Киноповести - Василий Макарович Шукшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А у кого ты учился?
– А сам… ни у кого.
– А откуда ты про людей знаешь? Про артистку, например.
– Я все про людей знаю. – Колька гордо посмотрел сверху на старика. – Они все ужасно простые.
– Вон как! – воскликнул кузнец и засмеялся. – Ну и ну!..
– Скоро Стеньку сделаю… Поглядишь.
– Смеются над тобой люди?
– Это ничего. – Колька высморкался в платок. – На самом деле они меня любят. И я их тоже люблю.
Кузнец опять рассмеялся.
– Ну и дурень ты, Колька! Сам про себя говорит, что его любят! Кто же так делает?
– А что?
– Совестно небось так говорить.
– Почему «совестно»? Я же их тоже люблю. Я даже их больше люблю.
– А какую он песню поет? – без всякого перехода спросил кузнец.
– Смолокур-то? Про долю свою.
– А артистку ты где видел?
– В кинофильме. – Колька прихватил щипцами уголек из горна, прикурил. – Я женщин люблю. Красивых, конечно.
– А они тебя?
Колька слегка покраснел.
– Тут я затрудняюсь тебе сказать. Нинка у меня – не того, не очень.
– Хэх!.. – Кузнец стал к наковальне. – Чудной ты парень, Колька. Но разговаривать с тобой интересно. Ты скажи мне: какая тебе польза, что ты смолокура этого вырезал? Это ж все-таки – кукла.
Колька ничего не сказал на это. Взял молот и тоже стал к наковальне.
– Не можешь ответить?
– Не хочу. Я нервничаю, когда так говорят, – ответил Колька.
Как-то Матвей зашел в кузницу. Присел на высокий порожек.
– Куете?
– Куем!
Колька в такт своему молоту пропел:
– «Эх, пусть говорят, что я ведра починяю,
Эх, пусть говорят, что дорого беру!
Две копейки – донышко,
Три копейки – бок:
Вот и вся работушка –
Стоит пятачок».
Матвей усмехнулся.
– Жениться-то скоро будешь, Колька?
– Жениться – не напасть, дядя Матвей. Слышал?
– Слышал. Дурная поговорка.
– Скоро женюсь.
– Матери-то уж тяжело одной. На Нинке хочешь?
– На ней.
– Больше-то никто небось не пойдет, – вставил старик. – Шибко уж непутевый ты, паря. Избенку бы перекрыть надо, а он заместо этого – игрушки разные режет.
Колька молчал, бухал молотом.
– Женисся – помогу с избой-то, – пообещал председатель. – Только, на самом деле, бросай ты эти разные свои фокусы… куклы свои.
Колька молчал.
– Глянется работа-то? – еще спросил Матвей.
– Ничего. Хорошенько научусь – уйду.
– Пошто?
– Не могу всю жизнь на одном месте…
– Ты гляди, какие они теперь! – изумился Матвей.
– У их это легко… Как птахи небесные: жрут да котышки на землю роняют. Сделать бы чего-нибудь надо – на помин людям.
– Я и делаю. Только вам не понять. Вы всю жизнь в землю смотрите… И видите только, как птахи котышки роняют. А как летают они, вы ни разу не видали.
– Где нам! – спорил с Колькой старик. – Это один Захарыч твой понимает. И тебя научил. Погоди, он тебя и пить научит…
– Он – от одиночества.
– Мало одиноких-то?.. Да все бы и пили? А ишо учитель был, антилигентный человек, – не стыдно?
– Он сам страдает…
– Погоди, Колька, – пытался выяснить Матвей, – вот вы все: «не хочу», «не нравится»… А если – надо! Ведь не все же так жить, чтоб только в корысть себе да в усладу. А вот – надо? Вот я, к примеру, всю жизнь так и живу: надо – делаю. Сказали, надо идти в колхоз – пошел, пришла пора жениться – женился, ни годом раньше, ни годом после: как все, так и я. Да как отец сказал. В войну – воевал, тоже надо. Да ишо на двух воевал. Ранили, пришел домой раньше других мужиков, сказали: «Становись, Матвей, председателем колхоза. Больше некому». Пошел. Надо. А какой, к шутам, из меня был председатель! Это уж счас втянулся – тридцать лет скоро будет, везу этот воз… А тогда, бывало, мне – про «агрокультуру», мол, человека высылаем с высшим образованием, а я думаю: прокурор едет. Во как!
– Чем же тут хвастаться?
– Да разви ж я хвастаюсь! – искренне изумился Матвей. – Просто рассказываю, как жил. Мне счас не совестно пред людьми.
– Кинофильмов много за свою жизнь видел? Книжек – хоть штуки три прочитал? – злорадно полюбопытствовал Колька.
– Мне не до кинофильмов было.
– Вот так.
– Што – «так»? – обозлился старик кузнец. – А по-твоему: каждый день в клуб заполыскивать? Кикиморы болотные… Скоро вся Расея без штанов останется – с такими рассуждениями-то.
– Не останется. Будем в бостоновых костюмчиках ходить. Вот так. Даже – на работу. А в клубе я выставку сделаю, люди приедут смотреть и будут рыдать и плакать. Но вас я на выставку не приглашу.
– Счас, разбежался я на твою выставку – спина вспотела, – сказал старик. – Молоти знай – пока, до выставки-то.
Колька взялся за кувалду.
Матвей курил. Ждал гармонь.
– Чего эт звонаря-то нашего нет? – спросил жену.
– То он мешает ему, то сидит ждет… Небось куклы дома режет. Или Нинка уехала куда… Бегаю я за ним?
Матвей лег. Полежал.
Не спалось.
– А ни хрена я им не верю! – воскликнул он. – Песни – про любовь, кинофильмы – про любовь!.. Страдают!..
– Чего ты опять?
– Притворяются. Не притворяются, привычка такая пошла у людей: надо трезвонить про любовь – ну, давай про любовь. Дело-то все в том, что жениться надо! Что он, Колька, любит, что ли? Глянется ему, конечно, Нинка – здоровая… А время подперло жениться, ну и ходит, дурак, по ночам, тальянит. А чего не походить? Молодой, силенка играет… И всегда так было! Так они навыдумывают себе: мы теперь не так! Мы теперь по-другому!.. Тьфу! Как?!
– Да чего они тебя тревожут-то? Чего ты взъелся-то на них?
Матвей долго молчал.
– А может, мы, правда, по-другому прожили? Не так как-нибудь? Может, чего-нибудь пропустили?..
– Как не так? Чучело.
– Спи, ну тя!..
Жена легко и согласно заснула.
Матвей тоже задремал.
…И увиделось ему, как они – молодые, нарядные – идут в хороводе на зеленом лугу… И сидят в кругу три балалаечника и подыгрывают спокойной старой русской песне, которую поет, кружась, хоровод. И спокойно, и красиво, и солнышко светит…
Но вдруг каким-то образом в хоровод ворвался Колька со своей гармозой трехрядной… Рванул ее, сломал хоровод, и девки и парни пошли давать трепака – по-теперешнему, с озорными частушками. И, что самое удивительное, сам Матвей и его жена теперь, Алена, тоже молодые, – тоже так лихо отплясывают, что Матвей от удивления даже проснулся.
Звенела в переулке Колькина гармонь…
Матвей сел, закурил.
