Парижские могикане - Александр Дюма

— Я пойду к этому человеку! — вскричал Жюстен, вскочив и двинувшись к выходу.

— Если вы к нему пойдете, Жюстен, — заметил Сальватор, — он прикажет своему швейцару задержать вас и препроводить в Консьержери.

— А если пойду я, старик?.. — спросил Мюллер.

— Вас, господин Мюллер, он прикажет своим слугам схватить и отправить в Бисетр.

— Но что же делать? — в отчаянии вскричал Жюстен.

— То же, что наша мать: молиться, — вмешалась сестрица Селеста.

Мать действительно вполголоса творила молитву.

— Вы же с ней говорили! — заметил Жюстен. — Значит, вы можете сообщить нам что-то еще.

— Да, я хотел бы закончить свой рассказ. Мина — образец целомудрия и достоинства… Жюстен! Это святая девушка! Любите ее всей душой!

— О! Я люблю, люблю ее! — воскликнул молодой человек.

— Господин Лоредан ушел, оставив Мину одну. Тогда-то я и решил, что пора показаться. Я подошел к бедной девочке; она стояла на коленях, прося у Бога совета и помощи. Мне довольно было произнести ваше имя… Она спросила, как и вы: «Что делать?» Как и вам, я посоветовал ей надеяться и ждать. Она во всех подробностях рассказала мне о похищении и о том, что́ за ним последовало, и как, проезжая по парижским улицам, она была вынуждена завернуть часики в письмо и выбросить из кареты, чтобы оно дошло до вас… Я решил, что часы остались у старухи, передавшей вам письмо, отправился к ней и потребовал их вернуть. Броканта все отрицала, а Рождественская Роза вернула мне часы.

Жюстен снова поцеловал часики.

— Остальное вам уже известно, — сказал Сальватор. — Очень скоро я вам скажу, что, по моему мнению, следует предпринять.

С этими словами он поклонился и зна́ком пригласил Жюстена выйти с ним из комнаты.

Жюстен понял и последовал за Сальватором.

Когда Сальватор выходил, г-жа Корби продолжала сидеть не двигаясь, как и раньше, когда он вошел.

XXIV

ПОСВЯЩЕНИЕ

Молодые люди спустились в спальню Жюстена, служившую ему классной комнатой.

Класс пустовал, уроков не было по случаю воскресенья.

Сальватор предложил Жюстену сесть.

Жюстен взял стул; Сальватор присел на парту.

— А теперь, — начал Сальватор, опустив руку Жюстену на плечо, — теперь, дорогой друг, слушайте меня как можно внимательнее и не пропустите ни слова из того, что я вам скажу.

— Слушаю вас. Я так и понял, что вы не стали все говорить при матери и сестре.

— Вы не ошиблись. Есть вещи, о которых не говорят в присутствии сестер и матерей.

— Говорите, я слушаю!

— Жюстен! Увидеть Мину вам будет непросто!

— Да, однако при вашей помощи я с ней увижусь, не правда ли?

— Хорошо! Но прежде мы должны обо всем условиться.

— Лишь бы мне ее увидеть, лишь бы узнать, где она, остальное — мое дело.

— Ошибаетесь, Жюстен. С этой минуты дело это касается меня. Да, вы увидите Мину, раз я обещаю. Да, вы ее увезете, это возможно, даже легко; да, вы ее спрячете так, что никто ее не найдет, зато найдут вас самого!

— Ну и что?

— Найдут, арестуют и отправят в тюрьму.

— Я не боюсь! Есть же во Франции правосудие; рано или поздно меня признают невиновным, а Мина будет спасена.

— Рано или поздно, говорите? Готов это допустить, хотя сам я придерживаюсь другого мнения; но я обязан предвидеть худшее. Предположим, что вас признают невиновным… но поздно — поверьте, что я делаю вам большую уступку, — через год, например. Что станется за этот год с вашей семьей? Нищета войдет в ту же дверь, через которую вы выйдете; ваши мать и сестра умрут с голоду.

— Нет! Добрые люди им помогут.

— Ах, как вы ошибаетесь, бедный Жюстен! Вальженезы — как сторукий Бриарей. Достаточно им протянуть одну руку, как перед вами распахнется дверь темницы. А остальные девяносто девять рук будут обвиты вокруг вашего семейства плотным кольцом, через которое никто не посмеет проникнуть со своей жалостью. Добрые люди помогут вашей матери и вашей сестре?!. Кого вы подразумеваете под добрыми людьми? Поэта Жана Робера, который сегодня богат, как господин Лаффит, а завтра — беднее вас? Художника Петруса, который витает в мире фантазий, пишет картины для себя, а не для публики, и живет не на то, что зарабатывает, а проедает скудное наследство? Врача Людовика, талантливого, заслуженного, даже гениального, если угодно, но не имеющего практики? Может быть, меня, бедного комиссионера, который живет одним днем и не знает, что будет завтра?.. Ваши мать и сестра — истинные христианки и могут надеяться на помощь Церкви? Но один из самых влиятельных кардиналов нашего времени — родственник Вальженезов. Комитет благотворительности? Председатель комитета — тоже Вальженез. Может быть, ваши родные смогут прибегнуть к помощи префекта Сены или министра внутренних дел? Они получат разовое пособие в двадцать франков, да и то вряд ли, если станет известно, что их сын и брат арестован по подозрению в совершении преступления, караемого каторгой!

— Но что же остается делать? — вскипая от бешенства, вскричал Жюстен.

Сальватор еще сильнее сдавил плечо Жюстена и пристально на него посмотрел.

— Что бы вы стали делать, Жюстен, — спросил он, — если бы дерево грозило вот-вот рухнуть на вашу голову?

— Я срубил бы дерево, — отвечал Жюстен, начиная понимать метафору друга.

— Что бы вы сделали, если бы дикий зверь вырвался из клетки и побежал по улицам города?

— Я взял бы ружье и пристрелил его.

— Значит, я в вас не ошибся. Слушайте же, что я вам скажу, — тожественно произнес Сальватор.

— Кажется, я вас понимаю, Сальватор, — проговорил в ответ Жюстен и опустил свою руку другу на колено.

— Разумеется, — продолжал Сальватор, — тот, кто, желая отомстить за полученное оскорбление, переворачивает с ног на голову весь город, кто в отместку за сожженный дом поджигает целый город, — тот дурак, злодей или безумец. Но тот, кто познал язвы общества и сказал себе: «Я измерил зло и хочу найти средство для всеобщего спасения», — тот поступит как настоящий гражданин и честный человек. Жюстен! Я один из отчаявшихся членов большой человеческой семьи, угнетаемой несколькими интриганами. В юности я погрузился на самое дно океана, именуемого миром, и, как ныряльщик Шиллера, вернулся, охваченный ужасом. Я углубился в себя и стал размышлять о страданиях себе подобных. Я наблюдал, как одни, словно вьючные животные, сгибаются под тяжестью непосильной работы, а другие, как бараны, безропотно идут на бойню. И мне стало стыдно за людей, за себя; я сам себе напоминал человека в лесу, который, спрятавшись за дерево, молча наблюдает, как на другого человека напали грабители, обирают его, бьют, а потом лишают жизни, — наблюдает, вместо того чтобы прийти ему на помощь. И, страдая в душе, я сказал себе, что любому горю, кроме смерти, помочь можно, и даже смерть всего-навсего индивидуальное зло, не представляющее угрозы для всего вида. Когда однажды умирающий показал мне свои раны, я спросил: «Кто тебя так?», он ответил: «Общество! Тебе подобные!» Я прервал его и возразил: «Нет, это не общество! Нет, не мне подобные тебя избили! Я не считаю себе подобными тех, что подстерегают тебя в лесу и отнимают кошелек; тех, что связывают тебе руки и вонзают в горло нож. Это злодеи, которых необходимо уничтожить; это ядовитые сорняки, которых надо вырвать с корнем». — «Разве я могу это сделать? — спросил раненый. — Ведь я один!» — «Нет! — возразил я, протянув ему руку. — Нас двое!»