Кем вы ему приходитесь? - Фрида Вигдорова

….Разговор с семьей Петровых длится долго. Он мучителен для всех — для матери, отца, мальчишки, для всех членов комиссии. Картина всем ясна, а выход из положения — не очень. Правда, Боря обещал исправиться. Правда, он обещал хорошо учиться. На семью Петровых наложен штраф — десять рублей. Семье Петровых дано много полезных советов. В комнату вызвана новая семья, перед комиссией новое горе, новая неразбериха. Петровы уходят. Что они унесли отсюда? Что поняли? Как будут жить дальше? Этого пока никто не знает.

Новая семья, которая сменила семью Петровых, необычна: две матери, отец и сын. В чем же тут дело?

У Арсения Семеновича Боголюбова была жена Елена Григорьевна. Уехав в командировку на Север, он вернулся оттуда с новой женой. Елена Григорьевна тотчас переселилась к своей матери, оставив мужу квартиру. В новой семье появились дети — Володя и Витя. Но родителям было не до них: беспутная, пьяная жизнь, ссоры, драки. Потом — крупная растрата. Боголюбов был арестован и сослан. Это не нарушило привычного хода жизни: оставшись одна, новая жена Боголюбова — Зинаида Павловна по-прежнему пила, совсем забросила дом, надолго уезжала, оставляя детей без присмотра. Однажды к мальчикам наведалась Елена Григорьевна. Она увидела грязную комнату, заброшенных, голодных детей. С тех пор она стала приходить еще и еще — чтобы умыть, одеть, накормить. Однажды старший, Володя (ему было тогда шесть лет), сказал: «Возьми меня к себе».

И она взяла его. Младший был отдан в интернат, а Володю стала воспитывать Елена Григорьевна. Сейчас ему шестнадцать. Отбыл срок наказания отец. Мальчик отказывается жить с ним. Зовет обратно в семью мать — Володя и слышать об этом не хочет. Что же привело этих людей сюда, в комиссию по делам несовершеннолетних? А вот что: Елена Григорьевна решила усыновить Володю, но для этого надо лишить родительских прав Зинаиду Павловну. Мало того: Витя, младший, тоже просится к Елене Григорьевне. И она согласна взять и его.

У комиссии широкие полномочия, она вправе входить в суд с просьбой о лишении родительских прав, если этого требуют интересы детей. Вот это сейчас и решается: лишать Боголюбовых родительских прав или не лишать? Оба — и Арсений Семенович, и Зинаида Павловна — в отчаянии. Оба умоляют не лишать их права воспитывать детей. Зинаида Павловна, плача, говорит: «Да, сознаю, я была плохой матерью. Это верно, что моего сына воспитала чужая женщина, спасибо ей. Володя, конечно, больше ее сын, чем мой. Но если и Витю у меня отнимут, я жить не буду».

Она закрывает глаза рукой и вдруг падает в обморок. Кто-то вскакивает, кто-то зовет врача, кто-то поднимает женщину и переносит в другую комнату. Я смотрю на Володю — лицо его хмуро и замкнуто, он даже головы не повернул в сторону матери.

Почему, надолго забыв о детях, они сейчас так цепляются за свое отцовство, за свое материнство? Что должно было случиться, чтобы мать бросила детей на чужую волю, что же произошло сейчас и вызвало эти слезы, это отчаяние? Не знаю.

Володя и Витя чудом не сбились с дороги. Они шли по краю — одинокие, никому не нужные. Одного подобрала и выручила чужая женщина. Другого взял интернат. Если б не это, комиссия, может статься, решала бы сейчас другой вопрос: как быть с Володей и Витей Боголюбовыми, подростками, которые сбились с пути?

А вот Лена Киреева сбилась с пути. Ей четырнадцать лет. Она бросила школу и ведет себя так, что кто-то предлагает немедля послать ее в исправительную колонию.

— Подождем, — возражают другие голоса, — дадим испытательный срок, устроим на работу, попробуем обойтись без колонии. Лена, обещаешь исправиться?

Лена обещает. В ее обещание можно поверить: она провела десять дней в приемнике и очень испугана. Она понимает, что лучше бы остаться дома, она боится колонии и поэтому готова дать (и выполнить!) любое обещание, только бы не в колонию, только бы не в колонию!

Но есть человек, который настаивает:

— Непременно в колонию! Кто же этот человек?

Ни много ни мало — отец Лены.

Он член партии, работает мастером на одном из ленинградских заводов, и он говорит:

— Вы хотите ее мне навязать, а я не намерен больше с нею возиться.

Он твердо уверен в своей правоте. Он уверен, что кто-то другой должен отвечать за его дочь. Раз сбилась с пути — пускай отправляется в колонию, он не намерен больше с нею возиться.

Ну, а что делать с Володей Дюковым? То, что он вытворял, в печати не передать, это определяется только одним словом: гнусность. Будь моя воля, я не колеблясь послала бы его в колонию. Но директор школы Людмила Васильевна Миловидова попросила дать Дюкову отсрочку: она за него ручается.

— На папашу надежды нет, — сказала мать Дюкова, — он у нас всегда пьяный, сын на моих руках, я за него отвечаю.

Но отвечать ей не под силу, она не справляется. Вся ответственность ляжет на Людмилу Васильевну. Я смотрела на эту женщину с великим уважением: она добровольно взвалила на свои плечи огромную тяжесть, и тащить эту ношу ей семья не поможет. И все-таки она отстояла Дюкова и взяла заботу о нем на себя…

Перед нами Игорь Белов. Не стану описывать его внешность, его манеру говорить. Освежите в памяти последний фельетон о стилягах или тунеядцах, и вы не ошибетесь — тут все так, как мы уже читали сотни раз: брюки дудочкой, ворот небрежно расстегнут, держится развязно, во рту блестит золотой зуб. Да, он явился сюда прямо из фельетона. Впрочем, лучше вспомните фонвизинского недоросля, это будет еще точнее.

Оперуполномоченный милиции сообщает вот что:

— В августе этому парню будет восемнадцать лет. Мать у него продавщица в специализированном винном магазине. Отца нет, отчим — шофер такси. Игорь закончил ремесленное училище, электромонтер, но с работы был дважды уволен за прогулы. Мы его вызывали, предупреждали, направляли на работу, но толку нет и нет.

— Отвечай, почему ты прогулял? — спрашивает председатель комиссии.

— А чего… Погода была хорошая… Лето… Все едут за город…

— А на второй работе почему прогулял?

— А там надо было бетон долбить, пылища в глаза летит. Ну, я и не стал ходить.

Взрыв совершенно справедливого негодования. Всем хочется, чтоб этот недоросль понял, почем фунт лиха, что такое настоящая работа. Кто-то в запале интересуется, почему у Игоря золотой зуб. Мать, которая сидит тут же, объясняет, что золотой зуб вставила сыну она: «из прынцыпа». Что же это за «прынцып»? В отместку мужу, который унес ее золотое кольцо, она взяла кольцо мужа и вставила золотые зубы себе и сыну.

Все ошеломлены такой принципиальностью, и кто-то спрашивает, что гражданка Белова думает делать с Игорем.

— Если бы можно было его убить, я бы его убила.

Наступает тишина. Что ни говори, а из уст матери такое не каждый день услышишь. И тут в деле появляется новая подробность. Слово берет заместитель председателя домового комитета.

— Беловым мы вплотную занялись с апреля месяца. Мы ему все разъяснили, какая будущность его ждет, и он вроде понял. И вот наведались мы как-то к нему и, понимаете, застали с девушкой.

Я смотрю на Игоря. На его лице по-прежнему нелепая улыбка. Мне становится тошно от этого бессмысленного толчения воды в ступе: ничего ему не объяснишь, ничего он не поймет. Поглядываю на часы: уйти бы.

— Как зовут твою девушку? — спрашивает кто-то.

— Валя.

— А фамилия?

— Не скажу.

Я не поверила своим ушам и снова подняла глаза. Улыбку словно смыло, лицо Игоря серьезно и спокойно, это совсем другое лицо.

— То есть как это не скажешь? Сейчас же говори! Мы сообщим куда следует про такую девушку!

— Не буду я ее впутывать.

— Говори сейчас же!

— Не скажу!

— Э, — произнес работник милиции, — там на лестнице стоит дожидается какая-то девушка, не она ли? Сейчас приведу.

Он выходит. Я от всей души надеюсь, что девушка ушла или хоть откажется войти сюда. Но открывается дверь, и она входит.

— Чем же это вы занимаетесь наедине с молодым человеком, а? Не стыдно?

Крепко сжав губы, девушка молчит.

— Вот сообщим вашим родителям, тогда узнаете! Как вас зовут?

— Валя, — отвечает она спокойно.

— Фамилия?

— Столярова.

— Где работаете?

— На заводе №…

— Где живете?

— Улица… дом… квартира…

— И не стыдно вам с тунеядцем водиться?

Молчит.

— Ну, уж раз вы дружите, почему не уговорите его работать?

— Я хотела его на наш завод устроить, да не вышло.

Что-то в ее спокойных, твердых ответах обезоруживает комиссию. Общий гнев обращается на мать:

— Куда вы смотрели? Золотые зубы вставляете, а воспитывать не воспитываете?

— Не буду я его воспитывать! Не буду! Мне надоело с ним возиться! Я еще сама жить хочу!

И с громким плачем она оставляет комнату.