Круги на воде - Кирилл Кудряшов

Она будет влюблена в меня, в своего спасителя, в сверхчеловека по меркам этого мира. К тому же на нее будет давить груз ответственности — ведь мы с ней остались последними людьми в этом мире, и чтобы не вымереть как динозавра мы должны… Все правильно! Именно это мы и должны! Как говорили герои Оруэловского «1984»: «Это наш долг перед партией!»

Примерно неделю в наших отношениях будет царить полная идиллия. Мы будем счастливы вместе, и будем наслаждаться каждым мгновением этого счастья.

А потом, дней так через семь-восемь она впервые употребит в разговоре магическое слово «будущее», означающее, что отношениям приходит конец.

«А что мы будем делать в будущем?»

«А в будущем это еще будет нас интересовать?»

«Неужели и в будущем ты останешься таким же ханжой?»

Еще ни одна женщина не смогла вынести больше недели, круглосуточно находясь рядом со мной. Я — не повседневная пища! Я — десерт! А если есть слишком много сладкого, то портится фигура.

Мой Томагавк не в счет. Во-первых, наш брак по любви продолжался не больше трех недель, да и то потому, что мы не были вместе ВСЕГДА. А потом начался брак по расчету… А во-вторых, если продолжать аналогии, то если я — десерт, портящий фигуру (то есть жизнь), то моей Томочке уже особо и портить-то было нечего.

Какое-то время я поживу с Сашей, а потом, в один прекрасный день, после очередной ссоры (а ссоры у нас будут происходить все чаще и чаще), я просто уйду из дома, и больше не вернусь. «Отпуск» будет закончен!

Лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему. Саша была моим искушением, и я хотел испить эту чашу до дна, и лишь тогда вернуться в свой мир…

Но все пошло не так! Быть героем оказалось не так-то просто. Мир оказался не безграничным. Саша оказалась слишком милой, а я… Я оказался влюбленным болваном.

Я утешал себя тем, что пока что всего три дня, как я здесь, и что все еще образуется. Что Саша успеет надоесть мне хуже горькой редьки, равно как и я ей — хуже вонючего чеснока, и что тогда я спокойно вернусь домой, не думая о том, что произойдет с этим миром и с его единственной обитательницей. Но теперь мне в голову без конца лезли слова Экзюпери «Мы в ответе за тех, кого приручили», и Дэвида Брина «Кто возьмет на себя ответственность за детей неразумных сил?»

И мало того, какое-то шестое чувство, зудевшее то в печени, то в селезенке, а то и вообще в том месте, на котором сидят, заявляло мне, что мне не захочется возвращаться. Никогда! Ни через неделю, ни через месяц, ни через год!

Я до сих пор не знаю, что перекрыло для меня обратную дорогу в свой мир. Быть может то, что я осознал правду о волшебстве Зазеркалья, быть может то, что я побывал за гранью этого мира… Но сам я склоняюсь к тому, что причиной того, что я больше не отражаюсь в зеркалах, была моя любовь к Саше. Подсознательно я не хотел возвращаться и, кто знает, может быть Главный Волшебник Зазеркалья — тот, что всегда выполнял мои желания, довольно усмехнулся и навеки закрыл для меня проход домой. В самом деле, зачем мне возвращаться в ТОТ мир? И почему я по привычке называю его домом? Ведь дом, он там, где твое сердце…

Хотя может быть все было гораздо проще. Может быть я не могу вернуться потому, что моя дорога разошлась с дорогой моего двойника. Ведь он всегда повторял мои действия, всегда оказывался у того же зеркала, у которого оказывался я, в любой момент готовый поменяться со мной местами. Но когда гниющий заживо урод протащил меня через черную стену, разделяющую миры, что мог сделать мой двойник? Ведь в его мире никакой стены не было! Или была? Ведь я не раз убеждался, что двойник отправляется не в мой мир, а в какой-то еще. И каков этот мир — я не имел ни малейшего понятия.

Не знаю! Я никогда не понимал тех механизмов, что позволяли мне путешествовать по мирам, и уж тем более не понимаю сейчас. Знаю одно, еще три дня после этого вечера я продолжал видеть себя в зеркалах, еще три дня я махал своему двойнику правой рукой, и он, как обычно, махал мне своей правой… А на четвертый день, подойдя к зеркалу чтобы побриться, я не обнаружил там своей привычной сонной физиономии.

Впрочем, об этом потом… А сейчас позвольте мне еще раз вспомнить тот вечер, и еще раз насладиться им…

Мы долго сидели вот так, на диване, обнявшись и наслаждаясь покоем в конце тяжелого дня. В тусклом свете свечи, отбрасывавшей причудливые тени на стены комнаты, все казалось волшебным и нереальным. Язычок пламени танцевал вальс с окружающей его темнотой, и темнота, которая по логике была злейшим врагом света, наслаждалась этим танцем, то отступая, то вновь приближаясь к свече.

Мы говорили о нашей прошлой жизни, о том, что было до «Безмолвного Армагеддона», и впервые говорили об этом с улыбкой. Впервые Саша вспоминала о своей прошлой жизни с грустью, но не с тоской. И с грустью светлой… Как в новогоднюю ночь говорят об ушедшем году. О том, сколько хорошего произошло в нем, но с полной уверенность, что новый год будет лучше. Ведь новое почти всегда приносит радость…

Мы вспоминали наших общих знакомых, обходя лишь одну тему — Сашиных родных и близких, которых ей уже никогда больше не увидеть. Впрочем, говорить о них не мог и я, по той простой причине, что не знал их… В тот миг в мое сознание ненадолго пробралась мысль о том, а были ли они вообще, ведь если Зазеркалье создает мир по моим «чертежам», то откуда же оно взяло Сашину родню, если я их никогда в жизни и в глаза не видел? Но я погнал эту мысль прочь, потому что за ней неизбежно пришла бы другая — воспоминание о грани миров, и о тех, кто живет за ней…

— Артем, а ведь ты был женат? — неожиданно спросила меня Саша. Впрочем, в этом вопросе было больше утверждения. Ведь она знала это, но будто бы проверяла, не забыл ли это я сам.

Я задумчиво перевел взгляд на палец с обручальным кольцом, и ответил:

— Да. Был.

— Ты скучаешь по ней? Думаешь о том, где она сейчас?

— Очень редко, — честно сознался я, — Думаю, что где бы она сейчас не была, ей лучше без меня, чем со мной. И думаю, она даже не вспоминает меня.

И это была сущая правда. Когда около года назад один из моих пациентов позвал меня с собой в Анталию, и я пропал из города на несколько дней, то когда я вернулся Тома, войдя в квартиру, заявила: «О! Сразу видно, муж вернулся. В доме бардак…» В этом не было даже иронии — только констатация факта. Артем вернулся домой и в доме воцарился беспорядок.

Да, мы чудесно уживались с Томой, но секрет нашей совместной жизни был просто: я не мешал жить ей, а она — мне. И мне частенько казалось, что живи мы врозь (даже оставаясь при этом мужем и женой) — наша жизнь была бы гораздо проще и безоблачнее.