ГОНИТВА - Ника Ракитина

Карьера последнего в инсуррекции развивалась одиозно, и со временем, наследственный повстанец, пан Ведрич мог достичь в ней заметных высот, быть повешенным, к примеру. Три года назад все к тому и шло. Но Алесю было мало проблем с официальной властью. Он умудрился напрочь перессориться и с комитетом "Стражи", достаточно умеренным, обвиняя их во всех смертных грехах и чуть ли не предательстве родины. Комитетчикам досталось за их бесхребетность и словоблудие. А также за пренебрежение честью отцов. Впрочем, радикальная часть "Стражи" была на стороне Алеся, и до открытой бойки тогда не дошло. Айзенвальд вернулся на несколько страниц назад, еще раз отчитав описание внешности Александра Андреевича: "Лет около 25 на вид, роста выше среднего, внешность обычная, особых примет не имеет; волосы русые в рыжину, глаза серые, кожа смуглая, плечи широкие…" Ниже было добавлено: "Прекрасно стреляет, при задержании особо опасен."

Резко затрещала свеча. Вскинулся задремавший на стуле писарь Прохор Феагнеевич. Генрих успокоительно махнул ему рукой.

Пан Ведрич требовал от "Стражи" решительных действий. И тут началось как раз то, за чем посланец герцога ун Блау слепил глаза в архиве блау-роты. Алесь желал не только вооруженного восстания или возобновления партизанской войны против Шеневальда. А – всего-то – отыскать и поднять из могилы труп предателя, чтобы использовать его в национально-освободительных целях. В донесениях агентов, доселе скупых и точных, просквозила некая неуверенность и как бы даже сомнения в умственной полноценности объекта слежки. Члены же повстанческого комитета приняли предложение крайне серьезно. И полностью компенсировали отсутствие отваги по отношению к немцам-захватчикам, в которой винил их Алесь Андреевич, на нем самом. Протокол заседания комитета, аккуратно сдублированный и подшитый в дело, читался, как скандальный роман. Ведрича дружно пугали последствиями его непродуманных действий, могущих обречь страну мору, трусу, гладу и зубовному скрежету. Причем "стражники" сами безусловно верили в реальность таких последствий. Скрупулезный ротмистр Френкель потребовал пояснений "мистической ерунде", каковые и предоставил некий Михал Глобош, мастер оккультного течения Крестолилейцев, благополучно задушенного в Шеневальде и откочевавшего на восток, в Лейтаву, Балткревию и, возможно, Сибирь. Выходило, что предполагаемые действия пана Ведрича не лишены смысла. Если достичь соединения определенных условий: наличия могилы покойного предателя на дорожном перекрестке, кого-либо из его живых родственников, а также полнолуния, – то труп можно вызвать в мир живых и заставить служить себе. Таковые опыты производились. Крестолилеец туманно намекал на результаты: какие-то языческие силы и те же мор, глад и землетрус, после чего скоропостижно исчез из Вильни, как крыса с тонущего корабля. Следовательно, к его предупреждениям стоило отнестись серьезно.

Дальше из агентурных донесений вытекало, что комитет категорически запретил Александру Андреевичу что-либо предпринимать в данном направлении под страхом исключения его из "Стражи" и суда чести. Алесь запрету не внял. И в октябре 1827 года ушел от слежки в Крейвенской пуще (на чем "Виленское отделение борьбы с политической заразой" бесследно потеряло трех своих лучших шпиков. Возможно, "Стража" тоже кого-то потеряла, но в деле это не было отражено). Вновь информация о Ведриче всплыла на поверхность примерно через месяц после описанных событий, зато сразу из двух источников. Одним из них был арендатор, он же конюх и садовник поместьица Воля в семи верстах от Вильни Костусь Крутецкий (кличка Кундыс[37]). Поместьице было единственным, что сохранилось за сестрами Антонидой и Юлией Легнич после гибели в мятеже их родителей-инсургентов (остальные владения были конфискованы, имя вычеркнуто из привилеев). Сестер держали под негласным надзором на всякий случай. Вторым, принесшим благую весть об Алесе, являлся ксендз Климент-Антоний Браницкий (кличка Бружмель) из костела Христова на виленском Антоколе, куда сестры Легнич ездили к исповеди. Разумеется, данные, полученные от ксендза, были куда подробнее.

Айзенвальд порадовался, что копает в правильном направлении.

Кундыс докладывал, что через четыре дня после Сдвиженья, когда он наведал Волю, там уже находился привезенный неким мужиком паныч, лежа в бесчувственности. Паныч сей назвался паненкам Алесем Ведричем, по какой случайности старшая панна – Антонида – пребывала в большой радости. Костусь подробно характеризовал внешность гостя, она до крупиц совпала с полицейским описанием. Еще Кундыс сообщал, что Бирутка, тамошня стряпуха (вспомнив ее, Генрих хмыкнул), жаловалась ему на прыткого паныча, который, не успев опритомнеть, лазил в спальню панны Антоси через окно. Произошло ли что-либо в спальне, арендатору узнать не удалось.

Генерал сверился с показаниями ксендза. В них уточнялось, что пан Ведрич в Воле оказался впервые. Находился он на момент прибытия в состоянии весьма плачевном, близком к смерти, в каковом был подобран на старой разоренной могиле у Двайнабургского шляха. Судя по всему, им же могила и была разорена. Тот самый невнятный "мужик", который Ведрича подобрал и привез в Волю, был стрыем[38] паненок Легнич и сердечным другом их покойного отца. Звался он Гивойтос, то есть "змеюка". Вел жизнь кочевую, но в Воле объявлялся довольно часто и присматривал за девушками. И, похоже, не бедствовал, потому как панны Легнич по поводу именин и костельных свят всегда получали от него дорогие подарки. Антонида отзывалась о Гивойтосе с искренней любовью, Юлия – ненавидела, хотя причины этому определить не умела. Возможно, ревновала к старшей сестре. С Ведричем вышло наоборот. Младшая Легнич даже призналась Клименту-Антонию на исповеди, что готовится выйти за последнего замуж.

Айзенвальда заинтересовал в этих рассуждениях почему-то не столько Ведрич (пусть там труп подымающий и головой рискующий); сколько этот бродячий дядюшка, о котором арендатор Крутецкий, в остальном многоречивый и скрупулезный, упоминал весьма и весьма сдержанно и осторожно. До причин такого поведения стоило докопаться. Переступив через ноги спящего Прохора, Айзенвальд залез в картотеку, но по Гивойтосу там ничего не значилось. В тоненькой папочке, посвященой паненкам Легнич, – тоже. Все листы были подшиты и пронумерованы; даже под сильной лупой, найденной в ящике, не отличались фактурой бумаги и сортом чернил. Из папок ничто не изымалось. В то же время Генрих не мог поверить, что "змеюке" удалось укрыться от недреманого ока "зайчика" Френкеля. Что тогда? Вот здесь – рыжим по желтому – Гивойтос. А в других томах – ни слова. Проведя руками по лицу и волосам до затылка, отгоняя усталость, Айзенвальд пообещал себе заняться этим, а пока возвратился к Ведричу. Дело становилось все интереснее.