Кто и когда купил Российскую империю - Максим Кустов

Но так было далеко не везде и не всегда. Ситуация, описанная в воспоминаниях Шкуро, была скорее исключением из правила. В результате хронические материальные проблемы стали постоянным признаком службы в Добровольческой армии.

Блеск и нищета офицеров

Офицер-артиллерист Добровольческой армии Э.Н. Гиацинтов позже писал: «Мне смешно смотреть кинокартины, в которых изображается Белая армия — веселящаяся, дамы в бальных платьях, офицеры в мундирах с эполетами, с аксельбантами, блестящие! На самом деле Добровольческая армия поначалу представляла собой довольно печальное, но героическое явление. Одеты мы были кто как попало. Например, я был в шароварах, в сапогах, на мне вместо шинели была куртка инженера путей сообщения, которую мне подарил ввиду поздней уже осени хозяин дома, где жила моя мать. Вот в таком виде мы щеголяли. В скором времени у меня отвалилась подошва от сапога на правой ноге, и пришлось привязать ее веревкой. Вот какие “балы” и какие “эполеты” мы в то время имели! Вместо балов шли постоянные бои»[69].

Была, пожалуй, в такой ситуации положительная сторона. Недостаточное содержание многих добровольцев вынуждало их стремиться на фронт, а не отсиживаться в тылу:

«Казна наша пустовала по-прежнему, и содержание добровольцев поэтому было положительно нищенским. Установленное еще в феврале 1918 года, оно составляло в месяц для солдат (мобилизованных) 30 рублей, для офицеров от прапорщика до главнокомандующего в пределах от 270 до 1000 рублей. Для того, чтобы представить себе реальную ценность этих цифр, нужно принять во внимание, что прожиточный минимум для рабочего в ноябре 1918 года был определен советом екатеринодарских профессиональных союзов в 660–780 рублей. Дважды потом, в конце 1918-го и в конце 1919 года, путем крайнего напряжения шкала основного офицерского содержания подымалась, соответственно на 450–3000 рублей и 700–5000 рублей, никогда не достигая соответствия с быстро растущей дороговизной жизни. Каждый раз, когда отдавался приказ об увеличении содержания, на другой же день рынок отвечал таким повышением цен, которое поглощало все прибавки. Одинокий офицер и солдат на фронте ели из общего котла и хоть плохо, но были одеты. Все же офицерские семьи и большая нефронтовая часть офицерства штабов и учреждений бедствовали. Рядом приказов устраивались прибавки на семью и дороговизну, но все это были лишь паллиативы. Единственным радикальным средством помочь семьям и тем поднять моральное состояние их глав на фронте был бы переход на натуральное довольствие. Но то, что могла сделать Советская власть большевистскими приемами социализации, продразверстки и повальных реквизиций, было для нас невозможно, тем более в областях автономных.

Только в мае 1919 года удалось провести пенсионное обеспечение чинов военного ведомства и семейств умерших и убитых офицеров и солдат. До этого выдавалось лишь ничтожное единовременное пособие в 1 ½ тысячи рублей… От союзников, вопреки установившемуся мнению, мы не получили ни копейки.

Богатая Кубань и владевший печатным станком Дон были в несколько лучших условиях.

“По политическим соображениям”, без сношения с главным командованием они устанавливали содержание своих военнослужащих всегда по нормам выше наших, вызывая тем неудовольствие в добровольцах. Тем более, что донцы и кубанцы были у себя дома, связанные с ним тысячью нитей — кровно, морально, материально, хозяйственно. Российские же добровольцы, покидая пределы советской досягаемости, в большинстве становились бездомными и нищими»[70].

Может быть, в том, что снабжение Добровольческой армии до конца носило несколько хаотичный и бессистемный характер, виновато было и разнообразие денежных средств, заполонивших Юг России — от донских «Ермаков» (купюры с изображением Ермака) до деникинских «колокольчиков» (так называли банкноты, выпущенные при Деникине, потому что на них был Царь-колокол), не говоря уже о еще более мелких региональных деньгах. Генерал Деникин пытался внести единообразие, и в какой-то степени ему это удалось, но не до конца. Вот что писал об усилиях Деникина генерал Краснов: «…особые донские отличия на ассигнациях заменены общерусскими, и новые сторублевки, несмотря на популярность старых на Дону, прозванных “Ермаками”, печатаются уже не с портретом Ермака Тимофеевича, а с общерусскими эмблемами, пятисотрублевые ассигнации будут отпечатаны на бумаге сине-бело-красных тонов, цветов русского флага, ни на одном знаке не говорится о том, что он выпущен Донским войском, но всюду говорится о том, что они выпущены Ростовскою конторою Государственного (Российского) банка.

Атаман (в воспоминаниях Краснов говорит о себе в третьем лице. — Авт.) ничего не имеет против того, чтобы и дальше идти по этому пути, и финансовое совещание представителей Добровольческой армии с управляющим отделом финансов Донского войска господином Корженевским и директором Ростовского отделения Государственного банка окончилось совершенно согласием. Точно так же и на почтовых марках, выпущенных Донским войском, изображен двуглавый орел, вокруг которого сделана надпись: “Единая Россия”[71].

«Всевеселое войско Донское»

Конечно, для истинных любителей тыловой жизни денежная проблема определяющей не была и на фронт они не торопились, каковы бы ни были материальные трудности в тылу. Богатая и сытая тыловая жизнь развращала, попойки и кутежи стали обычным явлением в ресторанах и гостиницах Ростова-на-Дону, Новочеркасска и Екатеринодара. Вот что писал атаман Всевеликого войска Донского генерал П.Н. Краснов:

«Обе столицы Донского войска, Ростов и Новочеркасск, стали тылом Добровольческой армии. Это уже такой непреложный закон всякой армии, как бы строго дисциплинирована она ни была, что совершенно механически совершается отбор ее представителей. Все прекрасное, храброе, героическое, все военное и благородное отходит на фронт. Там совершаются подвиги, красотою которых умиленно любуется мир, там действуют чудо-богатыри Марковы, Дроздовские, Неженцевы, там красота, благородство и героизм. Но чем дальше отходишь от боевых линий к тылу, тем резче меняется картина. Все трусливое, уклоняющееся от боя, все жаждущее не подвига смертного и славы, но наживы и наружного блеска, все спекулянты собираются в тылу. Здесь люди, не видевшие раньше и сторублевого билета, ворочают миллионами рублей, и у них кружится голова от этих денег, здесь продают “добычу”, здесь постоянно вращаются герои с громадной популярностью в тылу и совершенно неизвестные на фронте. Фронт оборван, бос и наг, фронт голоден — здесь сидят люди в ловко сшитых черкесках, в цветных башлыках, во френчах и галифе, здесь пьют вино, хвастают своими подвигами, звенят золотом и говорят, говорят. Там, в передовых окопах, про политику не говорят, о будущем не думают, смерть сторожит эти думы — здесь политиканствуют и создают такую окраску и физиономию, которой армия на деле не имеет…

В Новочеркасске в Александровском саду по приказанию генерала Денисова действовало летнее гарнизонное собрание, куда могли приходить обедать офицеры с их семьями и где они могли иметь дешевую (за 2 руб. 50 коп.) и здоровую пищу. По вечерам там играл войсковой хор и пели войсковые певчие. Офицеры Добровольческой армии допускались туда на совершенно одинаковых условиях с офицерами-донцами. Добровольцы не раз устраивали там пьяные кутежи со скандалами и, наконец, пустили по адресу Войска Донского “крылатое” слово — “всевеселое войско Донское”...»[72]

И подобное можно найти практически во всех воспоминаниях белых офицеров-эмигрантов. Воспоминания человека удивительной судьбы, солдата австрийской армии, перешедшего на сторону России и одного из немногих оставшихся в живых добровольцев Первой Сербской добровольческой дивизии русской армии, сформированной из военнопленных славян, офицера Корниловского ударного полка Александра Рудольфовича Трушновича, пронизаны трагической обреченностью:

«В скором времени к привычным вестям о военных действиях все чаще стали присоединяться слухи о новом для нас понятии — о тыле. С течением времени эти слухи стали в наших разговорах преобладающими. За нашей спиной накапливался враг, бывший намного опаснее большевиков. Все, что было гнилого и негодного в царской России, собиралось в тылу под защитой храбрейших полков. На свежих могилах героев шла оргия беззакония, взяточничества и самозванства. Полки на фронте редели, орошали молодой кровью поля России, а тыл рос не по дням, а по часам, во много раз превзошел нас численно и в конце концов задавил.

Пока были только зачатки всего этого. Два офицера, таскавшие в Тихорецкой мешки с награбленными вещами, роскошно устроились в тылу. Боевые же офицеры не могли на наше нищенское жалованье содержать семью…