Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит

Только вот  какой-то чужак, довольно высокий, иногда поглаживает его, называет чалым и козликом, но и он знает одно — отправляет его домой. Тоже мне дом! - жалкая лачуга, лачуга с поломанными дверьми да разбитыми окнами, даже печь обвалилась посреди комнаты. В ветреные дни домишко дрожит и качается, каждая балка, каждая дощечка того и гляди грохнется тебе на голову. А конюшни нет. Разве это его дом?! Может, он и сгодился бы какому-нибудь человеку, бобылю какому-нибудь, но не ему, коню!

Может, он дикий конь, лихой, необузданный? Нет, Рысак не хочет быть дикой лошадью, он мечтает о теплой конюшне, о хозяине. Эх, он даже смирился бы с разваленной лачугой, только был бы хозяин!  Сейчас-то никто его не чистит, никто не надевает на него уздечку, не седлает, не запрягает, не велит везти воз и не пашет на нем. А он бы смог, он бы еще и в быстром свадебном поезде не потерялся бы, и груженую телегу втащил бы в гору на одно дыхании. Так нет же, никому он не нужен! Будь он человеком и умей говорить, сам пошел бы на ярмарку и предложился, предложил хотя бы свою шкуру — но Рысак не умеет говорить, бедный Рысак всего лишь лошадь, которую бог не наделил даром речи!

Да-а, он знает, они подозревают его, они не верят, говорят, будто он человек! Странно, с чего бы ему быть человеком? Да пусть рассмотрят его хоть раз как следует, увидят, какая у него серебристо-серая грива, как подкованы копыта и какие звонкие бубенчики на шее. Разве он не ржет, как лошадь, не бежит, как лошадь, не бьет копытами о землю? Жалкие, им бы только подозревать, жулики бессовестные, глаза у них есть, а не видят, уши у них есть, а не слышат! Злое отродье человеческое, даже кнутом взмахнуть пару раз и то жилятся.

Только высокий чужак чуть добрее. Рысак знает, где тот обретается: уже который день они с паромщиком возятся у водопада. Долбают молотом целыми днями, промокшие, мрачные.

И бежит Рысак к водопаду.

- Опять ты тут! - ворчит  Нипернаади. - Я же говорил, что нельзя тебе сюда приходить. Вот погоди, начнем вывозить отсюда камни, тогда уж я вспомню о тебе и запрягу в телегу. А сейчас скачи домой!

Он встает, похлопывает цыгана по загривку и восклицает:

- Но-о, лошадка, вперед!

И Рысак, услышав повелительный голос, радостно, как ветер, летит домой.

Йоона бросает молот и вздыхает.

- Каторжный труд, - горько говорит он. - Дождь как из ведра, на мне уже сухого места нет, размок, как гриб — долго еще будет продолжаться это самоубийство? Уж лучше сразу кинуться в водопад.

- Терпеть не могу нытиков! - обрывает его  Нипернаади.

Но Йоона не перестает.

- Если бы я видел в этой работе хоть какой-то смысл, - упрямится он, - хоть самый маленький, самый ничтожный смысл! Для кого мы осушаем это болото! Анне-Мари этого не хочет, Кюйп не хочет, а цыгане, как увидят Маарла сухим, носа больше сюда не покажут. Может, ты сам хочешь прибрать эти земли?

- Я? Ни за что! - резко отвечает  Нипернаади.

- Тогда зачем мы бурим эту стену?

- Послушай, парень, - сердито начинает  Нипернаади, - если хочешь, двигай домой. Мы уже вырубили девять достаточно глубоких гнезд, этого должно хватить, чтобы взорвать стену. Когда дождь перестанет, набьем гнезда патронами, приладим фитили, и тогда рядом с этим водопадом возникнет такая здоровенная дыра, что вода побежит беспрепятственно!

Он деловито оглядывает окрестности и весело добавляет:

- Ох, дьявол, вот уж бабахнет! И вода устремится с таким шумом, с таким грохотом, такого никогда в жизни больше не увидишь!

Потом он тростинкой отсасывает из гнезд воду, закупоривает их, кладет молотки и буры в мешок и говорит:

- Вот так, Йоона, теперь и мы можем пойти поужинать!

И, роняя капли, как две стрехи, они отправляются домой.

У парома стоит Анне-Мари и с тоской смотрит на болото.

Когда они проходят мимо, она поднимает глаза, здоровается и, вздыхая, говорит Йооне:

- Яйрус вернулся...

Йоона останавливается, словно в испуге, опасливо смотрит на Анне-Мари и повторяет:

- Ах так — Яйрос вернулся, до срока?!

- Да, до срока! - вздыхает Анне-Мари. - Боже мой, как он изменился! Такой кроткий, тихий, пришел домой, сразу попросил библию и молитвенник. У нас их в жизни не было, я бегом в Наавести, одолжилась там. И водки — ни-ни, курить не курит, черта не поминает, на пол не плюет — что мне с таким делать? Отощал, высох, весь зарос седой бородой, один глаза и рот остались. Разговоры только о боге, о смирении, все молится, все носом к небу тянет, как птенец. Может, зайдешь проведать его — я уже сыта по горло!

Йоона смущенно краснеет, переминается с ноги на ногу.

- Что-то не больно хочется, - выдавливает он наконец. - Что-то не хочется его проведывать.

- Да уж, радости никакой,  тут же соглашается Анне-Мари. - Он уже девять раз проотченашил, пять раз отбарабанил покаяние, два раза — символ веры и теперь взялся за плач Иеремии. Весь трактир вдруг заполнился богом и божественными словами, священные стихи гудят в пустом помещении, как в церкви. У него даже голос переменился, а нос заострился, как игла. Что они там в тюрьме с ним сделали, может, опоили дурным зельем, пытали калеными железом, изо дня в день били тяжелой библией по темени? Он совсем спятил, ничем не отличается от Рысака Яана. Сейчас они в трактире вдвоем: Яйрус и Кюйп. Яйрос молится, а Кюйп слушает и фыркает. Он, бедняга, до того разозлился, что даже тарелку разбил. У самого слезы текут, но все равно взял из шкафа тарелку и изо всей силы как трахнет об пол! «Пусть и эта пропадает, - стонет, - пусть последняя пропадает, все равно жизнь пошла прахом!» И разве не пошла прахом, если Яйрус стал придурком?! А мы-то как надеялись на его возвращение, планы строили, умом раскидывали, а теперь наказание свалилось нам на шею и больше ничего!

И Анне-Мари говорит и не в силах остановиться, пока не промокнет до ниточки, тогда она вытирает глаза и со вздохом торопливо возвращается в трактир.

Идет домой и Йоона, ложится в постель, но еще долго не может заснуть. Будто кто-то давит ему на грудь, а к горлу подкатывают слезы — он и сам не знает, что это такое и отчего это так.

Забывается он только под утро, но едва смыкает глаза, как   Нипернаади стоит у его кровати.

- Йоона, вставай! - весело зовет он. - Смотри, небо ясное и над болотом сияет солнце!

- Я не пойду, - возражает сонный Йоона.

- Нет, нет, сейчас же вставай! - велит  Нипернаади.

Он возбужден, вертится по комнате как волчок.

- Наконец, наконец-то настал великий и важный этот день! - торжественно произносит  Нипернаади, будто декламируя. - Долгонько я его ждал, тосковал по нему, как по возлюбленной! Сегодня наконец-то болото осушится и никогда уже не будет клокотать и туманиться! Вставай, Йоона, быстро, быстро!

Он укладывает патроны и фитили в мешок, замечает на столе свой каннель и прихватывает его с собой.

- А когда понесутся пенящиеся воды, - торжественно провозглашает он, - я сыграю хвалу своему труду и терпению, хвалу себе, победившему природу!

Он почти силком вытаскивает Йоону, и они спешат на водопад.

Там он работает лихорадочно, загоняет патроны в гнезда, замуровывает их, закрепляет фитили.

Сонный Йоона вяло наблюдает.

- Хорошо бы все это уже случилось! - с грустью думает он. - И не было бы уже болота, ни этого  Нипернаади, и он бы снова мог сидеть в своей избушке, как и раньше, у окна, смотреть на реку и петь свои песни Анне-Мари, одной Анне-Мари! Настанут ли опять такие времена? Сейчас он словно шкура, натянутая на барабан, и каждый прохожий бьет  по ней! Хочется снова быть наедине с самим собой и исправиться, непременно, ведь сказал же старшина, что выкинет со всем барахлом.

- Теперь берегись! - вдруг кричит  Нипернаади.

И Йоона видит, как затлели фитили, как быстро побежали синие огоньки, как мышки, к динамитному гнезду. Сам  Нипернаади отбегает подальше.

Бежит и Йоона, боясь опоздать, кровь приливает вдруг к голове, а в ногах — свинцовая тяжесть. Наконец он догоняет  Нипернаади, и они бросаются под камень.

Раздается ужасающий грохот, земля сотрясается, и в воздух взлетает гигантский столб. За ним другой, третий, четвертый... Словно все Маарла раскололось на куски, будто со страшной силой разорвалось каменное сердце земли. И тут словно кто-то простонал, мучительно, жалобно. Зашумела вода.

Нипернаади вскочил и побежал смотреть.

С краю водопада образовался широкий проем, и вода, уже бушуя, устремилась вниз.

Он уже хотел было кричать от радости, но неожиданно вздрогнул и тупо уставился на свою работу.

В стене водопада был взорван только нижний пласт. В лучшем случае новое русло реки могло унести лишь избыток маарлаской воды. Но вода, что падала вниз, уже не текла дальше, а вспененная, останавливалась, образуя под водопадом широкое озеро. Растекаясь, оно затопляло сенокосы Кюйпа.

Нипернаади вернулся к Йооне и сказал:

- Ладно, пошли уже!

- Уходим? - спросил Йоона.

- Да, пошли домой, - ответил  Нипернаади. - Здесь больше делать нечего, все, что можно было увидеть, мы увидели.