Женщины-масонки - Шарль Монселе

На протяжении этих семидесяти пяти миль, то есть на всем расстоянии от устья Жиронды до устья Ладура, от башни Гордуана и до бухты Сен-Жан-де-Люс, нагромождения песка возвышаются мертвыми Альпами, которые дожди превратили в камень, которые причудливо вырезали грозы и которые сделало твердыми солнце.

Это океан на берегу Океана; это окаменевшие волны рядом с волнами живыми.

В былые времена на месте этих бесплодных нагромождений стояли города; множество портов раскинулось на этом берегу, ныне внушающем тревогу, и открывало легкий доступ мореплавателям. Но все эти бухточки были засыпаны при наступлении песков, наступлении медленном, но постоянном, но неумолимом, наступлении, которое началось свыше трех тысяч лет тому назад, наступлении, последствия которого были более устрашающими, более ужасными, нежели огонь и война, ибо оно уничтожает самое место, где совершилась катастрофа!

В былые времена в этом месте, где волна катит свою пену и шепчет свои жалобы, возвышались массивные крепости прославленных капталей[29] Бюша, этих страшных воинов, легенда о которых с давних пор ждет своего поэта. В этой движущейся могиле лежат и Мимизан, процветавший в средние века, и Аншиз, который вел оживленную торговлю. Все погубило нашествие песков.

У косы Грав, неустанно разъедаемой волнами Атлантического океана, моряки в ясную погоду отчетливо различают в глубине вод башни и крепостные стены: это руины античного Новиомагума. Другие города напоминают об участи Помпеи: таков Вье-Сулак, церковь которого, наполовину погребенная, все еще возвышает свою заброшенную колокольню – символ разрушения.

Можно подумать, что читаешь баллады, неправдоподобные легенды. Этот песчаный потоп, продвигающийся вперед, вздымающийся ввысь и напоминающий иной потоп, это терпеливое и постоянное вторжение, этот бич, перед которым беспрестанно отступает все появляющееся на свет Божий, это постепенное исчезновение городов, поместий и хижин; это бесшумное завоевание края, некогда населенного и богатого,– все это повергает в трепет и наводит ужас; и что бы ни говорила об этих руинах наука, разум отказывается объяснить это явление причинами высшего порядка.

Дюны несравнимы с морскими волнами: высота дюн колеблется от пятидесяти до двухсот футов; порой они бывают и выше. Некоторые из них шириной до двух миль. Ветры и время образовывают ложбины протяженностью нередко в несколько миль. Самые высокие дюны – это дюны центральные; даже сильные ливни способны всего-навсего округлить их вершины и увеличить их основания.

Буря в дюнах представляет собой нечто возвышенное и в то же время ужасающее.

Тогда эти библейские холмы, мчащиеся галопом, как стадо баранов, уже не просто игра воображения, а сама действительность во всем великолепии своих гигантских размеров. Под завывания волн дюны колеблются, принижаются, отдаляются друг от друга, устремляются вдаль, выстраиваются в ряд; ветер преследует их и гонит их верхние слои, похожие на густой туман. Колючий дрок, маленькие сосенки, чьи корни внезапно обнажаются, сопротивляются и плачут под натиском ветра, буря уносит их вместе с кусками гнилых деревьев, листьями морских водорослей и обломками раковин.

В царствование Людовика XVI некий молодой человек – инженер Бремонтье, впервые проезжавший по побережью Гасконского залива, увидел, как движется одна из этих песчаных гор высотой приблизительно в шестьдесят метров; за короткий промежуток времени – часа за два – она передвинулась на несколько футов. Этот молодой человек не мог без ужаса подумать о том, что вся эта масса разрушенных дюн, колеблемая бурей, должна была проделать тот же путь, что и гора, у подножия которой он находился.

Тогда он рискнул изобрести способ остановить их. Обращаясь одновременно к морю, ветру и песку, он с утроенной гордостью восклицал: «Дальше вы не пройдете!»

Нужно ли говорить, что на него смотрели как на безумца?

Однако полвека спустя восхищенная и признательная Реставрация воздвигла в честь Бремонтье черную мраморную колонну как раз в центре одной из тех дюн, передвижение которых он остановил; эта колонна возвышается в нескольких шагах от Тета, спасенного им от страшного разрушения.

Дело Бремонтье продолжается непрерывно: всходы сосен и дрока должны будут воздвигнуть барьер против вторжений Океана; фашины и береговые укрепления простираются по прибрежной полосе, и благодаря этим сооружениям гасконские дюны если и не закреплены окончательно, то, во всяком случае, их движение замедлено, и разрушение местности отсрочено на несколько веков.

У каждой из дюн есть свое название, которое они получили от рыбаков, виноградарей или от географов.

Среди тех дюн, которые образуют дамбу Аркашонского залива, есть Рыжая, Дюфур, Пен-Тюрлен, Злая и Кошка; эти названия, иные из которых не лишены меткости, были выдуманы, чтобы определить форму, напомнить о каком-то несчастном случае или же почтить имя какого-либо почтенного помощника мэра.

Дюна, к которой направлялись Филипп Бейль, Иреней де Тремеле и господин Бланшар, ведомые Пеше, называлась Жанной Дюбуа.

Она отстояла всего в какой-нибудь полумиле от моря и выделялась среди других дюн своей абсолютной сухостью, режущей глаз белизной и удручающим однообразием. Ее голая вершина, напоминавшая лоб бунтующего мыслителя, обличала бесполезность неоднократных попыток засеять ее.

У этой-то Жанны Дюбуа, в бухте, в песчаных берегах которой были просверлены тысячи ямок, они и высадились.

– Что это такое?– спросил господин Бланшар.

– Это морские блохи проделали такие скважины,– отвечал лодочник.

И в самом деле: на каждом шагу прыгали мириады этих насекомых.

Чтобы подняться на дюну, все стороны которой были крутыми, было совершенно необходимо помогать себе не только ногами, но и руками, что и делали четверо наших героев долгих четверть часа.

Этот подъем не обошелся без затруднений еще и по причине обвалов, которые ежеминутно вызывала эта четверка.

– Если бы пошел дождь,– заговорил Пеше,– пески затвердели бы, но засуха стоит уже три недели, а жара делает их куда какими сыпучими.

Наконец они поднялись на более или менее ровную площадку, откуда взгляд охватывал Аркашонский залив почти целиком; но место это было непригодным для пришельцев: здесь неистовствовал яростный ветер.

– Поищем другое место,– сказал господин Бланшар, прилагая все усилия, чтобы удержать шляпу на голове,– здесь очень уж неприятно даже для…

Он не кончил фразу: порыв ветра не дал ему договорить.

– Закройте глаза! – крикнул Пеше.