Почти серьезно - Юрий Никулин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич. С вами говорит студиец из цирка Юра Никулин.
- Слушаю вас, что вы хотите?
- Хочу вас поздравить с праздником Первого мая и пожелать вам доброго здоровья.
- То есть как? Просто поздравить, и все?
- Да, поздравить и пожелать вам доброго здоровья. И все.
Наступила пауза.
- Ну хорошо. Спасибо,то неуверенно сказал Альперов и повесил трубку.
После праздников он пришел к нам в студию и сразу спросил:
- Кто мне звонил первого мая?
Я встал.
- Вы меня поздравляли с праздником? - удивленно переспросил Альперов.Спасибо вам большое. Вы знаете, я думал, что это розыгрыш. Ведь из цирка меня никто с праздником не поздравил. Я не сомневался, что это розыгрыш.
И он начал рассказывать о розыгрышах, которые бывали раньше в цирках.
Например, приезжал артист в цирк, выходил на манеж, и обязательно во время первой репетиции кто-нибудь сбрасывал на его голову мешок с опилками. Или прибивали галоши к полу: человек - в галошах, а сдвинуться не может и падает.
После этих рассказов я понял, почему Дмитрий Сергеевич странно прореагировал на мое поздравление.
Умирал Альперов тяжело. У него началась водянка. Он лежал распухший. Кто-то, не подумав, послал ему приглашение в цирк на открытие сезона. Он плакал, кричал: "Я хочу пойти на премьеру!" А сам не мог даже встать.
Прощались с ним на манеже. Это первая панихида, которую я увидел в цирке.
Посреди манежа на возвышении стоял открытый гроб. Рядом на стульях сидели близкие Дмитрия Сергеевича. Свет притушен, только один прожектор освещал лицо Альперова, и тихо-тихо играл оркестр. Мне все казалось, что Альперов сейчас возьмет и скажет: "А вот помню, в цирке Чинизелли..."
В тот же вечер после похорон Альперова в цирке шло очередное представление. Манеж был ярко освещен, гремела музыка, и у меня никак не укладывалось в сознании, что несколько часов назад здесь стоял гроб и все плакали, а сейчас все смеются.
НЕ БЫЛО ПОСЫЛА"Подсадка - цирковой прием, основанный на включении в номер, главным образом в комических целях, артистов под видом зрителя".
(Цирковая энциклопедия)
Занимаясь в студии, мы дневали и ночевали в цирке. Спустя два месяца нас начали занимать в парадах, подсадках.
Первой подсадкой для нас всех стала клоунада "Шапки", которую исполняли клоуны Демаш и Мозель (по афише - Жак и Мориц).
Требовалось в клоунаде "Шапки" изобразить зрителя, сидящего с кепкой в руках. Клоуны брали кепку и в пылу спора, как бы невзначай, вырывая ее друг у друга, отрывали козырек. Зритель-подсадка, сидящий в первой ряду, к великой радости публики, переживал, нервничал. Правда, в конце клоунады выяснялось, что кепка цела, а разрывали другую. Ловкой подмены кепок никто в публике не замечал.
Помню, с каким трепетом готовился я к первой в моей жизни подсадке.
Сидел дома и долго думал, как же сделать, чтобы все выглядело естественным. Решил взять с собой книгу (буду как бы студентом, пришедшим в цирк), которая "случайно", когда у меня будут отбирать кепку, упадет на пол...
Во время клоунады волновался, но сделал все правильно, и зрители смеялись. В антракте за кулисами ко мне подошла жена Мозеля и сказала:
- А вы молодец! Все сделали точно. Настолько, что я на секунду даже испугалась - у того ли человека взял муж кепку (она не знала меня в лицо). У вас такой глупый вид, вы так хорошо испугались, молодец!
Демашу и Мозелю тоже понравилось, как я все делал, и они обратились к руководству студии, чтобы по субботам и воскресеньям (самые ответственные дни в цирке) в подсадке занимали меня.
Некоторые мои товарищи шли в подсадку неохотно. Так, в клоунаде "Медиум" сидящего в подсадке бьют по голове палкой и выгоняют из зала. Поэтому кое-кто из моих друзей, считая это унизительным для себя, увиливал от подсадки. А я шел, считая, что любое участие в представлении пойдет мне на пользу.
Работу в подсадке мы вместе с педагогами разбирали на уроках актерского мастерства. Все действия анализировались по. кускам, много говорилось о внутреннем состоянии актера.
С "внутренним состоянием" у Бориса Романова вышел казус.
Он должен был в определенный момент клоунады "Печенье" в исполнении клоунов Любимова и Гурского встать со стула (это самый кульминационный момент клоунады) и таким образом дать сигнал артистам, что пора кончать антре. Но Романов почему-то не встал и этим смазал финал клоунады.
Вне себя от ярости кричал за кулисами Гурский, размахивая своими исписанными руками (Гурский писал на пальцах и на ладонях текст клоунады, который всегда плохо знал):
- Где этот подлец, который нас опозорил на публике?!
Побледневший Романов вежливо и тихо объяснял:
- Понимаете, по внутреннему состоянию не возникло у меня посыла, чтобы я встал. По Станиславскому, если бы я встал, выглядело бы неоправданно...
Если бы Борис честно признался, что забыл встать, то, наверное, ему бы все сошло, но "внутреннее состояние" сначала лишило Гурского дара речи, а потом он заорал хорошо поставленным голосом:
- Да плевать я хотел на твой посыл! Тоже мне, гений! Видите ли, у него нет посыла!!! Вот я тебя пошлю сейчас... (Кстати, и послал...)
С тех пор Борис Романов в подсадках у Любимова и Гурского не участвовал.
А НЕКОТОРЫЕ УМНИКИ...В один американский цирк пришел наниматься артист.
- Что вы умеете делать"? - спросил его директор.
- Во время своего выступления я съедаю сто куриных, сто утиных, сто гусиных и пятьдесят страусиных яиц. Мое прозвище Яичный король.
- Но в воскресные дни у нас по четыре представления.
- Согласен.
- Да, но скоро начнутся рождественские праздники. И мы будем давать представления через каждый час.
- Но когда же я буду обедать?
(Из иностранного юмора)
- А некоторые умники говорят, что легко работать клоунаду! - эту фразу сказал Мозель, пожилой, опытный мастер, артист, представления с участием которого я старался не пропускать. Медленно передвигая ноги в огромных клоунских ботинках, тяжело дыша, он поднимался по лестнице, ведущей в артистическое фойе. Лицо у него покрылось испариной, парик съехал набок, а на кончике забавного клоунского носа повисла выступившая сквозь гуммоз большая капля пота. Фраза, которую он бросил на ходу, ни к кому конкретно не относилась. Артист говорил как бы сам с собой. Но так как на лестнице никого, кроме меня, не оказалось, то я принял его фразу за начало разговора.
- Если бы вы знали, как тяжело работать на утреннике! - продолжал Мозоль. - Ребята шумят, приходится их перекрикивать, чтобы донести текст, так что к концу клоунады голоса уже не хватает.
- Почему же вы не даете на утренниках "Стрельбу в яблоко"? - спросил я. - В ней нет слов, ее очень хорошо принимают ребята.
- Милый мой! - ответил клоун. - Ведь мы давали эту сценку целых полтора месяца... Нужно менять репертуар, а клоунад без текста у нас больше нет.
В тот вечер, придя домой, я сделал в тетрадке следующую запись: "На детских утренниках нужно стараться детям больше показывать, чем рассказывать. Дети любят действие, сметной трюк. На утренниках текст доносить трудно".
Я с большой радостью посещал студию. Приходя к десяти утра на занятия, уходил из цирка после вечернего представления. Спектакли в то время шли в трех отделениях и заканчивались около двенадцати ночи. Стараясь общаться со старыми артистами, я все время бывал за кулисами, смотрел, как они готовятся к выходу, с удовольствием слушал их разговор, познавая историю цирка не только по книгам, а и по рассказам артистов, которые участвовали в легендарной пантомиме "Черный пират", лично знали семью Труцди, работали в частных цирках.
ТАК МОЖНО СЛОМАТЬ ШЕЮ...Один человек падает с небоскреба.
И, пролетая мимо балкона, спрашивает стоящего там человека:
- Какой этаж?
- Восемнадцатый.
- Ну еще можно жить...
(Из иностранного юмора)
Акробатику вели у нас опытные преподаватели Лебедев и Степанов. Мне приходилось на их занятиях трудно, потому что акробатика требует развитого тела, и начинать заниматься нужно ею с детства. Я же начал осваивать первые акробатические упражнения в 25 лет.
Кто-то из преподавателей бросил такую фразу:
- Когда человек становится умным, зрелым, он начинает задумываться, а зачем, собственно, ему нужно переворачиваться через голову, ведь так можно сломать шею?!
Мальчишки легко выделывают акробатические трюки, не задумываясь, свернут себе шею или нет. Для них это игра.
Тем не менее я отличался прилежанием, и педагоги меня иногда даже ставили в пример. Они говорили: вот, мол, какой нескладный, долговязый, а освоил кульбит, фордершпрунг и другие акробатические трюки. А когда хотели кому-нибудь сказать, что человек работает ниже своих возможностей, то непременно добавляли: "Смотри, даже Никулин делает это хорошо, а ты?"