Летнее утро, летняя ночь - Рэй Брэдбери

— «Дулиз», — ответил отец. — Загляну-ка я в «Дулиз» с утра пораньше.

— «Дулиз» только в десять открывается.

— Тогда еще полежу, — решил отец и смежил веки.

Весь вечер и еще семь безумных вечеров подвесная скамья на открытой веранде выводила свою скрипучую песню: туда-сюда, туда-сюда. Гостиную оккупировал отец: видно было, как он с мстительным удовольствием затягивался десятицентовой сигарой и вишневый огонек освещал его неизбывно-трагическое лицо. А на веранде мерно поскрипывала подвесная скамья. Отец ждал очередного скрипа. Снаружи до его слуха доносились какие-то шепоты, словно трепыханье ночной бабочки, приглушенные хохотки и милые незначащие словечки, предназначенные для нежных ушек.

— У меня на веранде, — выдавил отец. — На моей скамье, — шепнул он своей сигаре, глядя на огонек. — В моем доме. — Он дождался следующего скрипа. — Боже мой.

Сходив в чулан, он появился на темной веранде с поблескивающей масленкой в руках.

— Ничего-ничего. Вставать не обязательно. Я не помешаю. Вот только здесь и еще тут.

Он смазал скрипучие соединения. Тьма была — хоть выколи глаза. Марианну он не видел, только чувствовал ее запах. От аромата ее духов он чуть не свалился в розовые кусты. Не видел он и ее кавалера.

— Спокойной ночи, — выговорил он.

Вернувшись в дом, он уселся в гостиной: скрипа как не бывало. До его слуха доносился только стук сердца Марианны; а может, это был трепет крыльев ночной бабочки.

— По всей видимости, приличный молодой человек, — сказала мама, появившись на пороге с кухонным полотенцем и вымытой тарелкой в руках.

— Надеюсь, — шепотом ответил отец. — Иначе стал бы я их пускать, что ни вечер, на свою веранду!

— Действительно, столько дней подряд, — сказала мама. — Если девушка так часто встречается с молодым человеком, значит, у них серьезно.

— Не иначе как сделает ей предложение, прямо сегодня! — озарила отца счастливая мысль.

— Рановато еще. И потом, она так молода.

— Ну и что? — размышлял вслух отец. — Это не исключено. Все к тому идет, ей-богу.

Бабушка, утопая в мягком кресле, задвинутом в угол, тихонько прыснула. Казалось, это зашелестели страницы древнего фолианта.

— Что смешного? — не понял отец.

— Сам увидишь, — ответила бабушка. — Прямо завтра.

Отец напряженно вглядывался в темноту, но бабушка была нема как рыба.

— Значит, так, — произнес за завтраком отец и благосклонно, по-родственному оглядел яичницу — значит, так: бог свидетель, ночью на веранде шепотки не умолкали. Как там его зовуг? Айзек? Так вот: если я хоть что-то смыслю, этой ночью он сделал Марианне предложение; да, не сомневаюсь!

— Как было бы славно, — сказала мама. — Весенняя свадьба. Только очень уж поспешно.

— Слушай, — возразил отец с полным ртом логики. — Марианна из тех девиц, что спят и видят, как бы выскочить замуж. Не станем же мы ей мешать, правда?

— В порядке исключения должна признать, что ты прав, — сказала мама. — Законный брак оказался бы очень кстати. Весенние цветы, Марианна в подвенечном наряде — я на той неделе присмотрела в «Хейдекере» дивное платье.

Все взгляды устремились на лестницу, по которой вот-вот должна была спуститься Марианна.

— Я, конечно, извиняюсь, — зашуршала бабушка, подняв глаза от ломтика подсушенного хлеба. — Только я бы на вашем месте не спешила радоваться, что Марианну удалось сбыть с рук.

— Это почему?

— Да потому.

— То есть как?

— Жаль вас огорчать, — с усмешкой прошелестела бабушка и язвительно покачала усохшей головой, — но пока вы, милые мои, раздумывали, как бы выдать Марианну замуж, я с нее глаз не спускала. Семь дней кряду этот юнец подкатывал на машине и гудел под окнами. Видно, артист или фокусник, не иначе.

— Как это? — не понял отец.

— Да вот так, — сказала бабушка. — То он молодой блондин, то долговязый брюнет, в среду — щеголь с темными усиками, в четверг — рыжий и кудрявый, в пятницу — коротышка, да еще подкатил на стареньком «шевроле», а не на «форде».

Мать с отцом остолбенели, будто каждый получил молотком в область левого уха.

Наконец отец, побагровев, закричал:

— На что ты намекаешь? Ты, женщина, спокойно смотрела, как эти негодяи… и у тебя…

— А что ж ты сам отсиживался? — огрызнулась бабушка. — Тебе лишь бы тишь да гладь. Кабы вышел на свет божий — увидел бы своими глазами, вот как я. Только я помалкивала. Пусть перебесится. Сейчас у нее время такое. Каждая женщина должна через это пройти. Бывает тяжко, но от этого еще никто не умирал. Новый молодой человек каждый день — что может быть лучше, если девушке не хватает уверенности!

— Ах ты… Ты, ты, ты, ты! — Отец задохнулся, у него бешено засверкали глаза и надулась шея, грозя разорвать воротник.

Он бессильно откинулся назад. Мама онемела.

— Всем доброе утро! — Марианна сбежала по ступенькам и плюхнулась на стул.

Отец просверлил ее взглядом.

— Это все ты, ты, ты, ты, ты, — твердил он бабушке.

«Сейчас заору и побегу по улице, — думал, как безумный, отец, — разобью стекло пожарной сигнализации, рвану вниз рычаг, и пусть примчатся пожарные машины с брандспойтами. А когда повалит снег — по весне такое не редкость, — выставлю Марианну на мороз: пусть остынет».

Но он не сделал ни первого, ни второго. Для того времени года, на какое указывал настенный календарь, в столовой было слишком жарко, и все перекочевали на открытую веранду, где прохладнее, а Марианна осталась сидеть над стаканом апельсинового сока.

Все лето в один день (Особенный летний вечер)

— Большой вымахал, не поднять! — Дед подбросил его к сверкающей люстре.

Сидевшие за столом постояльцы рассмеялись, не выпуская из рук вилки и ножи. Десятилетний Дуг был пойман в воздухе и усажен на стул; бабушка налила ему поварешку обжигающего супа. Сухарики, если надкусить, хрустели, как снег. Кристаллы соли играли не хуже бриллиантов. А в дальнем конце стола, опустив по обыкновению взгляд серых глаз на свои руки — то помешивающие ложечкой кофе, то отламывающие кусочек имбирного печенья, чтобы положить на него чуть-чуть масла, — примостилась мисс Леонора Уэлкс.

С мисс Леонорой Уэлкс мужчины никогда не сидели на садовых качелях и не ходили летними ночами гулять в городской овраг, так что ей оставалось только провожать взглядом летний дрейф парочек по темным тротуарам, и у Дуга от этого сжималось сердце.

— Здрасьте, мисс Леонора, — обратился он к ней.

— Здравствуй, Дуг. — Ее ответ пролетел над курганами дымящейся еды, и жильцы на мгновение повернули головы, но тут же продолжили обычный ритуал.

«О, мисс Уэлкс, — думал он, — мисс Уэлкс! Всадить бы каждому из этих едоков серебряную вилку в бок, чтоб вели себя уважительно, когда мисс Уэлкс просит передать масленку. А то ведь даже не поворачиваются в ее сторону — треплются между собой. На люстру и то обращали больше внимания, чем на мисс Уэлкс. „Красивая, правда? Просто блеск!“ — кричали наперебой».

Но они не знали мисс Уэлкс так, как знал ее он. Она сверкала разными гранями почище хрустальной люстры, если смотреть под правильным углом: только развесели — и ее смех зазвенит на открытой летней веранде мелодичными китайскими колокольчиками. Но нет, для постояльцев она была — что паутина на стенке или пыль под ногами, и Дуглас, готовый провалиться сквозь землю, вжимался в стул и не сводил с нее глаз, пока расправлялся с супом и салатом.

Из своих комнат спустились, щебеча, три молодые женщины, припозднившиеся к ужину. Эти всегда приходили последними, как примадонны, выплывающие на сцену из-за потертой бархатной кулисы. Они завели манеру брать друг дружку за плечи и разглядывать, чтобы удостовериться, ровно ли нарумянены щеки, не выбилась ли прядочка из прически, не склеились ли ресницы, накрашенные тушью из особой коробочки, куда требовалось прежде поплевать; после такой проверки все трое еще немного медлили, расправляли юбки и только тогда представали перед публикой, а мужчины-постояльцы разве что не устраивали овацию.

— Приветик, Том, Джим, Билл. Джон, Питер, приветик!

С набитыми ртами, пятеро поименованных вскакивали из-за стола и выдвигали стулья для молодых прелестниц; от общего хохота люстра издавала мученический стон.

— Смотрите, что я получила!

— Поглядите, что у меня!

— А у меня — вот что!

Дамочки хвалились подарками, непременно распаковывая свертки за общим столом. Ну, ладно, сегодня было Четвертое июля, но и в другие хоть чем-то примечательные дни происходило то же самое — они развязывали ленточки и восклицали: «Ах, зачем же, право!» Даже на День памяти павших были подарки, вот ведь до чего доходило. На дни рождения Линкольна, Вашингтона и Джефферсона, на День Колумба, на пятницу тринадцатого числа. Анекдот, да и только. А однажды им преподнесли сувениры в обычный будний день, причем с записочками: «По случаю понедельника!». Это событие вспоминали потом еще полгода.