Танец с огнем - Екатерина Мурашова

– Э, нет! – усмехнулась Глэдис. – Удавиться было бы для тебя слишком просто. Как говорили у нас на Бродвее, show must go on, то есть представление должно продолжаться любой ценой. И у меня уже есть по этому поводу кое-какие мысли. Хотя, возможно, они тебе и не очень понравятся… Крошка, здесь я должна тебя спросить: ты любишь мужскую любовь? Я помню, что замуж ты вышла только для того, чтобы завладеть поместьем… Но кто-то другой, в прошлой или нынешней жизни?

Люша сидела на полу и, свернув кулек из старой афиши, сосредоточенно собирала туда осколки стакана. На вопрос Глэдис она ответила не сразу.

– Наверное, правильно будет сказать, что я к ней равнодушна…

– Тогда что – любовь между женщинами?

Девушка взглянула на Глэдис с удивлением.

– Конечно, нет. А что – на это похоже?

– Ты вообще ни на что не похожа, Крошка Люша, – с досадой сказала актриса. – Как говорят у вас: ни богу свечка, ни черту кочерга. Но ведь, когда ты танцуешь, ты умеешь завлекать…

– Конечно! – с неподдельным энтузиазмом воскликнула Люша, поднимаясь на коленях. – Я могу любого завлечь, если он еще на ногах стоит. И многих, которые уже лежат, тоже. Не забывай, я же на Хитровке росла и… слушай, Большая Глэдис, я понимаю, что ты американка, но все равно ведь интересно: если мужчина становится мужчиной, то про него у нас говорят «мужал». А если женщина – женщиной? Как про нее сказать? А по-английски можно?..

– She matured at the years? (она мужала с годами – англ.) – предположила Глэдис. – Кажется, в английском нету разницы…

– Отлично! Значит, я matured на Хитровке, – Люша приободрилась, ее глаза налились синевой и заблестели. – Так ты что, Глэдис, действительно знаешь бордель, где под твое слово со мной согласятся заключить контракт на два месяца в году, по месяцу зимой и осенью? Чаще я не смогу приезжать… И мне ведь, кроме этого дела, еще обязательно надо танцевать, ты понимаешь? Но они ничего не станут про меня узнавать? А что там за клиентура? Я, ты понимаешь, дурных болезней боюсь, не за себя, конечно, но у меня же там дети…

– Погоди, погоди, Крошка Люша, не суетись. Торопливость, как у вас говорят, нужна только при ловле блох. Мне нужно все обдумать, навести справки… В общем, ты сейчас убирайся от греха подальше в свои Синие Ключи и сиди там тихо, как мышь под веником. Когда все будет готово, я скажу, и Бартенев за тобой приедет.

– Княжич Сережа Бартенев? – улыбнулась Люша. – А он разве…

– Я буду действовать через него.

– Но Глэдис, помилуй, я совсем запуталась… Зачем Сереже бордель, где я буду завлекать мужчин? Или мы с ним будем на пару… конкуренты?!

И Люша, не удержавшись, рассмеялась своим странным булькающим смехом, от которого у многих мурашки бегали по коже, а некоторых начинало даже мутить. Глэдис, несмотря на привычку, поморщилась.

– Прости, – извинилась Люша, которая давно знала реакцию окружающих на свой смех и оттого смеялась крайне редко. – Но уж очень забавно представилось, как мы с Сережей вместе на сцене, в таких пышных юбках и обязательно почему-то видится в красных чулках…

– Ох-хо-хо, – покачала головой Глэдис.

Два раза в жизни Глэдис Макдауэлл от всей души надеялась, что, выйдя замуж за помещика и родив ребенка, дорогие ей существа обретут счастье и покой. Ляля Розанова и Люша Розанова. Оба раза американка ошиблась.

«Ну что ж тут поделаешь, – философски подумала Глэдис. – Может быть, замужество и богатая ферма в родном Канзасе меня бы и устроили. Но, скорее всего, это мне только кажется… Хуже другое, – продолжала размышлять немолодая актриса. – Иногда мне кажется, что вот этой внутренней болезнью-пожаром, которую так красочно описала Крошка, больна вся эта страна. Российская империя. Но, если это так, что же будет лечением? Всеобщие танцы во всероссийском борделе? И все – в красных чулках?.. Будем надеяться, что я до этого не доживу…»

Глава 7,

в которой герои ищут пропавшие сокровища Ляли Розановой, гадают и едят кугель в веселом еврейском семействе.

Над столом висела большая лампа с розовым абажуром в форме тюльпана. На комоде, кокетливо выставив локоток, стояла розовая же фарфоровая пастушка и тикали ходики. Их тиканье сливалось с равномерным чавканьем сидевших за столом детей и мужчин. Все они молча и сосредоточенно поглощали мятую картошку с подливой, заедая основное блюдо крупно порезанными кусками ситного хлеба, квашенной капустой и сочащимися едким соком солеными огурцами. Картошку ели ложками, капусту брали из деревянной миски щепотью, подставляя хлеб, чтоб не капнуло на стол. Самого маленького ребенка из четверых, коему на вид едва исполнился год, кормила сестра-семилетка, у которой он сидел на коленях. Высокая крепкая женщина с уложенной короной косой, не садясь, подавала на стол.

Когда картошка была съедена, все дети, кроме меньшего, поблагодарили Бога и родителей за хлеб за соль и попросили у отца разрешения выйти из-за стола. Отец – русобородый, с мясистым широким носом, похожим на только что съеденную картошку, взглянул на мать. Женщина, стоя у комода, едва заметно кивнула. Детей отпустили. Старший сразу ушел в угол, развернул тетрадку, взял карандаш и принялся готовить уроки. Семилетка развлекала малыша, расстилая перед ним разноцветные лоскутки и заворачивая в них маленькие деревянные чурочки. Ее младшая сестра достала из ящика лысую куклу с облупленным носом и сосредоточенно нянчила ее, тихонько напевая какую-то песенку.

Младший из мужчин принес из кухни самовар. Женщина подала чашки, наколотый кусками сахар и баранки. Увидев баранки, младший ребенок начал хныкать, и показывать на них пухлым пальчиком. Девочки глядели на сахар, но ничего не говорили. Мать раздала всем по баранке. Малыш сразу начал мусолить ее, семилетка куда-то незаметно припрятала, ее сестра разломала на мелкие кусочки и предлагала их кукле. Старший мальчик с деланным равнодушием положил баранку на край стола и явно задал себе какой-то урок. Мать, отходя от него, со снисходительной лаской потрепала русые вихры сына.

– Светлана, да сядь ты наконец, посиди с нами, чаю испей, – сказал отец семейства. – Что ты все хлопочешь.

Женщина тут же присела к столу, налила себе чай, потом перелила его в блюдечко и, аккуратно подняв блюдце на трех пальцах, отхлебнула. Мужчины пили из чашек, вприкуску.

– А что, Ваня, какие у тебя на фабрике дела? – спросил младший из мужчин.

Иван наморщил лоб, явно соображая, что отвечать.

– Про забастовку скажи, – подсказала жена.

– А! Бастовать опять хотят, это да. Ходят агитаторы всякие и еще листовки раздают.