«Розовая горилла» и другие рассказы - Роман Кветный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром, когда Света ушла, Бабников почувствовал себя одиноким и опустошенным. Ничтожной и бессмысленной показалась ему собственная жизнь, в которой он изворачивался, лгал и попусту тратил душевные силы в попытках получить ложное удовольствие. Он все больше и больше разочаровывался и разуверивался в себе. Ему не хватало той одухотворенности, которую он видел на лицах Здорового и Ядда, читавших свои стихи, или той целеустремленности, с которой Псов повергал своих соперников. Он посмотрел в зеркало, на свое топорообразное лицо с тараканьими усами темной окраски, на поблекшие, некогда голубые глаза, выцвевшие волосы, и ему стало грустно, захотелось очиститься, исповедаться. Он стал искать в глубинах своей души остатки чего-то светлого и непорочного. И тут его осенило, как же он раньше проглядел в себе семя прекрасного, обещавшее прорости в большое, цветущее дерево – дерево любви. Он схватил телефон, набрал номер и, проглотив застрявший в горле комок, с дрожью в голосе, произнес:
– Таня, я люблю тебя, я люблю тебя страстно и необузданно… – больше он не мог вымолвить ни слова.
Но говорить больше и не нужно было. Эти слова, слышанные Таней много раз, тронули ее сегодня своей искренностью и теплотой. Она разрыдалась.
– Я высушу твои слезы поцелуями! – закричал Бабников и рухнул без чувств на пол своей запущенной квартиры, рядом с пустой бутылкой из-под «Алиготэ».
Глава IV. Встреча
Преклоним пред любовью колени
И прислушавшись, может поймем,
Как он в жизни окунался без лени,
Чтобы вынырнуть где-то вдвоем.
Не любил он сидеть на месте,
И без дела сидеть не любил,
Вот опять он пропал без вести,
Вот опять он кого-то убил.
В ресторане «Элита» внимание публики было приковано к двум импозантного вида молодым людям, сидевшим вдвоем за десятиместным столом. По их заказу музыканты в четвертый раз играли «Дядю Ваню». Они оживленно беседовали, не замечая происходящего вокруг, прерываясь лишь в те минуты, когда метрдотель подносил очередную бутылку французского коньяка «Наполеон», и, передавая заказ музыкантам: еще раз сыграть «Дядю Ваню», возобновляли прерванный разговор.
– Так на чем мы остановились, Здоровый? – спросил маленький, тучный, до черна загоревший человек, в котором вы без труда узнаете нашего старого знакомого Филимона.
– На том, как ты пять лет назад в Алупке познакомился с негритянкой Розой, а потом прислал маме телеграмму: «Не ищите меня. Уезжаю в заграницу», – ответил Здоровый, отхлебнув из бутылки.
– Понимаешь, Здоровый, Роза совсем не походила на тех женщин, которых я знал раньше. Это была иссине-черная, длинноногая, с правильными чертами лица и упругой торчащей грудью женщина, чьи необузданные ласки и высокое образование привели к тому, что я влюбился в нее без памяти. Она любила меня еще больше. Тяжело понять, за что меня любят белые женщины, и совершенно бессмысленно пытаться объяснить, за что меня полюбила Роза. Мы не мыслили друг без друга минуты, от нее разило то знойной нубийской пустыней, то бурным Индийским океаном, то непроходимыми африканскими джунглями. Через неделю Роза предложила мне руку и сердце, высокий пост в государстве своего отца, позвонила папе, который в три дня при помощи какого-то друга в министерстве внешней торговли устроил оформление документов, и мы вылетели в Париж.
– В Париж? – затаив дыхание переспросил Здоровый.
– Да, в Париж, где и обвенчались в Соборе Богоматери. Потом Лондон, Мадрид, Токио, прошвырнулись по Соединенным Штатам, а через три месяца я был уже министром телевидения и радиовещания республики Габон. Мы жили в трехэтажной вилле на берегу Гвинейского залива. Вскоре Роза родила мне двух прелестных девочек: одну черную, другую белую. Я много работал, путешествовал, благодаря моим стараниям в каждой третьей хижине появился цветной телевизор. Прошло три года. Как-то, разъезжая по Африке, в одном затерянном в Аравийской пустыне оазисе я познакомился с ветхим стариком бедуином, отлично знавшим русский язык и с упоением читавшим наизусть стихи Лермонтова, Пушкина, Фета. Он оказался бывшим белогвардейским офицером, эмигрировавшим в Африку в 1919 году. Мы выпили бутылку Смирновской водки, и он долго говорил о тоске по Родине, к тому времени и мне уже было знакомо это чувство. Внезапно ему стало плохо. Он умер на моих руках, успев поведать мне то, что стремился познать всю свою жизнь, и что познал лишь два дня назад. Он научил меня сдавать преферанс. В том, что я не лгу, ты сегодня имел возможность убедиться.
– Так это было не случайно, – вымолвил Здоровый.
– Да, ты не изменился… Ты так же наивен как пять лет назад. Но не будем отвлекаться. Вернувшись в Габон и подъезжая к вилле, я из окна своего «Форда» заметил черную тень, соскользнувшую по лианам и скрывшуюся в кустарнике. На балконе стояла Роза. С этого момента в мое сердце закралось страшное подозрение. Вскоре я подстерег его. Это был крупный негр атлетического телосложения с красными глазами. Я застрелил его у нее в постели.
– Ты убил человека, – ужаснулся Здоровый.
– Пожил бы ты неделю моей жизнью, – с горечью сказал Филимон, бросив под ноги пустой бокал. – Я скрылся в джунглях, где питался плодами деревьев. Через некоторое время я узнал, что в стране произошел переворот, к власти пришли крайне правые, которые объявили меня вне закона. После месяца скитаний, преодолев нечеловеческие трудности, темной ночью мне удалось пересечь границу Конго. Не описать те бедствия и лишения, которые я перенес там, но через полтора года получил разрешение вернуться на Родину.
Такова вкратце моя история. Ну а как ты, Здоровый? Помнится, работал над диссертацией под руководством Аркадия Сигизмундовича.
– Да что там я, диссертация уже была готова, когда с шефом произошло несчастье: он сошел с ума. Его поместили в клинику для душевнобольных. В первый же день своего пребывания там, он вообразил, что защитил докторскую. Ребята в палате его отлично понимали. Отсутствием всякой мысли светилось только лицо вошедшего дежурного санитара. На второй день у него появились ученики, которые вместе с ним вылавливали из-под кроватей, тумбочек, из унитаза рассыпанные электроны, необходимые для объяснения принципа действия изобретенного им прибора. И каждый раз он обижался, когда малограмотные ученики вместо убежавшего электрона приносили ему изжеванную расческу или рваный носок, украденные в соседней палате, но все же забирал принесенные вещи. Расческой он сгребал в носок электроны, рассыпанные по полу. Таким образом ему удавалось собрать не более двух третьих носка за восьмичасовый рабочий день, поэтому он разработал новый, более эффективный способ накопления. Суть его заключалась в том, чтобы зарядить электрическим током свое тело, после чего к нему должны притягиваться электроны. Но, когда он отломал средние зубцы у
