Мариша Огонькова - Ирина Велембовская

— Гони ты ее к чертовой матери!.. — заорал Анатолий, когда свояченица в один прекрасный день явилась на Симоновский вал явно навеселе.

Мариша растерялась, а Лидка сказала как ни в чем не бывало:

— Какой у тебя мужик-то псих! Попробовал бы он у меня рот разинуть!

Тут уж и Мариша не выдержала:

— Да у меня мужик золотой, если хочешь знать! Тебе бы такого. Уж больно ты характер свой распустила.

— А ты пойди-ка постой сама за прилавком, полайся день-деньской с покупателями! — отозвалась Лидка в полной убежденности, что жизнь не задалась по чужой вине. — Люди ведь как собаки стали!

От своих «каторжных» трудов Лидка довольно быстро собрала на спальный румынский гарнитур. Пришла посоветоваться с сестрой и зятем, какой брать: с двустворчатым гардеробом или подождать, когда будет трехстворчатый.

— Что, или много наворовала, в трехстворчатый-то класть? — съязвил Анатолий, который чем дальше, тем больше Лидку не выносил. А ведь женщина она была броская, да и не дура; если бы в руках себя держала, человеком могла бы стать.

Анатолий с Маришей себе пока никакого гарнитура не купили. Спали по-прежнему на кровати с трехпудовым пружинным матрасом, гляделись в зеркало, доставшееся Марише в память о Екатерине Серапионовне. Правда, коврик по открытке Анатолий схлопотал. Однако Лидка была полна иронии:

— На такой койке сейчас и в деревне не спят. Вы бы еще лоскутным одеялом накрылись!

— Ишь ты, буржуйка какая! — разозлился Анатолий. — Тебе не гарнитур, а в тундру бы тебя какую-нибудь загнать, в тайгу!..

Он искренне был обижен за Маришу, которой Лидка, по его мнению, в подметки не годилась.

Но Мариша жалела сестру, надеялась, что произойдет чудо и Лидка образумится. Та по воскресеньям приводила к ней своих детей, которые всю неделю были в садике. Дети были как дети, могли быть и хуже. Мальчику шел шестой год, девочке восьмой. Вся беда состояла в том, что Лидка до сих пор не освободила комнату при пансионате, и администрация пансионата передала дело о выселении в суд.

— Ведь у тебя детей могут отобрать, — сказала Мариша Лидке. — Ты хоть об этом-то подумай.

— Отберут, обратно отдадут. Кому они нужны, мои дети?

Мариша пережила самые гнетущие сомнения, пока не решилась спросить у Анатолия, не согласится ли он взять хотя бы девочку.

Он не закричал, не стал браниться. Но сказал с непримиримой серьезностью:

— Нет, Парфеновна. Я на все согласен: если бы ты даже нагуляла, я бы принял. А тут не могу. Ведь сестричка твоя может такую штуку сыграть: ты привыкнешь, а она обратно потребует. Зачем тебе зря душу рвать?

Возразить Марише было нечего. Она уже ясно поняла, что покоя ей теперь не видать никогда, на все времена. На первых порах она купила две пары валенок для Лидкиных детей и свезла ей их сама. Лидка поблагодарила и убрала эти валенки в трехстворчатый румынский гардероб.

К весне райисполком дал Лидке другую комнату, гораздо лучше той, из которой ее выселили. Торжествующая, она принесла и показала Марише ордер.

— Вот, а ты кудахтала, что на улицу меня выгонят! — сказала она. — В Америке, что ли, живем?

Лидка опять была навеселе. Но сегодня хоть повод был — радость. И Мариша знаком попросила мужа, чтобы не ругался и не выгонял сестру. Та сидела счастливая. Тут же попросила денег на переезд, но Анатолий не дал.

Лидка была сегодня в бодром настроении, поэтому отказом не очень огорчилась.

— Я еще посмотрю, нельзя ли за казенный счет переехать, — сказала она. — Пансионат сам заинтересованный, чтобы я побыстрее смоталась, вот пусть и везут.

На новоселье она приглашала и сестру и зятя. Но Анатолий идти не захотел, а Мариша скрепя сердце отправилась. Все-таки Анатолий был Лидке никто, а она родная сестра.

Пирушка была на широкую ногу, но бестолковая. От хозяйства Лидка отвыкла, ни жарить, ни печь не умела, накупила колбасы и каких-то черствых пирожков. А вина и водки набрать — это уж было совсем не хитро.

— Это сестрица моя, — сказала сильно подвыпившая Лидка, рекомендуя Маришу своим гостям. — Человек она — вот! На большой палец. Но за то я ее не уважаю, что в интеллигентные лезет.

Можно было бросить что-нибудь обидное в ответ, но Мариша промолчала. Она думала о том, что хорошо бы детей хоть на этот вечер увезти к себе. Но не знала, как к этому отнесется Анатолий. В конце концов Мариша потихоньку выбралась из-за стола, в коридоре отыскала детские пальтишки и стала одевать ребят.

— Пихай скорее сюда ручку, — шепотом сказала она маленькому племяннику. — Чего же ты, как пенек, стоишь?

— Он и в садике так, — бойко заметила семилетняя девочка, очень похожая на мать. — Все оденутся, а он стоит.

Молчаливый и неповоротливый мальчик вдруг чем-то напомнил Марише одного из покойных ее братьев, умершего маленьким еще до войны. Только того Федей звали, а этого Эдиком, Эдуардом.

— Ты его не обижай, — посоветовала она девочке, — он у нас еще маленький.

Лидка расслышала возню в коридоре и вышла из комнаты.

— Это ты куда их? — вдруг, словно отрезвев, тревожно спросила она.:

— Целы будут, — коротко ответила Мариша. — А тебе уж хватит пить-то, Лида.

Та долго молчала.

— Хороши у меня родственнички, — наконец сказала она. — Ничего себе, обласкали!..

И вдруг в ней что-то надломилось, Лидка прислонилась к дверному косяку и закрыла глаза ладонью.

— Нянька, не сердись! Не бросай меня. Эти всё, — она показала на комнату, где веселились гости, — пришли и ушли, а ты же мне родная сестра, можно сказать, единственная!..

Когда Мариша ввела детей, Анатолий сидел и читал газету. Словно только сейчас Мариша заметила, как сильно облысела у мужа макушка.

— Это мы, Толя… — сказала она.

— Вижу…

Детям постелили на кровати, а сами легли на полу. Долго шептались и решили, что надо срочно Лидку из торговли вытаскивать и устраивать на производство, в крепкий женский коллектив.

— Только к себе на фабрику не бери, — советовал Анатолий, — она тебя кругом оконфузит.

Но Мариша его предостережениям не вняла, конфуза не побоялась и вскоре же повела Лидку на свое производство около Абельмановской заставы. Сама она так к этой фабрике привыкла, что ей казалось — это самое верное место. Все здесь Маришу знали, все ей сочувствовали и обещали помочь.

На первых порах Лидку взяли упаковщицей, на оклад. Дальнейшая ее судьба целиком зависела от того, как она сама себя покажет. Мариша в первую же смену, как сестра вышла в цех, спустилась в подвальное помещение, где шла упаковка. Лидка молча заколачивала большой фанерный ящик.

— Ты обедать-то пойдешь, Лида?

Лидка хмуро посмотрела на нее и вдруг грубо бросила:

— А ты мне денег дала?

Мариша ничего не сказала, повернулась и пошла. Поднялась к себе, попробовала приняться за дела, но все валилось у нее из рук.

Она не знала, сколько времени прошло. Скрипнула дверца, тихо вошла Лидка.

— Няня, ты уж меня прости!.. Прости, няня!

Сейчас можно было бы наговорить много душеспасительных слов. Но Мариша была не говорунья. Тем более не умела она кричать и ругаться. Она сидела против своей непутевой сестрицы и молчала.

— Как ты на маму-то похожа!.. — вдруг промолвила Лидка. — А я, дура, только сейчас разглядела…

Обеденный перерыв еще не кончился, и Мариша повела Лидку в столовую. Та принялась за борщ, ложка подрагивала в ее руке. Она хотя и была обладательницей дорогого румынского гарнитура, но по неделям не ела горячего, закусывая где-то под прилавком чем попало. Здесь же, на швейной фабрике, столовая была очень хорошая, на дотации от фабкома, варили здесь как для себя. И в алый мясной борщ Лидка уронила несколько горьких слезинок.

Наивно было надеяться, что в такой день можно будет раздобыть какие-нибудь цветы. Москвичи еще накануне опустошили все цветочные магазины и киоски. На рыночных прилавках не осталось ничего, кроме веточек с молодыми листочками, которые предприимчивые продавцы тоже пытались сбыть по случаю праздника. Но у Мариши был шустрый муж, и в день тридцатилетия Победы сумел ухватить для: нее пучок красных тюльпанов. Тюльпаны эти несколько привяли, потому что Анатолий не очень-то умел обращаться с букетом: пока нес домой, затискал в горячем кулаке, ухватив цветы под самые головки.

Мариша была очень тронута.

— Спасибо, Толя! Ты только не обижайся, я их Валентине Михайловне снесу. Не с пустыми же руками идти в такой день.

Анатолий не рассердился, хотя отдал за эти тюльпаны целых три рубля. Пара цветочков да куст травки — дороговизна! Он так и не мог до конца постичь, что так привязывает его Маришку к этой суровой гордячке-бабе. Неужели только память тех далеких, военных лет? И все же, провожая Маришу, сказал:

— От меня тоже поздравь. Человек всю войну прошел…