Защищая ее (ЛП) - Эверхарт Элли

— Ладно, — говорит она, закусив губу, чтобы снова не рассмеяться. Но потом не сдерживается и хихикает.

— Рэйчел, он крохотный ребенок, который все время спит. Какие с ним могут быть проблемы?

— Никаких, ты прав, — соглашается она, стараясь сохранять серьезность. — Я уверена, вам обоим будет вместе тихо и спокойно.

Я целую ее на прощание.

— Все, ухожу, пока ты не уничтожила мою уверенность.

Честно говоря, она была разрушена еще до того, как Рэйчел произнесла первое слово. Во мне нет ни капли уверенности, что я смогу все это сделать. Но я должен попытаться, потому что, как только я выхожу из палаты жены, ко мне подходит медсестра и сообщает, что Гаррет готов ехать домой.

Дерьмо. Как, черт возьми, я собираюсь со всем этим справиться?

ГЛАВА 2

ПИРС

Мне удалось без приключений добраться до дома с ребенком, а так же осторожно занести его внутрь. Сейчас август, на улице влажно и жарко, но в доме, благодаря кондиционеру, прохладно. Может, это слишком для ребенка? Я не только не хотел, чтобы он перегрелся, но и замерз тоже. В книгах ничего не упоминалось о надлежащей комнатной температуре для малыша, так как мне узнать? Я же не могу знать, горячий он или холодный.

Гаррет не плачет, так что это уже хороший знак. Несу его наверх, аккуратно переставляя собственные ноги, чтобы не споткнуться и не уронить его. Вхожу в детскую, которую Рэйчел украшала в течение нескольких месяцев, когда еще не была на постельном режиме. Стены тут светло-зеленые, мы не были уверены, кто у нас будет: мальчик или девочка. В углу, рядом с кроваткой, находится белое кресло-качалка, а напротив-белый комод и пеленальный столик. Рэйчел позаботилась о необходимых детских принадлежностях, так что, по крайней мере, у меня есть все, что нужно, хотя я не пойму, как их использовать.

— Гаррет, не хочешь опробовать свою кроватку? — Я опускаю в нее ребенка, но как только убираю руки, он сразу начинает плакать.

И что мне теперь делать? Почему он плачет? Его же в больнице покормили и переодели!

Снова беру его на руки. Плач тут же стихает. Понятно, он просто хочет, чтобы его держали.

Отойдя от кроватки, сажусь в кресло-качалку. Когда держу его и качаю, он пристально за мной наблюдает. Беспрерывно. Надеюсь, сын видит во мне только хорошее, а не плохое. Надеюсь, он никогда не увидит ничего плохого. Я буду всеми силами защищать его так же, как защищаю Рэйчел от той стороны моей жизни. Но однажды, возможно, я все же не смогу этого сделать, и если не найду способ вытащить Гаррета из организации, то буду вынужден ему о ней рассказать. И как только он узнает правду и узнает, чем именно занимаются члены этого тайного общества, он поймет, какой ужасный человек его отец. А я не хочу, чтобы он знал об этом. Нужно придумать, как освободить его от обязательств. Может, Джек поможет? Мы вместе найдем способ не дать моему сыну присоединиться к «Дюнамис».

Гаррет немного засуетился, и я замечаю, что перестал его качать. Начинаю снова, он успокаивается. Просто глядя на сына, я чувствую, как на моем лице расплывается огромная улыбка. Это происходит автоматически, как и в случае с его матерью с момента нашего знакомства. Я просто не мог больше стереть улыбку со своего лица.

Через полчаса я встаю и снова пытаюсь уложить малыша в кроватку. На этот раз он не протестует, слишком крепко спит. Включаю радионяню, и иду на кухню, просто умираю с голоду. Больничная еда - ужас, так что мне пришлось голодать весь день. Взяв из холодильника мясо, быстро делаю себе бутерброд.

Если бы мои родители знали, что я собираюсь съесть холодный сэндвич, они бы ужаснулись. Они бы сознание потеряли от пищи, которую я сейчас часто ем. Пицца. Сэндвичи с сыром на гриле. Спагетти с фрикадельками. Гамбургеры. Рэйчел познакомила меня с такой едой, и я благодарен ей за это. Мои родители запрещали подобную еду, мотивируя тем, что такое едят ограниченные и невежественные люди.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А вот мой сын будет все это есть. Вместе с другими блюдами, которые готовит его мать. Рэйчел великолепный повар и может приготовить что угодно. Но последние несколько месяцев, так как она не могла находиться на ногах во время беременности, за наше питание отвечал я. Я либо заказывал еду на вынос, либо поджаривал что-нибудь на гриле. Мы с ним поладили. Я весьма умело с ним обращаюсь – еще одно, что не одобрят мои родители. Они расстроятся, что я сам готовлю себе еду. У них всегда был личный повар, и они ожидают, что я последую их примеру. Кенсингтон не готовит себе еду и не выполняет то, что мои родители считают черной работой, их недостойной, например, такие как стирка или уборка. Но Рэйчел не хотела ни кухарку, ни горничную, так что мы все делаем сами.

Я едва доел сэндвич, как включилась радионяня. Ребенок проспал всего двадцать минут, а теперь снова плачет. Торопливо поднимаюсь наверх и вижу его красные, слезящиеся глаза. Мне очень жаль моего сына, застрявшего здесь со мной, таким отцом - неумехой, тогда как его мама справилась бы намного лучше.

— Что случилось, Гаррет? — Я поднимаю его, но он все еще плачет. Медсестра сказала, что мне не придется кормить его еще по крайней мере час. Может, ему нужно сменить подгузник? Я ведь смогу это сделать. Я же справлялся с куклой на занятиях по уходу за ребенком.

Кладу малыша на пеленальный столик и беру подгузник. Теперь плач еще громче и сильнее. Гаррету не нравится этот стол. Быстро меняю его подгузник, надевая новый, потому что теперь Гаррет кричит до такой степени, что все его личико покраснело.

— Мы почти закончили, — говорю я ему, застегивая липучки. Но, должно быть, я все сделал неправильно, потому что подгузник не плотно прилегает.

Малыш все еще плачет, и я не знаю, что еще сделать. Медсестры говорили, что младенцам нравится быть плотно запеленатыми, но понятия не имею, как именно это сделать. Мне показывали в больнице, но честно сказать, действия медсестры были больше похожи на то, что она делала оригами, а не пеленала ребенка. Я беру одеяло Гаррета и пытаюсь воспроизвести, что делали медсестры, но не получается. Я сдаюсь, печально вздыхаю и просто оборачиваю ребенка одеялом, прижимая к себе, и, наконец, плач замедляется, а затем и вовсе стихает.

Я не пробыл дома и часа, а уже измотан. Рэйчел была права, мне нужна помощь. Я не могу ничего делать в одиночку. Но позвонить мне некому.

В июле у Ройса и Виктории тоже родился ребенок, но они мне не помощники. У них есть няня, ухаживающая за их дочерью с самого первого дня, как привезли из больницы.

Может, мне стоит позвонить матери? Как говорила Рэйчел, моя мать хоть иногда, но должна была обо мне заботиться. Должна была хоть что-то знать о детях. Выбор у меня невелик, поэтому я решаюсь ей позвонить и сообщить новости. Может, я и попрошу ее о помощи, а может, и нет. Это будет зависеть от того, как пройдет наш разговор.

Я несу Гаррета вниз, прохожу в гостиную и сажусь на диван. Теперь он успокоился и снова меня изучает, вероятно, понимая, насколько я некомпетентен, и желая вернуться обратно в больницу.

Телефон рядом на столе. Я поднимаю трубку, набираю номер родителей, но вспоминаю, что у них есть помощник, отвечающий на звонки. И этот самый помощник получил указание игнорировать мои. Вот почему я даже не пытался дозвониться родителям больше года, даже на Рождество.

— Резиденция Кенсингтонов, — отвечает кто-то. Наверное, горничная.

— Мне нужно поговорить с Элеонор, пожалуйста.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Могу я узнать, кто ее спрашивает?

Я подумываю солгать, но потом говорю.

— Пирс. Её сын.

В трубке тишина, а затем я слышу:

— Одну минуту, пожалуйста.

По крайней мере, трубку не повесили сразу. Возможно, девушка новенькая и еще не знает всех правил. Я жду, когда она вернется и скажет, что моя мать занята, или уехала, или еще какое оправдание, которое услышит от своей хозяйки.