Красная каторга: записки соловчанина - Никонов-Смородин Михаил Захарович

Не ищите в этих очерках интересных вымыслов или романтических историй: жизнь в своих проявлениях превосходит всякий вымысел.

Эта книга является документом и только документом, свидетельствующим о большевицких злодеяниях, о подсоветской жизни, полной лишений и несчастий, о жизни-борьбе с темными силами под маской.

Эмигрантские представления о России сегодняшнего дня в такой же степени соответствуют действительности, в какой представление подсоветских людей об эмиграции соответствуют эмигрантской действительности. И вот, если мой труд, подобно книгам Солоневичей, бежавших через девять месяцев после моего побега почти из тех же самых мест, будет содействовать разоблачению советской лжи о подсоветской жизни, я буду считать цель свою достигнутой.

I. ПРАВДИСТЫ

1. В ПОДВАЛ ГПУ

Я с любопытством разглядывал вновь пришедшего молодого, здорового парня в старой, замызганной красноармейской шинели, красноармейском шлеме и рваной нижней одежде. Сквозь дырявые брюки выглядывало молодое крепкое тело. Он прошел ко мне на нары и лег, заложив руки за голову. До его прихода в камеру Казанского подвала я сидел один.

— Откуда?

— Арестован, что ли? Здесь, на вокзале. Еду во Владивосток.

Разговор не вязался. Неизвестный целыми днями лежал и молчал. Потекли тоскливые дни. Новичка раза два водили на допрос.

— Ну, как?

— Да ничего. Пересылают в Баку.

В долгие томительные ночи и в звенящей тишине дня нас угнетали наши мысли, наше горе. И это тоскливое ожидание постепенно сламывало взаимную настороженность. Незаметно мы ближе узнали друг друга.

Неизвестный ехал в Екатеринбург, но в Казани был арестован при выходе на перрон из теплушки товарного поезда.

— Эх, жаль, деньги пропадут в Екатеринбурге. Должен был получить на почте.

— Ну, что жалеть деньги: это все пустяки. Неизвестный иногда целыми днями лежал молча и неотступно думал о чем-то. Иногда ему, видимо, становилось невмоготу.

— Кто это мог сделать? Ведь, я арестован не случайно, меня здесь поджидали. Кто же это сделал? Документы у меня были в порядке…

Как-то ночью, когда я и сам был в тоске, ожидая расстрела, неизвестный заговорил о возможности побега.

Он, оказывается, тщательно изучил весь Казанский подвал, но пришел к безнадежному выводу. Теперь мы начали обсуждать и взвешивать возможность бегства с этапа на пути его следования.

Я чувствовал — этому человеку только один выход — бежать. В подвале его ждет смерть. Баку, вероятно, оттяжка. Может быть он имеет бакинские документы? Я не выдержал и спросил, за какое дело он сел.

— Дело есть. И подумать мне есть о чем. Да, ведь, вы не знаете. Слыхали что-нибудь о «Русской правде»?

— Это сборник законов Ярослава Мудрого?

— Ну, так, значит, не слыхали.

2. НА ЭТАПЕ

Измученный долгим приемом в серой громаде Бутырской тюрьмы, наш этап в сто с лишним человек, направился, наконец, через сжатый корпусами тюрьмы, тюремный двор и попал в сто двадцать четвертую камеру на третьем этаже одного из многочисленных каменных корпусов.

Казаки, офицеры, служилая интеллигенция всяких рангов, бандиты, воры, отпетая шпана — вся эта измученная компания стремилась растянуться на деревянных топчанах, наставленных без особого порядка по всему пространству обширной камеры.

Наш этап по советским масштабам считался маленьким и мы избавились на этот раз от лежанья прямо на каменном полу, как в большинстве советских тюрем. Однако, камера при нашем приходе не была совсем пустою: в ней еще находились остатки от какого-то этапа с юга России. Впрочем, их небольшая группа потонула в вошедшей толпе.

Но наши мучения еще не кончены. Едва молчаливая толпа разместилась на топчанах и начались исподволь тихие, вполголоса, разговоры, переходящие в тихий гул, как в камере появился надзиратель и все смолкло.

— Выбрать камерного старосту, — сказал надзиратель не передаваемым чекистским тоном.

— У нас староста уже есть, — отозвался быстрый рыжеватый, синеглазый детина Веткин, ближайший к вошедшему начальству.

— Фамилия? — спросил надзиратель.

— Кудрявов, — сказал Веткин.

— Возражений нет? — сказал полунасмешливо тюремщик.

— Кудрявов, Кудрявов, — вполголоса сказали с десяток людей чужого этапа.

Надзиратель записал фамилию, вызвал «выбраннаго» старосту и дал ему нужные распоряжения, относящиеся к внутреннему распорядку.

На фоне затасканной по тюрьмам толпы, сутулая фигура анархиста Кудрявова выделялась своим «тюремным достоинством», сквозившем в каждом его движении. И не мудрено: Кудрявов почти девять лет пробыл на старой каторге и теперь в смутные дни 1928 года шел на три года в Соловецкий концлагерь.

Он принял избрание как должное, хотя сам по себе этот факт некоего, пусть даже эфемерного, господства человека над человеком и противоречил анархическим принципам. Очевидно старая и новая каторга наложили свои отпечатки на эти принципы, хотя Кудрявов формально оставался анархистом и даже в уборной, где нас целыми группами по очереди запирали одних, тщательно выводил среди других надписей на стенах: «анархия — мать порядка».

Мы поместились у одной из колонн, поддерживавших потолок камеры, вчетвером: я — столыпинский землемер, староста анархист Кудрявов, народный учитель крепыш Матушкин и синеглазый Веткин. Я прибыл с Казанским этапом, они с южным. Однако это не помешало нам узнать вскоре во всех подробностях наши «истории» и чувствовать себя во всяком случае друзьями по пословице: «Истинные друзья познаются в несчастьи».

Кудрявов любил пофилософствовать и его философия чаще всего касалась близких ему тюремных тем.

— Тюрьма — это не простое собрание случайных людей, — говаривал он.

Если хочешь узнать чем болеет власть — загляни в тюрьмы. Здесь ты найдешь всех микробов, выловленных властью на своем теле. И настоящее лицо власти увидишь.

Матушкин ничуть не сочувствовал анархическим идеям Кудрявова.

— Вот вы живы, — возражал он Кудрявову, — потому, что вы микроб не из опасных. Опасных микробов нынешняя власть прямо к ногтю. Могила куда на дежней тюрьмы. Только случайно не узнанные микробы проскальзывают в тюрьмы и в лагеря.

— Это отчасти верно, Матушкин, — соглашается Куд рявов, подняв по детски брови и продолжая усиленно курить. — Все-таки, у них нет возможности уничтожить всех. Да и случайности всякия бывают.

Матушкин украдкой переглянулся с Веткиным и, потушив веселый огонек в глазах, опять обратился к Кудрявову:

— Вы вот, так сказать, человек двух каторжных эпох и можете сравнивать режимы. Каков вам кажется на вкус нынешний советский режим?

Кудрявов нахмурился, но продолжал говорить все так же размерно, как и раньше.

— Видите-ли… Советская власть это нечто неопределенное. Во всяком случае это совсем есто юной царицы свободы — дряхлая беззубая старуха — вот что такое советский режим.

Кудрявов оживился и сел на топчане.

— Революционеры боролись за счастье человечества, за его будущее. И вот вам результат их ложного пути. Только одна анархия может дать счастье человечеству, — с убеждением закончил Кудрявов.

Матушкин с сомнением покачал головой.

— Теперь люди едят друг друга на законном основании а тогда будут есть вообще без всякого основания. Это, извините, будет не старуха вместо юницы, а просто гроб.

— Хорошая палка, да крепкая рука — вот это будет порядок, — неожиданно выпалил Веткин.

Матушкин укоризненно на него взглянул. Водворилось небольшое неловкое молчание. Правдисты — Матушкин и Веткин перестали вести разговор на опасную тему. Кто знает — может быть анархист Кудрявов просто сексот.

3. СОЛОВЕЦКИЙ СЕЛЬХОЗ

Вот она — знаменитая социалистическая «тюрьма без решеток» — Соловецкий концлагерь. Тюрьма по сравнению с лагерем казалась раем. Палачи красной каторги часто орали перед молчаливым фронтом каторжан: