Случайный вальс: Рассказы. Зарисовки - Евгений Богданов

Перед мостом, с лодок, поставленных на якоря, каргополы ловили лещей донными удочками с тяжелыми грузилами и стоячими самодельными поплавками из озерной куги. Тут были самые лещёвые места. До войны на Онеге не водились раки, а после неё их вдруг расплодилось великое множество. Удильщики ловили сачками раков, используя их, как наживку. На свежую раковую шейку хорошо клевали лещ, язь, сорога. Не брезговали ею и ёршики — сами чуть побольше наживки…

За мостом Онега течет опять медленно и спокойно почти до самого Надпорожья. Перед этим селом, расположенным в двенадцати километрах от города, есть небольшой островок — Баклановский. В июне он весь окаймлён жёлтыми цветами купальницы. Сорвёшь, бывало, цветок — он такой красивый, со свежими бутонами, а в них — капельки воды и на дне цветка прячется; какая-нибудь крохотная мошка…

Островок этот был знаменит тем, что возле него водилась особая порода ершей. Их так и называли — «баклановские». По размеру они были вдвое-втрое крупнее обычных ершиков, и уха из них была особенно вкусной, наваристой. Встречались они, правда, довольно редко.

Как и большинство северных рек, Онега — великая труженица. Сразу после ледохода по ней начинался сплав леса. Бревна, заготовленные зимой на Свиди и в Нижней Ковже, сплавлялись по этим рекам молем в озеро Лача, и на запанях собирались в «кошели» (плоты). Каждый «кошель» обводился прочным оплотником из толстых бревен, соединенных железными цепями, оснащался одной-двумя «головками» — специальными плотами с установленными на них воротами для тяги канатов. На других плотах сооружались «харчевки», или «харчевни» — тесовые бараки для сплавщиков с земляными кострищами возле них. В бараках сплавщики отдыхали, на кострищах варили в котлах пищу. Всё это хозяйство буксировалось от запаней по озеру и затем по реке до самого города небольшими речными буксирами — «болиндерами». Приплавив «кошель», «болиндеры» уходили. Дальше с «кошелем» управлялись сами сплавщики. С помощью канатов с воротами «кошели» заводились в нужное место, ставились на якоря перед самым мостом. Ночью его разводили, и сплавщики выпускали в образовавшийся проход брёвна. Они плыли дальше вниз по реке к онежским лесозаводам.

Случалось, «кошели» с лесом задерживались в городе из-за сильных северо-восточных ветров, препятствующих сплаву, и каргопольские мальчишки удили с них рыбу, перебегая по бревнам к самой кромке плота. Бежишь босиком быстро-быстро, бревешки с плеском окунаются в воду, холодная онежская волна норовит лизнуть пятки, а на берегу уже стоят мать или отец, поджидая твоего возвращения с суровым видом и с берёзовой вицей в руке. Родительское наказание за такой рискованный бег по бревнам было неминуемым…

В дни сплава река у города оживлялась. Ночами горели возле «харчевок» костры, сплавщики варили уху, шумели, пели песни.

Сразу после ледохода на Онеге открывалась навигация, и пассажирский колесный пароход «И.С. Никитин» отправлялся в регулярные рейсы из Каргополя в Ноколу, Тихманьгу, Ухту и в другие села, расположенные близ озера Лача. Пароход возил, кроме пассажиров, всевозможные грузы — продукты, промтовары, удобрения, строительные материалы, почту.

Пароход нашего детства был большим трудягой. Горожане любили встречать и провожать его. Они по-своему переиначили название на ласково-фамильярное «Никита», надеясь, что известный русский поэт Иван Саввич Никитин, если бы был жив, не обиделся бы. «Вон, «Никита» идёт! Айда на пристань», — кричали мальчишки, услышав знакомый гудок, и бежали на бревенчатый дебаркадер.

«И.С. Никитин» подходил к причалу не без шика. Как бы поддразнивая каргополов, столпившихся на пристани, он спускался вниз по реке, словно пристань его не интересовала, а потом вдруг делал крутой вираж и, описав дугу, подваливал к дебаркадеру правым бортом.

Матросы крепили причальные концы за тумбы, подавали трап, и на пристань сходила пестрая гомонящая толпа пассажиров.

Нам, мальчишкам, пароход казался живым и добрым существом, и мы всегда поджидали его, дежуря с удочками на дебаркадере.

На пароходе привозили среди прочих грузов большие плетёные короба с клюквой для экстрактного завода. Иногда матросы разрешали нам попробовать её. Клюква была сочна и вкусна необыкновенно.

Трюмы и палуба парохода были небольшими, и он не справлялся в полной мере с доставкой грузов на зиму в заозёрные деревни и лесозаготовительные пункты.

К нему прицепляли на буксир баржи. С одной-двумя пузатыми и неповоротливыми баржами «И. С. Никитин» шёл медленно, его машина работала напряжённо, и плицы колес поднимали целые фонтаны брызг.

Баржи строились на берегу, неподалеку от пристани, рядом со старыми торговыми каменными рядами. Плотники собирали сперва плоское днище, наращивали в носу и в корме штевневые брусья, затем ставили шпангоуты и принимались за обшивку бортов. Это была целая судостроительная верфь. На высокие козлы рабочие накатывали по наклонным слегам бревна и принимались распиливать их на тёс. Один пильщик стоял наверху, другой внизу, и широкой и длинной «маховой» продольной пилой они разрезали бревна вдоль по линиям, отбитым шнуром, натертым древесным углём. Пила со звоном ходила вниз и вверх, пильщик, стоявший внизу, щурил глаза и потряхивал головой, потому что встречный ветер кидал опилки ему в лицо… На ветру пузырились рубахи, лица у пильщиков были медно-красными от солнца и ветра.

А рядом плотники обтёсывали топорами бревна, превращая их в брусья. Они стояли над бревном, широко расставив ноги, и быстро и ловко отсекали топорами широкую, тяжёлую, пахнущую смолкой щепу.

Когда баржа была готова, её хорошенько конопатили и смолили днище. Она некоторое время стояла на берегу, чтобы смола впиталась и высохла, а потом ее спускали на воду. И на воде она некоторое время «выстаивалась», чтобы днище чуточку «забухло», а потом, проверив, нет ли течи, уводили баржу под погрузку.

В летнюю пору близ берега, неподалеку от садика Христорождественского собора, устанавливали купальню. К ней вел мостик из крепко сбитых плотов. В купальне имелся деревянный «бассейн» — дощатый ящик, его по мере того как вода в реке убывала после половодья, опускали глубже. Этот ящик именовался «лягушатником». В нём купались дети, часто вместе с матерями, и те из взрослых каргополов, кто не умел плавать. Все остальные купались снаружи, с плотов, ныряя в глубину реки без опаски.

В жаркие дни, особенно вечерами, когда кончался рабочий день, в купальне всегда было много народа.

Каргополы, можно сказать, жили, да и сейчас живут, своей рекой. Здесь, конечно, много заядлых рыбаков. Рыбачат не только в реке, а и на озере Лача. Там славились глубокие рыбные места у Ольского мыса. Ходили туда на веслах и с парусами. Когда есть попутный ветер — ставили парус, а нет — брались за вёсла. Мы, мальчишки, часто отправлялись на рыбалку на озеро на смолёных вёсельных лодках. Моторов тогда не было и в помине, и ничто не нарушало тишину и спокойствие вод. Мы набивали себе в таких плаваньях большие бугорчатые мозоли на ладонях, зато получали огромное удовольствие от рыбалки, уезжая из дома на целую ночь. Непрерывная гребля на расстояние почти в пять километров до ближних Буераков закаляла подростков, развивала мышцы получше всякой гимнастики.

Вдвоём с Петей Карякиным мы добирались на лодке до озера еще засветло, чтобы захватить «вечорку» — вечернюю зарю, и, не сворачивая к берегу, ставили продольники на глубоком месте близ фарватера. Один, сидя в корме, опускал шнур с крючками на поводках с наживкой обыкновенными дождевыми червями в воду, другой, направив лодку вниз по течению, тихонько работал вёслами, удерживая её в нужном направлении.

На озере спокойно, изредка только кто-нибудь пройдёт на лодке мимо нас дальше, к своим, облюбованным для лова местам. Тёплый и ласковый юго-западный ветер гонит по поверхности небольшие зыбкие волны, они упруго и мягко покачивают лодку, плещутся о борта.

Шнур кончился, берём буёк с камнем, который заменяет якорек, привязываем к грузу конец продольника и опускаем снасть в воду. Буёк — небольшой тонкий шест — становится торчком. Мы отплываем к берегу, к зарослям камыша, и тут, став на якорь, ловим на удочки. Вскоре начинается клёв, попадаются окуни, подъязки, плотва. Будет из чего сварить уху у костра.

Солнце опускается всё ниже, озеро почти совсем затихает. Уже и ветер улегся за дальним леском на берегу. Волны нет. Поверхность воды становится зеркально-гладкой и чистой. Лишь на фарватере, отмеченном судоходными буями, стелется мелкая синяя рябь.

Солнце опустилось за лес на противоположном берегу, и разгорелась широкая, вполнеба заря. Я невольно залюбовался ею, тем, как она подсвечивает снизу; кромки облаков, и они кажутся прозрачно-золотистыми, как раскалённый в горне металл. И будто от этих золотистых кромок сыплются искорки. Но это — игра света на закате. Вдали на поверхности озера появляются вьюнки, слышатся всплески. Это щука гоняется за добычей перед тем как уйти спать…