Мой персональный миллионер (СИ) - Шайлина Ирина

– Я пойду, – наконец сказала я. – Сонька спать хочет уже.

– А кроватка?

– Завтра заберем, со мной поспит.

Я завернула дочку в плед, чтобы не застудить в подъезде. Пошла к дверям. Герман подпирал косяк, я случайно задела его рукой, кожа к коже. И все же покраснела, чёрт побери! Надо делать вид, что мне все равно, а физиология и наслелственность подводят, чтоб их.

– Пока, – помахал рукой Герман.

Я задержалась. Вроде и уходить надо, и так все нелепо. Потом вспомнила, что могло бы мне скрасить этот идиотский вечер.

– Герман, дай мне, пожалуйста, кусочек торта.

Торт был вкусным. Герман по-джентельменски отдал мне все коробку. Если честно, моя бессовестная душонка именно на это и рассчитывала. В конце концов, я целый день угробила на его миллионерские прихоти и перетащила к нему все, что купила недавно Дунька. Теперь в моём девственно чистом холодильнике стоял только торт. Впрочем, и он объёмами похвастать не мог — я уплела целых два куска. К сладкому я в принципе была равнодушна, но после длительной строгой диеты от одного взгляда на хрусткие коржи, прослоённые нежным кремом, рот наполнялся слюной.

Сонька уже спала, я сидела на кухне и похлебывала чай. Можно было бы ещё поесть, но боюсь, в таком случае заработаю аллергию на сладкое. За окном ночь, медленно падали хлопья, на подоконнике снаружи уже накопилась порядочная горка. Надеюсь, к утру он покроет промерзшую землю. Делать было нечего, я отправилась спать, пока ребёнок давал мне такую возможность.

Проснулась я не от плача Соньки. Мне впору самой было плакать. Снилось мне то, что могло бы произойти на соседской кухне, если бы не вмешательство деда.

— Приснится же… всякая хрень, — сказала я шепотом в темноту.

Тихонько сопела Сонька, дома было тепло и уютно. Да, квартира была чужой, но я сама не заметила, как привыкла к ней за несколько месяцев. Чувствовала себя комфортно. И спала тоже хорошо, если Сонька была паинькой. А сейчас стоит закрыть глаза, как вспоминаются сценки из наполовину стертого памятью сна. Вот мои ноги, бессовестно голые, обнимают, охватывают спину Германа так крепко, что наверняка мешают ему двигаться. Движения не хитрые, вперёд, назад… от них горит внутри, кожа покрывается испариной, дыхание становится хриплым, с губ рвутся стоны, которые я стараюсь сдерживать. Там, во сне, я дала себе волю. В реальности все не так просто.

Я отбрасываю попытки уснуть. На часах раннее утро, до рассвета ещё далеко. Наливаю себе кофе, подхожу к окну. Кажется, что на улице светло — земля покрыта первым снегом. Возможно, днём он расползется грязной кашей, но сейчас город кажется таким чистым, таким невинным. Хочется выйти на улицу, и голыми ногами пройтись по снегу. Чтобы протрезветь, выбить из головы шальные мысли, тоже очиститься. Но в больницу не хочется, поэтому я ограничиваюсь тем, что открываю створку окна, зачерпываю немного снега, леплю из него колобок. Он становится скользким, мокрым. По руке стекают холодные капли — снежок тает. Глупо, но мне его жалко. Я открываю морозилку, и устраиваю колобок рядом с куском мороженой говядины.

— Тут посиди, — шепчу я ему. — Вот похолодает как следует, и я тебя вынесу.

Нужно спать, я понимаю, что грех упускать такую возможность. Но дома так тепло и тихо, так спокойно, и я вспоминаю, как любила раньше тишину. Из вентиляции в ванной чуть тянет сигаретным дымом. Герман тоже не спит? Я стою несколько минут и прислушиваюсь. Все, что мне перепадает — звук шагов и захлопнувшейся двери. Не спит. Может, ему тоже снится… всякое? Открыть бы сейчас дверь, пойти к нему. Всего пара шагов по уставленному коробками коридору. Два человека, одна на обоих бессонница, и наверняка одни и те же мысли. Или я слишком преувеличиваю степень охватившего его возбуждения? Переоцениваю себя? Никуда я, разумеется, не иду. Из подъезда несётся жуткий звук, он разрывает тишину квартиры. Словно сам Сатана прорывается из преисподней. Я недалека от истины — Сатана с прогулки вернулся, на которую ушёл почти сутки назад, и теперь, судя по звукам, пытается прогрызть дыру в двери. Надо впустить, пока Соньку не разбудил, начав ещё и орать.

Открыла дверь, кот прошёл мимо, задев меня холодным с прогулки меховым боком. Шерсть мокрая, даже на усах капельки воды. Сатана отряхнулся, подобно собаке, обдав мои ноги ледяными брызгами.

— Спасибо, — поблагодарила я.

Прежде, чем закрыть свою дверь, мельком посмотрела на соседскую — монолит. Вздохнула. В квартире заплакала Сонька — Сатана все же её разбудил. Я вздохнула снова — день начался.

Поспать мне все же удалось, перехватила часик вместе с дневным Сонькиным сном. Лучше бы не ложилась — проснулась абсолютно разбитой, душ помог мало. В половине второго позвонили в дверь, ладно хоть дочка и так не спала. Я шла так медленно, словно к ногам пудовые гири привязаны. Идиотские мысли и бессонная ночь сделали своё дело — я готова была ненавидеть весь мир. В том числе и того, кого черти принесли. А они принесли Германа. Я даже не удивилась, словно ждала его. В его руках было два объёмных пакета. Не из ближайшего супермаркета, из магазина в центре города. В былые времена, когда я ещё не экономила каждую копейку, я, бывало, ходила туда за сыром, к которому неровно дышала. Стоил он бешеных денег, но был таким вкусным, что я это ему прощала.

— Чего это? — нелюбезно спросила я.

Причина моей нелюбезности проста — пусть считает меня невежливой истеричкой, перестаёт сюда ходить, вызывая нелепые мысли в моей голове.

— Привет, — в отличие от меня, Герман поздоровался, я едва не покраснела. — Компенсирую твой борщ, сметану и прочие вкусности. Сонька спит?

— Спит, — кивнула я.

— Покупки потом раз берёшь, ничего им за несколько минут не станется. Через час я должен быть на работе, Дашка вернётся. Пошли скорее ко мне.

— Зачем?

— Блин. Суп доедать и курицу. Один я столько не съем. Или деда позвать?

Я прислушалась к себе — есть хочется. От торта уже подташнивает. Ещё ужас, как не хочется спорить. В конце концов, я же суп готовила? Я. И курицу. И продукты свои перетаскивала, так что и компенсацию пакетами можно принять. Все оправдано. Герман, не дожидаясь меня, ушёл, но дверь в свою квартиру не запер. Я стояла и боролась с остатками здравого смысла. Проиграла по всем фронтам. Посмотрела на дочку — спит. И отправилась есть суп.

На Германе передник с вишенками. Теперь с этой ягодой у меня крайне неприличные ассоциации. И буфера никакого — ни деда, ни Соньки, ни даже Сатаны. Мне отчего-то казалось, что я лечу в пропасть, причём добровольно. И то, что прячется на её дне, меня страшно пугало, но и манило, и противостоять невозможно. Причём боялась я даже не секса — от хорошего секса ещё никто не умер. Я боялась того, что творится в моей голове.

— Суп, — улыбнулся он. — Курица. Я, правда, ночью сожрал её последнюю ногу. Она, конечно, пострашнела без конечностей, но на вкус очень даже. Салат я тоже доел. Нечаянно.

— А я почти доела торт, — горько вздохнула я.

Мы рассмеялись. Вели себя так, словно ничего вчера вообще не случилось. Если бы не наши взгляды, которые скрещивались то и дело, я бы так и подумала. А теперь мне казалось, что я просто дикий зверек, которого постепенно, чтобы не спугнуть, приручают. И это тоже пугало. Но я продолжала сидеть. Мы просто соседи, да. А штамп в паспорте — это для деда.

— Лид, — спросил Герман, когда я отодвинула от себя пустую тарелку. — Все хорошо?

— Да, — стушевалась я.

Ну не говорить же ему, что суп ем, а в голове неприличные картинки из сна? Полез бы уже, что ли, схватил за задницу, или даже ущипнул. Тогда я ответила бы ему пощечиной и удалилась гордая собой. Нет, смотрит, улыбается, ходит, вокруг да около, словно сытый кот. Хотя, судя по блеску в глазах, кот очень голодный. У меня тянет низ живота, а я просто обедаю. Что творится с тобой, женщина?

Герман поднялся со стола, собрал тарелки. Фартук уже давно снят и переброшен через спинку стула. Я помню силу эрекции Германа вчера, и стараюсь на него не смотреть, когда он стоит так близко — боюсь, что посмотрю именно на ту область, что вчера прикрывалась вишнями, и он непременно мой взгляд поймает. Тоже встаю. Проклятая маленькая кухня! Она сталкивает людей помимо желания. Я смотрю на Германа, он выше, получается снизу вверх. Он улыбается. Поцелует, точно поцелует! Во мне борются паника и предвкушение. Я понимаю, что в этот раз уже точно доведу дело до конца. Побеждает первое.