О маленькой фее и молодом чабане - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они замолчали и стали рассматривать друг друга. Он опёрся о палку локтем одной руки и, положив на её ладонь голову, смотрел вверх на ветви, из которых, улыбаясь, смотрело на него её маленькое белое личико с ясными карими глазами. И хорошо же оно было в рамке майской зелени!
– Ты славно поёшь! – сказала Майя, вдоволь насмотревшись в его чёрные, как омут, глаза и на смуглые, золотым пухом покрытые щёки.
– Пою, как умею, не лучше и не хуже этого, девушка! Сойди вниз, я посмотрю на тебя поближе. Ты ведь красавица, знаешь ли?
Ну, это-то она знала как нельзя более твёрдо. Когда по ночам засыпали ручьи, что текли по лесу, она частенько-таки любовалась в них своей рожицей и всем остальным. Все красавицы знают, что они такое, и почти всегда раньше времени знают это; можно думать, что коли бы этого не было, так и ещё кое-чего не было бы!
Майя хотела сойти, но вспомнила о том, что говорили ей крот и мать.
– А ты злой? – спросила она.
– Я-то? Не знаю… Я – чабан…
– Это я знаю! – торопливо сказала Майя. – Значит, ты добрый?
– Не знаю! – весело тряхнул кудрями чабан.
– Ну, так я не приду к тебе, потому что ты, наверно, злой! Есть только злые и добрые, а больше никаких нет, и ты меня обманываешь.
– Э, да ты глупенькая какая! – крикнул чабан. – Как хочешь, не придёшь – не приходи, а придёшь – я тебя поцелую!
– Не хочу я, чтоб ты меня поцеловал!
– Ну, это ты врёшь! Каждая девушка хочет, чтоб её целовали; разве я не знаю, ты думаешь?
– А я не хочу!
– Теперь – может быть; а через час или завтра и ты тоже захочешь. Всю жизнь по деревьям лазить не станешь ведь? Ну, вот то-то же!
Майя задумалась. «Может быть, лучше – поцеловать его сейчас, если это так неизбежно? Это, должно быть, очень хорошо поцеловать его вон в эту ямочку на щеке, что сделалась от улыбки, и в ту – на другой щеке.»
– Ну хорошо, я сойду! – засмеялась она и спрыгнула с веток прямо ему на руки.
– Какая ты лёгонькая! – глядя ей в очи, сказал он и поцеловал её в губы.
Ох, как это хорошо!.. Сладкий, как сок ландыша, и горячий, как летний солнечный луч, поцелуй чудной новой кровью потёк по жилам к сердцу, и оно затрепетало до боли сильно и сладко.
Она и сама поцеловала его, а он ей ответил, и ещё, и ещё, и бесконечно много целовались они.
Уже наступал вечер. Заходило солнце; лес темнел, и из дали по степи поползли тени, посланники ночи. Тогда Майя вспомнила, что нужно идти домой. Ей не хотелось этого – с чабаном было так хорошо!..
– Ты уж уходишь? – спросил её чабан. – Скоро! Но ты приходи завтра; я тебе что-то скажу, как придёшь.
– Я приду; мне с тобой так хорошо; но ты скажи то, что хочешь, сейчас, чтоб мне не думать об этом ночью, – сказала Майя.
– А ты разве не станешь думать, когда узнаешь, что это?
– Что же думать о том, что знаешь?
– Нет уж, иди. До завтра!
– До завтра!
Они поцеловались, и Майя пошла в свой лес, а чабан пел ей вслед одну из своих песен, только на этот раз тихую и нежную, как летний вечер, а не одну из старых – сильных и смелых, как ветер степной.
Майя пришла домой и рассказала всё, что случилось с ней в этот день. Эге, за всю свою жизнь до этой поры она не видала своей матери и сестёр такими испуганными и огорчёнными, как они были испуганы и огорчены, когда выслушали её. Мать то сердилась, то плакала, и всё говорила: «Что ты сделала, глупая! Что?!.» Сёстры молчали, и лес молчал, молчал задумчиво и неодобрительно. Майя чувствовала это, и ей было страшно чего-то.
– Дочка моя! – плакала мать. – Ты погубила себя!
Сёстры убито молчали и тоже плакали.
– Почему же, мама? Ведь в том, что мы целовались, нет ничего страшного, это только приятно. И потом, он говорит, что целоваться всё равно нужно; не нынче – завтра, это неизбежно!
– Дочка моя! Ведь он человек!
Но Майя не понимала, как глубока та пропасть, которую скрывает это слово, и говорила своё, что целоваться приятно, что чабан так хорош и что то, что вышло, неизбежно должно было выйти. И та и другая были правы и, чем больше спорили, тем правее считали себя, и кончился спор, как всегда, – они почувствовали себя обиженными и рассердились друг на друга.
– Ты не уйдёшь больше из дома дальше вот этого дуба! – сказала мать.
Этот дуб был в трёх шагах от маленького теремка Майи; это её ещё сильнее обидело. Она пошла к нему и села под густой тёмно-зелёный навес его ветвей. И осталась одна, потому что мать и сёстры ушли во дворец, взволнованно шепча о чём-то между собой. Всё это утомило её, и она уснула крепко, – в сущности, ведь ее совесть была чиста, как только что павшая с неба росинка, – уснула и видела степь, всю залитую горячим солнцем, и чабана; он пел песни, улыбался и целовал её; у него ярко искрились глаза и зубы блестели, как жемчуг, из-под пушистых и чёрных усов; ей было так славно! И когда она проснулась, ей – эх ты, как! – захотелось побежать туда, в степь; но она вспомнила, что это запретили маленькой девочке Майе, и ей стало обидно и грустно. Может быть, было бы лучше не говорить о чабане дома!.. Но она не умела не говорить о том, что в ней или с ней было… Вот идёт мать. Её старые, седые волосы чешет ветер, и мотыльки, летая венцом вкруг её головы, следят, как бы не попала пылинка на доброе старое лицо, которое теперь так убито и строго.
– Я пойду в степь, мама! – не то попросила, не то решила Майя.
– Ты не пойдёшь, девочка! Ты погибнешь, если пойдёшь! – подойдя к ней, заговорила царица-мать, и долго говорила она о том, что лучше не знать того, что приносит минуты радости и годы страданий, и о том, что только тогда душа свободна, когда она ничего не любит; о том, что человек слишком любит себя, чтоб надолго полюбить другого, и ещё о многом, что было и мудро, и, может быть, верно, но что совсем не было так приятно, как поцелуи чабана, и что не могло даже быть похоже на них. Майя слушала и очень внимательно, и долго, вплоть до той поры, пока со степи не принеслось и не прокатилось по лесу звонкое «Эгой!» – и вслед за ним не поплыли славные и стройные звуки песни чабана:
Терять минуты не годитсяТому, кто хочет много жить,Кто хочет жизнью насладиться!Тому, кто хочет счастлив быть,Терять минуты не годится.
О, иди! Я тебя страстно жду!Поскорей!.. Для тебя я в грудиМного песен весёлых найду…О, иди! Поскорее иди!..
Майя слушала эту песню, и её сердце повторяло её. Голос матери звучал, как жужжанье пчелы, звуки песни – как клёкот орла.
– Нет, я пойду! – сказала Майя, и лес зашумел в ответ на громкий крик горя царицы-матери:
– Дочка, не ходи!!.
– Ведь это жестоко, мама! Я хочу – ты не хочешь; почему же нужно, чтоб было так, как хочешь ты? Пойми, что хочу я! Я хочу!..
– Дочка моя!.. Я знаю, что будет из этого! Не ходи!..
– А я не знаю и пойду!
– Так тогда ты больше не будешь моей дочерью, – вскричала царица, и лес не раз повторил её крик.
Бедные матери почему-то всегда забывают то время, когда они сами были только дочерьми, и отсюда выходит много лишнего крика; но это ничуть не мешает тому, чтоб всё шло своим чередом.
Майя испугалась и, когда увидала, что мать уходит от неё, испугалась ещё больше. А со степи неслось:
О, иди!.. Счастьем жизнь так бедна!..Торопись же! Она так кратка!Нужно пить чашу жизни до днаПоскорей – не остыла пока!..
Майя посмотрела кругом… Корявые сучья дубов и белые гибкие ветви берёз переплелись между собой, тесно переплелись они, и никогда сквозь густую сеть их не проникало в лес так мало солнца, как сегодня! Воздух был влажен и душен; пахло не столько цветами и свежей майской зеленью, сколько перегнившим листом и ещё чем-то, таким же тяжёлым… А там, в степи, просторно и ярко! И оттуда неслась песнь:
О, иди!.. Хочешь жить, будь смелей!Поскорей!.. Страх и жалость отбрось!Только сердце свое ты жалей,Только с ним не пытайся жить врозь!
Майе стало казаться, что лес ещё гуще переплёл свои ветви и хочет помешать ей уйти и вершины деревьев, кланяясь ей, шепчут: «Не уходи отсюда!.. Там ждёт тебя горе и ещё что-то!» Она чувствовала, что вот они повалятся ей на дорогу… но всё-таки хотела и решила пойти. У неё прямо из сердца полилась песня вызова и желания:
Звук этих чарующих песенОтраду мне в грудь тихо льёт.О лес! Почему ты стал тесен?Мне страшно!.. Мне больше даётЗвук этих чарующих песен!..Мой лес! В тебе солнца так мало,В тебе не умеют так петь!..Мне скучно! Я жить здесь устала!Угрюма ветвей твоих сеть…И солнца в ней мало, так мало!Я воли хочу, хочу степи!Мне грудь тяжко давит твой мрак!Прочь эти зелёные цепи!..Пусти!.. а не то ты – мой враг!Я воли хочу, солнца, степи!..
– Майя!!. – вскричали сёстры и встали все рядом у неё на дороге.
– Дочка! Ты ведь разорвёшь сердце мне!.. – простирая к ней руки, горько крикнула царица-мать.
Майя остановилась. Ей холодно и страшно стало, как никогда не бывало прежде. А со степи неслось: