Удивительный заклад - Екатерина Боронина

Между тем Сёмка рано утром сбегал на станцию (станция была в двух верстах от города) и вручил долговязому гимназисту деньги на покупку самоучителя. Костя обещал через неделю привезти книжку из Вологды и поклялся Сёмке, что никому не разболтает об этом. Ещё раньше, чем меня, Сёмка посвятил его в свой план побега в Америку.

А я потерял покой. Мне казалось, что вот-вот моё преступление обнаружат. В первый день пасхи в гости пришёл мой крёстный. Похристосовавшись со мной, он велел мне принести мою копилку. Я растерянно заметался по комнате, дрожа от страха, что сейчас он заметит подлог.

Когда крёстный тряхнул поданную мною копилку и железные кружочки глухо забренчали, я весь покрылся потом.

— Вот тебе, крестник, полтинник, а как экзамен сдашь и училище кончишь, — получишь настоящий подарок. Какой — не скажу пока, но доволен будешь.

Опущенный им полтинник звякнул. Этот звук, как фальшивая нота, резнул мой слух. Я даже забыл поблагодарить крёстного. Только сердитый окрик отца: «Невежа!» — напомнил мне об этом.

Глава вторая

Потянулись дни пасхальной недели. Они казались мне бесконечными, тем более что занятий в школе не было и на каникулы нам ничего не задали. С нетерпением я ждал субботы… В субботу кончатся мои терзания. Хозяин отдаст Сёмке деньги, я положу в комод три рубля, а в копилку рубль. И никто никогда не узнает о том, что я сделал. Костя привезёт самоучитель, и мы с Сёмкой выучим «американский язык»… Сёмка убежит от хозяина и проберётся в Америку. Может быть, он скоро прославится там, разбогатеет и тогда, конечно, не позабудет обо мне, который так великодушно выручил его в трудную минуту… Я уже начал мечтать, как в один прекрасный день удивлю всех, заговорив по-американски. Больше всего мне хотелось поразить своим «американским» языком одноклассника Мишу Торопыгина. Миша знал несколько фраз по-французски и всегда хвастался этим.

Сёмка тоже был как в лихорадке. С нетерпением ждал он приезда Кости из Вологды. По вечерам мы запирались с ним в столярной, и Сёмка предавался мечтам о вольной жизни в американских прериях. Он и меня начал уговаривать отправиться с ним. Но на его уговоры я не поддавался. Мне было жалко покинуть своих, особенно мать. Из-за холодной весны болезнь её усилилась, и на третий день пасхи она совсем слегла. Вызванный доктор нашёл, что у неё ослабело сердце, и велел ей не вставать с постели.

Мать свою я очень любил, но, по мальчишеской глупости, стыдился высказывать свои чувства, особенно при посторонних. Часто я даже нарочно разговаривал с ней холодно и небрежно, чем доставлял ей много неприятных минут. Бывало, она подзовёт меня и скажет:

— Алёша, вот как поправлюсь, поедем на лето в деревню. Хорошо там! Я, когда девочкой ещё была, жила два лета в деревне у своей школьной подруги. Поскорей бы поправиться… — тяжело вздохнёт и отвернётся к стенке.

А я, вместо того чтобы подбодрить мать, стою, как истукан, и угрюмо молчу.

— Ну, иди, иди, Алёша! — скажет она, а у самой голос дрожит, вот-вот заплачет. — Иди побегай с товарищами.

Повернусь и ухожу. Самому хочется побыть с матерью, а неловко высказывать свою нежность.

Бабушка часто про меня говорила: «Какой-то Алексей бесчувственный. И в кого он? Ну, может, подрастёт — одумается».

Отца я тоже любил, но не умел с ним разговаривать. Был он очень молчалив и наружно суров. С самого детства жизнь его не баловала радостями, на себя он уже махнул рукой, — не удалась жизнь, что поделаешь! — но ему страстно хотелось, чтобы я получил образование и вышел в люди. Бабушка тоже мечтала об этом, хотя сама едва-едва умела расписаться, да с трудом разбирала по-печатному. Отец надеялся, после того как я кончу начальное городское училище, выхлопотать для меня казённую вакансию в гимназии, благо я учился отлично.

Но мне самому гимназия казалась чем-то недосягаемым. Как это я, ученик городского училища Алексей Власьев, который учился вместе с самыми бедными ребятами города, надену вдруг серую гимназическую шинель с серебряными пуговицами и фуражку с гербом и войду в подъезд трёхэтажного каменного дома на лучшей улице города… Сяду на одну парту с Ником Порфирьевым, сыном владельца лесопильного завода, рядом с этим мальчиком, который не удостаивал нас, учеников начального училища, даже драки, когда происходили стычки между нами и гимназистами. Гимназисты обычно дразнили нас «гусятниками» и кричали вслед: «Гуся украл!» Прозвище это пошло оттого, что мы обязаны были носить ремень с медной пряжкой, на которой были выгравированы буквы «Г» и «У».

И всё-таки, в глубине души, я жил надеждой поступить в гимназию. И эта надежда заставляла меня из года в год идти первым учеником в классе.

Вскоре после пасхи я должен был держать экзамен за городское, а осенью — в гимназию, если меня освободят от платы за право учения.

Чтобы не думать всё об одном и том же — о трёх рублях, которых бабушка может в любую минуту хватиться, — я заставил себя решать задачи из задачника для гимназии. К моему удивлению, я легко справился с ними: задачи были не намного труднее, чем те, что мы решали в классе.

Вечером в пятницу я рассказал об этом матери. Она привлекла меня к себе и расцеловала. А я вдруг грубо вырвался от неё и убежал.

— Вот ещё нежности! — буркнул я.

Если бы я знал в ту минуту…

Наконец наступила долгожданная суббота.

Проснувшись утром, я услышал пьяный голос Сёмкиного хозяина и сердитый окрик его жены, доносившийся снизу, с первого этажа. Потом всё стихло.

— Запил Трифоныч! — сказала бабушка. — Вчера деньги получил и все до копейки пропил. Нечем даже с лавочником расплатиться. Уж не знаю, что и будет!

У меня заколотилось сердце. Как пропил все деньги?! Неужели и Сёмке не отдал? Я бросился вниз. Сёмки в столярной не было. Там спал подмастерье хозяина, от него разило водкой. Должно быть, хозяин угощал и его в трактире. За стеной плакала жена столяра, плакала и причитала: «Окаянный! Окаянный! Что же теперь делать! Тридцать рубликов на винище прожрал…»

Наконец появился Сёмка. Оказывается, хозяйка посылала его к лавочнику за солёными огурцами, чтобы положить их за уши пьяному мужу и привести его в чувство. Уж на чём именно основан такой способ вытрезвления, я так никогда и не узнал.

Сёмка отнёс огурцы и потащил меня за дровяной сарайчик. Здесь он дрожащим голосом сказал:

— Не отдал, и когда отдаст — неизвестно. Верно, не раньше как через месяц.

— Через месяц! Сёмка! Да что же делать теперь! Бабушка через три дня пойдёт к Храниду платить проценты!

Сёмка смотрел на меня с испугом, и по его лицу я видел, что положение было безнадёжное.

— Во вторник пойдёт… Значит, нужно достать не позднее понедельника… Послезавтра… — бормотал он. — Послушай, а вдруг, на счастье, долговязый не успел купить самоучителя?

В тот момент я не сумел оценить великодушия Сёмки: он предпочёл, чтобы книга не была куплена, чем подвести меня! Я уцепился за предложение Сёмки, как за спасательный круг.

— А когда он приедет? — спросил я повеселевшим голосом.

— Завтра. С утренним семичасовым.

— А вдруг Костя не приедет?

— Приедет! Ему в понедельник в гимназию идти! — убеждал меня Сёмка.

— А вдруг он купил этот самоучитель? Обещал ведь тебе. Что тогда делать, Сёмка?

Сёмка секунду помолчал, шмыгнул носом и весёлым голосом сказал:

— Купил, так я его на базаре продам. Пусть хоть за три рубля. В Америку я зимой поеду, всё равно сапоги нужно раньше справить. Неудобно в Америку босиком являться.

Я совсем повеселел. Мы условились с Сёмкой, что к долговязому пойдём вместе.

На следующий день мы отправились к нему. Он жил неподалёку от гимназии в собственном доме. С парадного мы, конечно, не смели вызвать Костю, а пошли во двор. На наше счастье, гимназист в это время был во дворе. Он гонял голубей длинным шестом и, бегая от сарая к сараю, протяжно свистал.

Увидев нас, он свистнул особо протяжно и небрежно кивнул Сёмке.

— Не привёз тебе книжицы. Нету сейчас. А это кто с тобой? — и гимназист ткнул пальцем в меня, как будто я был не человек, а неодушевлённый предмет.

Мне было очень обидно, но я ничего не сказал: моя судьба была в его руках.

— Ну, так отдавай деньги! — весело сказал Сёмка.

— Деньги? — гимназист приподнял одну бровь. — Деньги — фьють…

— Как фьють? Где же они? — Сёмка растерянно смотрел на Костю.

— Где? В Вологде, конечно. — Костя отвёл глаза в сторону. — Понимаешь, книжки в магазине не было. Ну, и этот самый, как его, одним словом, книготорговец непременно на днях вышлет. Деньги я ему оставил. Я ещё полтинник свой прибавил, за пересылку…

Мне было ясно, что гимназист врёт. Очень уж он неуверенно говорил и избегал смотреть на Сёмку.

— Костя, ты правду говоришь? — робко спросил Сёмка.