности, ни близким другом. Он лишь защищал нашего отца, Ивана Николаевича Губина, полкового казначея, от обвинения в растрате. Дело продолжалось долго, в конце концов деньги нашлись, не без деятельного участия Лазаря Петровича в расследовании, но папа не выдержал бед и позора, свалившихся на него, и скончался в тюрьме до окончания следствия, а через месяц после оправдательного приговора умерла и мама. Ты помнишь, Ванечка? Ты же старше меня.

Я осталась совсем одна, и господин Рамзин, вняв последней просьбе матери, взял меня, сироту к себе и оформил опекунство. Полина тогда уже не жила у него, она вышла замуж сразу по окончании института. Мне отвели ее комнаты, горничная Вера стала ухаживать за мной, как когда-то ухаживала за нею, и я почувствовала себя дома. Вечно Бога буду молить за них за всех! А потом Лазарь Петрович определил меня в институт, где до того училась его дочь. И ты смог спокойно продолжать учебу в кадетском корпусе, а я — писать тебе о всяких пустяках: о мазурке и Милочке. Не правда ли, я глупа? И ладно! Пойду выполнять экзерсисы по латыни, а то завтра у нас этот противный Урсус.

До свидания, дорогой мой братец.

Я еще буду тебе писать.

Целую.

Твоя сестра Настенька.

Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.

Милый друг мой, Алексей Федорович!

Как и обещал тебе, пишу регулярно, письмо в неделю, с тех пор как волей судьбы заброшен из первопрестольной в этот губернский городишко. Только ты, мой единственный друг, знаешь истинную причину моего появления здесь, поэтому для тебя не будет сюрпризом узнать, что я познакомился с молодой вдовой Аполлинарией Лазаревной Авиловой. Произошло это в один из званых вечеров, которые дает местная львица, мадам Бурчина. Сразу скажу: ничего хорошего я от этого вечера не ждал. Провинциальные нравы, траченные молью салопы и полушалки на сопящих в креслах барынях, да подмигивание старичков: «Ну, милсдарь, не угодно ли в вист по копеечке?». И думалось мне, что так и проживу здесь отпущенное мне время совершеннейшим монахом, если бы не мадам Авилова. Начну я свой рассказ с того, что нас с Полиной (вот видишь, я уже ее так называю, но в моих словах нет ни грана амикошонства — видел бы ты ее очаровательную улыбку!) пригласили на рождественский бал в институт. Да-да, здесь есть и институтки. И балы, и надменные лакеи с пригласительными билетами. Все, как в столице! Только название немного помельче: не Смольный институт благородных девиц, а просто: N-ский институт.

Итак, все по порядку…

Поначалу хочу описать тебе ее отца, так как этот человек привлек мое внимание незаурядной внешностью и отменным вкусом. Явившись к Полине с визитом, я застал Лазаря Петровича Рамзина у дочери, они о чем-то бурно спорили. И в этот момент удивительно походили друг на друга. Отец ее, красавец-мужчина, несколько полноват, но стремителен в движениях. Одет прекрасно, на безымянном пальце левой руки массивный перстень с печаткой. Принял меня радушно, тотчас прекратив спор, и приказал подать вина и сигар.

Спор у них произошел из-за того, что Лазарь Петрович не мог присутствовать на балу у своей воспитанницы, так как уезжал на важное судебное заседание. Приход мой оказался как нельзя кстати; г-н Рамзин тут же предложил дочери пригласить меня.

Полина возразила, что в институт ни за что не допустят постороннего мужчину и что ему грех предлагать такое; и неужто он забыл историю с ее помолвкой? Мне очень захотелось узнать, что же такого произошло в институте во время помолвки мадам Авиловой, но я промолчал, надеясь, что когда-нибудь Полина расскажет мне сама.

Адвокат меж тем придумал следующий трюк: он напишет в институт письмо, что я — кузен его воспитанницы Настеньки; тем самым препятствие устраняется.

Полина спросила:

— Николай Львович, вы согласны быть моим кавалером на рождественском балу, если мадам фон Лутц не будет против?

Я был в восторге от этого предложения! Куда угодно, лишь бы находиться рядом с ней, видеть и слышать ее.

— Только учтите, может быть скучно, — Полина сморщила носик.

Вот так, Алеша, через несколько дней я сыграю роль «cousin»[2] на балу и буду развлекаться, как смогу, глядя на кружащихся институток в пелеринках.

А пока закругляюсь, труба зовет.

Твой друг Николай Сомов.

Глава вторая

Траты и утраты

Счета, предъявленные г-же Авиловой.

Шляпа «Trocadero» из коричневого бархата с эгреткой из страусиных перьев — 35 руб.

Патентованный корсет Пабста «Удобство» на китовом усе — 7 руб. 50 коп.

Шелковые французские чулки — 12 руб. за три пары.

Бальное платье из португальского атласа, с бисерным шитьем — 280 руб.

Браслеты-змеи, золото, инкрустированное изумрудом, мелкого плетения — 2 штуки — 200 рублей.

Услуги «Куафер де Пари» — 50 рублей.

Штабс-капитан Николай Сомов — поручику Лейб-Гвардии Кирасирского Его Величества полка Алексею Соковнину, Москва.

Алеша, душа моя!

Пишу тебе ночью. Спать совершенно не хочется, и я спешу рассказать тебе о невероятных событиях, происшедших со мной нынешним вечером.

Этикет требовал остановиться перед входом в бальный зал, украшенный к Рождеству.

— Госпожа Авилова и штабс-капитан Сомов! — громко произнес церемонимейстер.

Навстречу чинно шествовала совсем юная девушка. Было заметно, что она хочет броситься к нам, но старалась не давать волю чувствам.

Она легко поклонилась и повела представлять нас Maman.

Уверяю тебя, Алексей, со стороны мы смотрелись прекрасной парой. Полина — высокая изящная дама с прекрасной осанкой, во французском туалете и модной шляпке. И хотя в этом цветнике было множество достойных особ, все же моя спутница выглядела самой очаровательной.

Мадам фон Лутц, начальница института, походила на пупырчатую жабу, а ее жирный пудель хрипло тявкнул и пустил слюну.

— Maman, c’est mon cousin…[3] Позвольте вам представить, Maman, дочь моего опекуна, госпожу Авилову и моего кузена штабс-капитана г-на Сомова, — Настя произнесла это, приседая в глубоком реверансе.

Начальница протянула пухлую руку в перстнях, пришлось мне прикоснуться к ней губами, выдохнуть с чувством «enchanté»,[4] а Полина вослед за Настенькой присела в долгом реверансе.

— Помню, помню вас, милая, — хриплым голосом по-французски сказала Maman. — Немало вы доставляли мне треволнений. И вашим классным дамам тоже.

Две сухопарые дамы в синих форменных платьях, стоящие за стулом начальницы, закивали в такт, как китайские болванчики.

Полине пришлось присесть еще раз. На этом официальное представление было закончено, и мы отошли в сторону, уступив место другим парам.

— Милая Полина, я так рада, что ты пришла! — прижалась к ней Настенька.

— Неужели ты думала, что мы с Николаем Львовичем не придем? — грудным контральто, сводившего с ума не только меня, но любого, слышавшего этот божественный голос, спросила она. — Мы же обещали.

Улыбнувшись, я еще раз, более внимательно глянул на зардевшуюся девицу. А она, право, не дурна. Нет, до мадам Авиловой ей далеко, разумеется, но девушка обещает быть чертовски милой. И я машинально подкрутил развившийся ус.

Подскочивший кадет отвесил энергичный кивок и пробормотал:

— Mademoiselle, un tour de valse?[5] — и умчал Анастасию танцевать, а Полина хлопнула меня веером по руку.

— Месье Сомов, вы опять за свое?

— Что, моя бесценная?

— Когда вы крутите ус, вашу голову посещают скабрезные мысли!

Признаюсь, не первый раз поражала меня ее наблюдательность…

Она слегка щурилась, глядя по сторонам, — не хотела доставать лорнет.

— Знаете, г-н Сомов, — обратилась она ко мне, — столько воспоминаний!.. Боже, как я стояла вот здесь, у стены, ожидая отца, который приезжал каждый раз с новой ослепительной красавицей, и каждый раз с замиранием сердца гадала: не она ли станет моей мачехой? — Полина обвела взглядом зал. — Бальная зала ничуть не изменилась с того времени, когда я была воспитанницей и носила форменное камлотовое платье с пелериной. Та же Maman, те же пепиньерки и синявки, только постарше и посуше. Как будто время совершенно не движется в этом стоячем болоте.

Странно, наверное, тебе слышать, что я, чьи похождения в Москве тебе известны не понаслышке, вдруг заинтересовался ее семьей, отцом, стал посещать балы в качестве «кузена». Поверь, я иду на это не скуки ради и не из каких—либо иных соображений. Мне нравится Полина. Что же до событий невероятных и странных, то их здесь предостаточно. Но об этом позже.