Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!» - Владимир Першанин

– Почему дальше не везут? – спросил Персюков.

– Не успевают оборачиваться, сам же видел, что в санбатах творится.

Тимофей согласно кивнул. Конечно, он видел и все понимает. Основную часть прибывших положили на солому в огромный хлев, а наиболее тяжелых внесли в натопленный дом. Персюков оказался в тепле, хотя не считал себя тяжело раненным. Санитарка спросила:

– Где ваша карточка переднего края, товарищ?

Тимофей знал, что карточки выдают в местах боев, и ответил вполне убедительно:

– В кармане.

– В каком именно?

– Не тереби ты его, – сказал сосед с перевязанной головой. – Сама поищи.

Персюков хотел возразить. В кармане лежали деньги, вдруг возникнут вопросы. Санитарка извлекла «вальтер», который Тимофей в горячке не выбросил. Находке не удивилась, осторожно положила рядом, извлекла стопку червонцев и лишь затем удостоверение личности бойца переменного состава штрафной роты. Пистолет оказался самым убедительным аргументом.

– Оне, штрафники, ребята отчаянные, в рукопашку идут, – снова подал голос сосед. – Пистолет у фрица добыл.

Насчет денег вопросов не возникало. Финчасть аккуратно выплачивала денежное довольствие с риском для жизни, таково было правило для передовых частей в Сталинграде. Все же санитарка сходила к врачу, который не спал вторые сутки и пил крепкий чай, готовясь к новым операциям.

– Какие там карточки, – отмахнулся капитан-хирург. – Привезли, и слава богу. На самострела не похож?

– Нет. Рука перебита, а второе ранение в бок. Может, посмотрите, у него воспаление началось.

– Дашка, ты загляни в соседнюю комнату. Там в живот раненые лежат, вот кому срочно помогать надо.

Санитарка Даша сменила Персюкову бинты, подивилась татуировкам. Сосед, осмотревший пистолет, обнаружил в стволе патрон, осторожно разглядел оружие.

– Наверное, у фрица в бою отобрал. Может, и раны из него получил.

Сосед не догадывался, как близок к истине. Тимофей впадал в беспамятство, снова приходил в себя. Санитарка больше к нему не подходила, на пересыльном пункте скопилось слишком много раненых. Вскоре Тимофея затошнило от запаха нечистого белья и гниющих ран. Парное тепло гудящей печки раздражало, мешали стоны. Он стал ругаться, при этом отчаянно матерился. Хирург поднял голову от операционного стола и приказал:

– Угомоните его. Мешает резать.

Обезболивающих уколов не хватало. Персюкова старались успокоить словами, затем дали водки. Он выпил кружку и попросил вынести его на улицу.

– Холодно там, – предупредили Тимофея. – Ночью мороз стукнет.

– Лучше померзну. Не могу я в тепле лежать, тошнит…

Его внесли в огромный хлев, рассчитанный на отару овец. Здесь было спокойно и темно, лишь клубился пар от дыхания десятков людей. Персюков курил папиросы одну за другой, голова кружилась от водки и слабости. На ужин принесли горячее молоко и белый хлеб. Есть совершенно не хотелось, Персюков попросил еще водки.

– Нельзя вам, – сказала санитарка. – Ешьте и пейте хоть через силу.

Хлеб в глотку не лез, а от молока снова подступила тошнота. Тимофей заснул, но сон больше напоминал бред. В камере следственной тюрьмы его обвиняли в стукачестве. Тимофей энергично доказывал, что это не так. Аргументы не действовали, тогда он сорвался на крик.

– Вы сами блядво, – орал Персюков. – Меня вся братва знает.

Ему не верили, крик становился громче. Новый сосед, худой, с многодневной щетиной и перевязанными руками, убеждал Тимофея успокоиться.

– А чего они, – скалил зубы Персюков, – стукачи им кругом мерещатся.

– Дураки они, – соглашался сосед. – Давай лучше закурим.

Курили. Вокруг ворочались люди. Худой оказался заботливым соседом, помог выбраться наружу, подержал за плечо, пока Тимофей мочился. Огромный черный шатер раскинулся над головой. Подсушенный морозом воздух был прозрачен. Звезды мерцали, как диковинно расшитая искристая скатерть. Худой тыкал пальцем вверх и называл созвездия.

Тимофей тоже разбирался в астрономии. Когда бежал по молодости из лагеря под Кунгуром, ориентировался по такому же куполу. Жадно вдыхая холодный воздух, поправил соседа:

– Это не Полярная звезда, она повыше.

– Наверное, – соглашался тот.

На северо-западе край ночного неба светился дальними отблесками. Там находился фронт, гибли люди, не прекращалась война.

– Далеко отсюда, – вздыхал сосед. – Слава богу, отмучились. Завтра привезут в госпиталь, там тепло, постели чистые. До весны отдохнем, отоспимся вволю.

Однако до Персюкова смысл сказанных слов доходил с трудом, сознание туманилось, он едва держался на ногах. На рассвете Тимофей потерял сознание, вызвали врача, но когда капитан пришел, было уже поздно.

– Выносите, чего смотрите, – сказал он. – И закопайте утром всех умерших, пока земля не замерзла.

Остальная рота в ту ночь находилась в пятнадцати километрах от Сталинграда. Там не прекращались бои. Отчетливо слышались не только орудийные взрывы, но и отдельные выстрелы. Темнота не могла набрать силу. Мерцали отблески орудийных вспышек, многочисленных осветительных ракет, где-то горело.

Позиции пехотной дивизии, которой временно придали штрафную роту, располагались в болотистой низине. Здесь к подножию Ергенинских холмов подступали многочисленные Сарпинские озера. На перешейках и островах располагались траншеи, землянки, артиллерийские позиции. Все объекты отлично простреливались с холмов, дивизия несла огромные потери. Ее спасало от полного уничтожения лишь сравнительно большое расстояние до высот и постоянно прибывающие маршевые роты, которые перемалывались артиллерийским огнем.

Склоны и прилегающие к ним поля с кустарником, деревьями, небольшими оврагами и мелкими остатками разрушенного хуторка занимали немцы. Это было что-то вроде предполья или предмостной обороны, а мостом являлись холмы и дороги между ними.

Задание Елхову поставили яснее некуда. Захватить участок предполья, продвинуться насколько можно и встать у основания холмов. Капитан не стал задавать лишних вопросов, уточнил лишь детали взаимодействия и будет ли артиллерийская поддержка.

– Чем я вам помогу? – удивлялся начальник штаба дивизии. – Мы в болоте сидим, батареи ополовинены, снаряды за шесть верст по ночам таскаем. Вот у тебя четыреста активных штыков, а у меня от батальонов одни названия остались. В ротах, где сорок, а где двадцать человек. Да и в каком состоянии, сам видел.

Оборона в заполненных ледяной водой и грязью осенних траншеях изматывала людей. Здесь не осталось здоровых бойцов. По траншеям слонялись, а чаще дремали изможденные люди. Немногие землянки и блиндажи были залиты водой, боеприпасы выставляли на бугры, там же по ночам дремали. С простудой в тыл не отправляли, лишь когда человек впадал в бред от высокой температуры, его тащили вшестером сквозь болото, грузили на лошадей и доставляли в санчасть. С холмов немцы вели постоянный будоражащий огонь, получалось что-то вроде смертельной лотереи. Прятаться негде, даже если забраться в холодную воду под бревенчатую крышу землянки. Трехкилограммовая мина, набравшая хорошую скорость, пробьет ее, как фанеру, и рванет внутри.

Конечно, если наступать, то большими силами, и сразу брать высоты. Польза от предполья, если его удастся захватить, небольшая, но это своего рода плацдарм, через который по твердой земле можно стянуть дополнительные силы и артиллерию. Впрочем, дальнейшее – это уже стратегия, до которой Елхову не было дела.

В те первые ноябрьские дни никто еще не знал о готовящемся контрнаступлении под Сталинградом. Но командование уже настойчиво срезало углы, готовило плацдарм для будущего удара. Одним из них должен был стать участок возле поселка Дубовый Овраг, откуда просматривалась окраина Сталинграда.

На этот раз водку не давали. Ужин накануне оказался скудным, а перед рассветом старшина Глухов раздал лишь махорку. Впрочем, голод, сопровождавший людей последние недели, отступил. Все находились в лихорадочном возбуждении, прислушивались к гулу канонады на севере и терпеливо ждали команды. Двинулись в темноте. Под ногами хрустел лед, в некоторых местах подмерзшая корка не выдерживала тяжести, бойцы проваливались в густую вязкую почву.

Третий взвод перебрался через лесополосу, смешался с четвертым. Младший лейтенант Федя Колчин пытался собрать своих людей, получилась суета. С дальнего холма, прямо в лица, полетели трассеры, бойцы упали на землю, но большая дистанция рассеивала пули.

– Не суетитесь, пошли вместе, – сказал Маневич.

Он сменил шинель на телогрейку, движения лейтенанта были четкие и уверенные. Сергей Маневич шел налегке, тогда как Колчин тащил тяжелую полевую сумку, набитую ненужными бумагами и личными вещами. Мешали двигаться захлюстанные грязью полы длинной шинели, которую он пожалел оставить, за пазухой были набиты гранаты, карманы оттягивали пачки патронов.