СССР в осаде - Анатолий Уткин

Основной задачей, намеченной на послевоенный период, было: после победы над военными противниками в Европе и Азии обеспечить контроль над территорией поверженных врагов, предвоенных конкурентов, достичь доминирования в лагере «западных демократий», противопоставить друг другу СССР и Китай.

Новый президент воспринял эти цели и привнес свои методы в их достижение. Многие недооценили его, не заметили твердого и упорного характера. Равно как и кричащей неинформированности и отсутствия международного опыта. Знавший Трумэна лучше, чем очень многие, Гарри Гопкинс отметил, что тот «почти ничего не знает о международных делах».

Трумэн придерживался традиционных вильсоновских взглядов, то есть не признавал раздела мира на отдельные зоны влияния. Трумэну трудно было поверить, что поведение СССР могло диктоваться стремлением Москвы к обеспечению безопасности. Этот президент не мог себе представить, как другие страны могут опасаться «столь миролюбивых» Соединенных Штатов. Прямолинейность заставляла его всегда рисовать черно-белую картину, создавать контрастное видение происходящего. Всевозможные тонкости казались ему крючкотворством; дипломатические интриги были ему ненавистны. Трумэн сам признавал, что его удручают детали.

Президент Г. Трумэн, не обладая достаточным опытом в области внешней политики, не испытывал особых желаний вступить в круг «большой тройки». Психологически это объяснимо и понятно. Обычно встречи в верхах предполагали выработку некоего — хотя бы в самом общем виде — совместного видения мира и развития мировых событий. Глава американского правительства поздней весной 1945 г. не хотел обсуждать ни с кем, каким станет мир будущего.

Было ясно, что Великобритания в качестве равного партнера исчезла надолго, вероятнее всего, навсегда. Дни Британской империи были сочтены, доминионы обрели фактическую независимость, колонии боролись за нее. Как писал американский историк Р. Донован, «великие дни Британской империи ушли в прошлое. Британская экономика была в упадке, а вооруженные силы перенапряжены. Теперь уже над империей Трумэна не заходило солнце».

Президенту Г. Трумэну отнюдь не импонировала предстоявшая встреча с У. Черчиллем по сугубо личным соображениям. Британский премьер не мог смотреть на «миссурийского новичка» без сарказма. У. Черчилль был первым лордом британского адмиралтейства, когда Г. Трумэн служил рядовым в национальной гвардии штата Миссури. У. Черчилль был министром колоний, когда Г. Трумэн торговал мужской одеждой в Канзас-Сити. Премьер-министр Великобритании уже после первой встречи с Г. Трумэном отметил одну существенную черту нового американского президента. Отвечая на вопрос своего врача, лорда Морана, о его способностях, Черчилль сказал: «Он не замечает тщательно ухоженного участка земли, он просто… его топчет».

Мир Трумэна

Трумэн нуждался в быстрой ориентации. Вокруг было немало советников Рузвельта, но президент унес с собой в могилу самые сокровенные замыслы — он был подлинным и единоличным главой американской внешней политики. Если Гопкинс и напоминал полковника Хауза при президенте Вильсоне, то именно в этот момент почти полная потеря здоровья лишила его необходимой энергии.

Восприятие мира Трумэном зиждилось на том, что у всех международных кризисов есть вполне определенный источник— СССР, неуправляемая и непредсказуемая страна. Второй «кит» внешнеполитического кредо Г. Трумэна — абсолютная уверенность в том, что все мировые и региональные процессы имеют прямое отношение к Америке и могут получить из ее рук справедливое решение.

Находясь на перекрестке двух дорог — либо продолжение союза пяти стран — главных участников антигитлеровской коалиции, при котором США пришлось бы считаться с мнением и интересами своих партнеров, либо безусловное главенство как минимум над тремя из них (Великобританией, Францией, Китаем), Г. Трумэн без долгих колебаний избрал второй путь, обещавший ему эффективное руководство западным миром и дававший надежду на то, что силовое преобладание Запада склонит к подчинению обескровленный войной Восток.

Не вызывало особого доверия и окружение нового президента. Американский историк Р. Феррел не одинок в своем утверждении, что «ни одна из администраций со времен президента Дж. Тайлера не вызывала меньше иллюзий, чем группа сторонников Г. Трумэна, утвердившаяся в Вашингтоне».

Выделяются четыре источника доходившей до Трумэна информации.

Во-первых, У. Леги. Почти сразу же по принятии присяги Трумэн попросил адмирала Уильяма Леги остаться на посту начальника штаба президента, «чтобы продолжить бизнес войны». Леги был профессиональным военным и придерживался известных консервативных взглядов. Он вообще подозрительно относился к иностранцам. Будучи специалистом по взрывчатым веществам, Леги до последнего не верил в реальность атомной бомбы. Во внешнем мире он хладнокровно и стопроцентно ненавидел Советский Союз. Коммунизм он считал ругательным словом, и это понятие вызывало у него «гнев и ярость». В Ялте он был недоволен общим течением дискуссий, он полагал, что принимаемые соглашения «делают Россию доминирующей силой в Европе, которая несет в себе определенность будущих международных разногласий и перспективу следующей войны». Адмирал Леги ведал подготовкой персоналом «комнаты карт» разъяснительных документов для нового президента, делая при этом особый акцент на Польше и на спорах относительно переговоров в Швейцарии по поводу сдачи германских войск в Северной Италии. Представляя своих сотрудников Трумэну 19 апреля 1945 г., Леги сконцентрировался на «оскорбительном языке» Сталина по поводу швейцарских переговоров и был удовлетворен тем, что телеграммы Сталина вызвали «солидный старомодный американизм», возмущение нового президента.

Во-вторых, А. Гарриман — посол Соединенных Штатов в Советской России, видевший Сталина чаще, чем любой американец. В ходе войны Гарриман верил в послевоенное сотрудничество Америки с Россией. «Русские будут сотрудничать в создании послевоенного мира несмотря на то, что их поведение — грубое и ужасное по нашим стандартам». В марте 1944 г. Гарриман пишет: «Несмотря на все противоположные соображения, нет никаких доказательств того, что Сталин не желает возникновения независимой Польши». Летом 1944 г. он уже сомневался в этом суждении. Варшавское восстание поколебало его уверенность основательно: русские ожидают, когда немцы сокрушат восставших антисоветских, ориентированных на Запад поляков. «В первый раз со времени прибытия в Москву я серьезно обеспокоен поведением советского правительства. Эти люди упиваются политической властью. Они думают, что могут навязать свои решения нам и всем прочим» (телеграмма в Вашингтон).

На посла с этого времени начинает воздействовать молодой дипломат и яркий представитель «рижской аксиомы» Джордж Кеннан, прибывший в американское посольство в Москве в 1944 г. Они подолгу беседовали в поисках ответов на «удручающие процессы» советской внешней политики.

Кеннан позже писал, что он отстаивал идею «полномасштабного и реалистичного выяснения отношений с Советским Союзом в Восточной Европе». (Из доклада 1946 г. следует, что во время пребывания Гарримана послом попытки Кеннана формулировать и рекомендовать твердую политику были совершенно определенно отвергнуты Гарриманом.)

Во время Ялты Кеннан писал Болену, что, если Запад не пожелает разочаровать Советский Союз, тогда останется только разделить Германию, разделить континент на зоны влияния и определить «линию, за пределами которой мы не можем позволить русским осуществлять неограниченное влияние или предпринимать односторонние действия». Эта точка зрения и вызрела, в конечном счете, в доктрину сдерживания. Кеннан просил Гарримана о жесткости. Сознание Гарримана как бы раздваивалось: сотрудничество с Россией возможно; но оно возможно лишь в случае подчинения русских общим американским идеям.

После Ялтинской конференции, когда появились грозовые облака над Балканами и произошло ожесточение в польском вопросе, Гарриман наполняется прежде невиданной энергией. Его дочь пишет об отце из Москвы: «Он очень занят— проблемами Польши, военнопленными, Балканами.

В доме постоянно слышен топот ног, голоса и звонки телефонов, дребезжащие всю ночь до рассвета». Важно то, что Рузвельт продолжал отвергать алармистскую интерпретацию Гарримана и отказывался вызвать своего посла в Вашингтон для детального доклада.

Особые обстоятельства — смерть президента Рузвельта и решение Сталина послать в Сан-Франциско (на конференцию по созданию ООН) Молотова — дали Гарриману возможность возвратиться в Вашингтон и лично защитить свои новые, более жесткие позиции, одновременно устанавливая связи с новым президентом. Молотов полетел более безопасным путем, через Сибирь и западное побережье США, теряя тем самым два дня, которые посол Гарриман использовал довольно эффективно. Он прилетел через Атлантику в весьма нервном состоянии — тик правого глаза, — но убежденный в необходимости своих контактов с новым президентом. Первые слова в уже морально подготовленном госдепартаменте: