Тень берсерка - Валерий Смирнов

Несмотря на комплименты следователя, я прекрасно осознавал: из меня такой же художник, как из президента — гарант Конституции, и бормотал объяснения, сделавшие бы честь дефективному на вступительных экзаменах в Академию наук. В конце концов, напрасно, что ли, в свое время я активно занимался спортом, пусть уважаемый Дмитрий Леонидович проверит. Вот основная причина моего возмущения в баре из-за грязных оскорблений двух, по всему видать, донельзя организованных криминалов. Получил бы такое воспитание, как масса других людей, может быть, сидел и не рыпался. Пусть эти амбалы издеваются, в душу плюют, лишь бы морду не набили. Атак — образование не позволило, все-таки почти пятнадцать лет кряду минимум по четыре тренировки в неделю.

Хотел того Маркушевский или нет, но косвенно подтвердил мою догадку о сладкой парочке, протершей задницами пол «Эльдорадо». Если не набивать себе цену, о том, кто они на самом деле, мог бы догадаться интеллектуал с тремя параллельными извилинами. Многие менты после службы отправляются на дополнительные заработки. Без погон и оружия. Сколько их при таком-то бережном отношении Министерства внутренних дел к своим кадрам полегло в последнее время? Гораздо больше, чем на службе, где зарплату выплачивают со столь завидной периодичностью, будто менты научились жрать раз в квартал.

Словом, пусть господин Маркушевский радуется, если при сложившейся практике рядовые менты просто несут охрану заведений, а не интересов хозяев. Правильно, разве ментовское руководство допустит подчиненных к охране этих самых интересов? Ему самому очень даже нравится их соблюдать. Кстати, господин следователь, отчего вы проявляете такое небывалое служебное рвение?

Вслух этот вопрос, конечно же, задан не был. Спрашивать — привилегия следствия, а моя — отвечать настолько чистосердечно, насколько оно заслуживает.

Пришлось даже продемонстрировать необычайное воодушевление, стоило этому ходячему скелету, опять-таки как бы между прочим, поинтересоваться: нет ли у меня претензий к коллеге из органов и вообще, как со мной обходился майор Саенко?

Изобразив радостное возбуждение и засверкав глазами, я понес откровенные признания с такой скоростью, словно надежно заразился словесным поносом от страдающего сердцем Чекушина. Маркушевский гремел костями, едва успевая записывать показания, как гнусный мент Саенко окунул меня в камеру с отпетыми уголовниками, пугал, слава Богу, замороженной высшей мерой, всячески склоняя дать ложные признательные показания, и намекал, что при небольшом желании следствия мне придется долго завидовать венцу карьеры генерала Карбышева. Исключительно неопровержимые факты моей невиновности наверняка спасли безвинно подозреваемого от пика расследования майора Саенко с его пудовыми кулаками и коваными сапогами минимум сорок четвертого размера.

После того как Маркушевский наконец-то удовлетворил свое стремление найти неведомую мне истину, он честно предупредил гнойным голосом: возможно, я ему еще понадоблюсь. Самым естественным образом пришлось чуть ли не клятвенно заверить советника:

для меня нет ничего слаще, чем помогать прокуратуре в сражении с преступностью. Больше того: допрашиваемый чуть ли не порывался дать, кроме очередной подписки о невыезде, подписку о сотрудничестве. У доходяги-советника ушло немало сил, пока он наконец-то сумел выставить меня из кабинета, почему-то оккупированного представителем смежников в райотделе милиции. Свой монолог о том, как блистательно трудится прокуратура, а ментам уже не доверяют маленькие дети, пришлось завершить за захлопывающейся дверью, к вящей радости присутствовавших в коридоре.

Вместо того чтобы устремиться в радоновую ванну или, к счастью всего райотдела, прогуляться по улице в обнимку с топором, я направился обедать в «Эльдорадо».

Завидев гостя, изобретатель коктейля «Огненный» чуть было не залег за стойкой, однако вместо бутылки лучшего коньяка на сей раз поступил заказ на пиво, бутерброды и кофе.

Пиво было бутылочным, кофе — отвратительным, а бармен отчего-то не опасался, что для улучшения качества обслуживания меня посетит очередная блажь дербалызнуть кого-то по голове. Совершенно напрасно, здешний хлеб дошел до того состояния свежести, что его ломтем при большом желании можно было бы проверить на крепость какую-то черепушку не менее удачно, чем это было сделано во время прошлого посещения «Эльдорадо».

Чтобы скромный труженик бара чувствовал себя гораздо увереннее на своем ответственном посту и в этой жизни, кладу пятидесятидолларовую купюру на стойку и небрежно замечаю:

— Сдачи не надо.

Портрет президента Гранта исчез в ладони бармена почти с той же скоростью, на которую оказалось способно бодро идущее ко дну некогда крупнейшее в мире Южноморское пароходство. Бесстрашный парень, мало того что меня накрахмаленной грудью встретил, так вдобавок не боится брать в руки подстатейные баксы. И чего ты такой храбрый, да еще по отношению к не так давно нахамившему посетителю?

— А где эти два орла? — спрашиваю бармена, протирающего и без того чистый бокал.

— Каких? — спросил он, на всякий случай убирая посуду.

— Ну которые в прошлый раз дергались...

Бармен загарцевал на месте, подобно коню, которому наездник строго-настрого запретил мочиться в стойле.

После того как я продолжил художественное образование работника «Эльдорадо» в виде подарка с портретом президента Франклина, его прорвало надежнее водопроводной трубы после капитального ремонта.

— Один дома лежит, а второй — не знаю, — скороговоркой поведал бармен и принялся протирать бутылку коньяка с таким ожесточением, словно я успел сделать заказ для бенефиса.

— А кто теперь вместо этих ментов за порядком следит?

— Никто, — подтвердил мою догадку бармен. — То есть... Ну в смысле ребята...

Услышь такой образчик красноречия Демосфен, он бы не решился набивать рот камнями, а немедленно отдал Богу душу из-за приступа зависти. Я задал еще несколько ничего не значащих вопросов, попросил на вынос шоколада, апельсинов, какой-то непонятной арабской пурги с вредными добавками в красивой упаковке и отправился проведать болящего. Не мента, конечно, — тогда бы бутылку с собой взял. Лучшего коньяка, само собой разумеется. Чтобы поставить окончательный диагноз черепно-мозговой болезни, возникшей из-за пагубного увлечения ковать монету в свободное от работы в райотделе время.

Сменивший засвеченного топтуна коллега держался на столь почтительном расстоянии, что мне чуть было не пришла шальная мысль зайти к окулисту для лечения мозолей. Нужно будет позвонить Рябову, пусть подскажет Саенко: его фокусы начинают приедаться. Или накапать об этом тонкому психологу, сушеной глисте Маркушевскому, пусть возьмет на заметку своей замечательной ручкой, торчащей из нагрудного кармана.

Когда я увидел допотопный микрофон, замаскированный под колпачок ручки, на ум сразу пришли кое-какие сопоставления. Пожалуй, капать Маркушевскому мне не придется, честный мент и без его помощи поймет: дурацкая наружка нужна ему самому, как лично мне — идти на предстоящие выборы. Впрочем, чаша сия неминуема, придется участвовать в выборах, к урне, правда, можно будет не спешить.

Жаль, я бы всех кандидатов — в одну урну, да с большим удовольствием. Кроме одного, по фамилии Вершигора. Будем выдвигать, раз народ того хочет. Для благополучного исхода выборов генералу одна малость требуется. Лишь бы я вернулся в Южноморск, желательно целым и невредимым, с хорошо работающими внутренними органами. Чтобы печень не ныла, легкие трудились нормально, ну и сердце, само собой, шалить не должно. Как у ветерана Чекушина, которого иду проведывать.

При этом не возникает ни малейшей тени сомнения, что подцеплю от доблестного защитника отечества в отставке вирус чрезмерного многословия. Доктора активно лечат его пошатнувшееся в кровопролитных боях здоровье по комплексной системе, подразумевающей хорошие дозы успокоительного перед капельницей, следовательно, проявлять присущее мне человеколюбие будет не очень-то тяжко.

В дверях больницы я посторонился, пропуская почти двухметрового доходягу с перевязанной рукой, разминуться с которым могла бы разве что донельзя отощавшая от зимней бескормицы полевая мышь. Болящий так бережно прижимал к необъятной груди поврежденную конечность, словно это была не его собственная рука, а антикварное переходящее красное знамя, завоеванное колхозом во время очередной битвы за урожай.

Мне предстоит сражаться всего лишь за победу. Во всяком случае, приложу все усилия, лишь бы максимально использовать сложившиеся обстоятельства. Если вместо хорошо оплаченной сиделки у постели больного дедушки сердобольно дежурит Аленушка, значит, я на верном пути.