Копья Иерусалима - Жорж Бордонов

3

СЕРЖАНТ ЮРПЕЛЬ

Это было небольшое укрепление с хорошо защищенной шестигранной башней. Двор окружала толстая стена с бойницами и частокол из заточенных бревен. Деревья вокруг на большом расстоянии были срублены. Вдруг совсем рядом с моей шляпой просвистела стрела: приближаясь, я не пытался укрыться, а напротив, выбирал освещенные места. Из-за зубца показалась голова в шлеме:

— Человек, кто ты? Отвечай!

— Пеший паломник, прошу пристанища и пропитанья.

— Откуда ты?

— Из Нанта.

— Куда направляешься?

— В Иерусалим, морским путем. Сейчас я иду в Марсель.

— Значит, ты идешь в Иерусалим?

— Я возвращаюсь туда.

— У тебя меч!

— Я отдам тебе его.

— Как знать.

— Хочешь, я брошу его тебе, перед тем как войду?

— Подожди.

Больше не было слышно ничего, кроме свиста ветра в ветвях. Три сосны, стоявшие поблизости, качали своими мохнатыми кронами, как черными плюмажами. Вдали слышался протяжный вой. Вороны, как видно, следовавшие за мной, с карканьем кружили над головой. Обитатели дома — старик-хозяин, его дети, слуги и солдаты ужинали, сидя за длинным столом. Они припозднились из-за долгой охоты на оленя. Все молча ели, когда Юрпель, сержант маленького гарнизона и доверенное лицо хозяина, заглянул в дверь:

— Хозяин, человек у ворот просит приютить его.

— Кто он?

— При оружии, но в плаще и шляпе пилигрима.

— Куда он идет?

— В Иерусалим. Он обещает бросить меч, если его впустят.

— Отец, — сказал Рено, — не будьте легковерны. Вокруг полно этих негодников. Все они из одной банды, и орудует она как раз в окрестностях Нанта.

— Я знаю. Но этот может оказаться настоящим паломником, заблудившимся в Ландах. Мы не должны оставлять его на съедение волкам. Впусти его, Юрпель. Возьми его оружие и приведи сюда.

Этот диалог, переданный мне впоследствии во всех подробностях, замкнул кольцо судьбы. Я повторяю вам, что все было взвешено, отмерено, сказано во зло и во благо! Быть может, знай я заранее, что за этим последует, я предпочел бы остаться в лесу с волками. Когда я уж потерял надежду на то, что мне откроют дверь, и вознамерился влезть на какой-нибудь дуплистый дуб, собрав для этого свои последние силы, створки ворот вдруг тихо растворились.

— Бери мой меч, по уговору.

Двор был вымощен грубым булыжником. В каком-то сарае лаяли собаки; кудахтали куры, разбуженные шумом наших шагов. Этот дом был не из бедных! Десять свечей горели в красивых кованых канделябрах в форме лилии. В очаге пылал узловатый дубовый сук, отблески пламени плясали по стенам. Слуги хлопотали. Мне понравилось, что хозяин ужинал среди чад и домочадцев, по обычаю стародавних времен. Здесь были земледельцы и дровосеки, подстриженные в кружок; еще кто-то вроде церковного служки с угловатым лицом, тонкими губами и язвительным взглядом; солдаты в кольчугах на волосатой груди, с усами, вымоченными в вине и супе; наконец сам старый хозяин с двумя детьми, Рено и Жанной. У рыцаря Рено было шафранного цвета лицо, серые глаза, молодая бородка, тщательно расчесанные шелковистые волосы. У Жанны я мог разглядеть сперва только лоб, брови и подобные морской воде глаза изменчивого серо-зеленого цвета… Потом — улыбнувшиеся мне пухлые алые губы; потом — невиданный, удивительный ореол волос во всем их юном блеске. Казалось, эти золотые нити сработаны ювелиром — их хотелось потрогать рукой, чтобы узнать, из чего они сделаны.

Место по правую руку от хозяина было свободно: по традиции, оно отводилось нищему, незваному гостю, пришельцу, принять которого здешние люди всегда были рады, видя в нем образ Христа Спасителя. Именно туда меня и усадили. У хозяина был совершенно лысый, блестящий, как яйцо, череп, но на скулах и под носом курчавилась растительность цвета беличьего меха; мясистые щеки выдавали в нем бонвивана. У него были светлые глаза с прожилками на белках. Под холеной кожей рук вздувались синие вены. Во рту недоставало двух зубов. Он спросил:

— Как твое имя?

— Гио, мой господин.

— Откуда ты?

— Сейчас — ниоткуда, если не считать Иерусалима. Там моя земля.

— Я знаю.

— Король Бодуэн послал меня во Французское королевство, чтобы…

— Ты голоден. Подкрепись сперва, потом отдохни. У нас есть время.

Служанка поставила передо мной миску ароматного супа и наполнила вином точеный бокал самшитового дерева. Она улыбалась и, как бы извиняясь, говорила:

— К вашим услугам, добрый странник. Благословите меня!

Как голоден я был! Сидя спиной к очагу, я ощущал, как блаженное тепло охватывает меня после всех дорожных тягот и горестной пропажи коня! Жанна смотрела, как я ем; она перестала улыбаться, лицо ее потемнело: она поняла, она почувствовала мое отчаяние и все тяготы целого дня пути. Рука ее, лежащая на скатерти, чуть дрожала. Ногти ее длинных пальцев напоминали тончайшие раковины, что попадаются в песках Тира среди водорослей и вымытых обломков древесины. Она не сводила с меня глаз. Рено же, видя мой ненасытный голод, покачал головой и отпустил ироничное замечание. Жанна встревожилась, а старый хозяин, как бы извиняясь за молодость своего сына, положил руку на мое плечо. Мне дали сало, и я проглотил его с тою же прожорливостью. Свой кубок я опорожнял так, будто умирал от жажды. Мое усердие удивило эти простые души; солдаты не подавали виду, но женщины были явно растроганы моим несчастьем, одна из них даже перекрестилась. Мне было совестно привлекать столько внимания к своей особе, обходительность старого лысого сеньора меня смутила. Не решаясь начать беседу, пока я не наемся, ни слова не говоря, он наблюдал за мной так, как будто бы голод мой был для него неким неизвестным мне предзнаменованием.

Рожок протрубил ночной обход, солдаты и слуги поднялись и с сожалением откланялись, благословляя хозяина, его детей и даже меня:

— Доброй ночи, господа. И тебе, странник!

Остались лишь две молоденькие и разбитные служанки, пожиравшие глазами Рено. Хозяин сказал:

— Ну, чужестранец! Вот кресло, садись, грейся… Или ты хочешь отдохнуть?

В моих жилах разливалось вино с перцем; я был готов хоть сей же час снова отправиться в путь.

— Ты говоришь, что король Бодуэн доверил тебе некое поручение?

— Да, мой господин, как и многим другим. Я должен был доставить послание Людовику VII[1], королю Франции, и просить его о том, чтобы он нашил крест на свою мантию. Я видел также Бретонского герцога и ему передал ту же просьбу.

— Принять на себя крест?

— Да, мой господин.

— Король Людовик Седьмой уже побывал в Святой Земле, и с тех пор на Францию сыпятся неисчислимые бедствия. Говорят, что лучшая часть королевства скоро отойдет Англии. Мы же, живущие здесь, принадлежим герцогу Бретонскому.

— Я знаю лишь одно, мой господин. Огромная угроза нависла над Святой Землей. Она не принадлежит ни французам, ни англичанам, но — христианам, детям Божьим. Все остальное не важно, все минует, промчится, как птица в небе, облако в небесной лазури…

— Но мы-то останемся во Франции, чужеземец. Нам нужно заниматься нашими провинциями, нашими людьми.

— Пока неверные враждовали между собой, грабя друг друга, Иерусалимское королевство могло еще как-то существовать. Вся забота владетельных князей, правивших после Годфруа Бульонского, состояла лишь в разжигании распрей среди наших противников. Но вот над Востоком взошла черная звезда Саладина[2], великого султана. Он окружил наше маленькое королевство, захватив власть в Египте и взяв Дамаск. В Иерусалиме сейчас правит король Бодуэн Четвертый, шестнадцатилетний юноша. Амори, его отец, слишком рано умер. Лишь этот младенец охраняет сейчас от Саладина и Гроб Господень, и Голгофу, место святых Страстей Христовых… Все это, мой добрый господин, я должен был объяснить королю Франции и Бретонскому герцогу от имени моего короля Бодуэна, передавая его просьбу о помощи в деньгах и в вооруженных воинах.

— Ты многого добился?

— Мне достались красивые слова да обещанья, едва скрывавшие неприязнь. Дух крестовых походов угас…

— Не падайте духом, странник, — сказала Жанна. — Бог возбудит этот дух, сотворит многие чудеса во спасение королевства. Лучше расскажите нам о Иерусалиме. Пожалуйста!

— Этот город раскинулся по холмам, подобно лежащему оленю. Я не видел на свете ничего более прекрасного, чем это небо цвета драгоценного камня, это множество богатейших церквей. Этого не забудешь, как не забудешь ту самую оливковую рощу, где молился Спаситель в последнюю ночь перед предательством…

Мы пили подогретое вино. Всю мою усталость как рукой сняло. Рыцарь Рено перестал улыбаться, он заметно оживился. Я продолжал:

— Они не понимают, что там ждет их несравненная слава! Они лишь украшают перьями свои шлемы, золотят щиты, наряжаются в пух и прах, чтобы сражаться на турнирах! Это грех гордыни, самой низменной притом! А там сражение идет во имя веры, это надежный способ заслужить жизнь вечную и, кроме того, завоевать плодородные земли во славу и к пользе Господа.