Обещание - Дэймон Гэлгут

ним произошло. Он знал, что делает. Чтобы получить прощение, я должен преклониться. Встать на колени перед этим мошенником! Нет, нет, всему есть предел.

Мошенником он именует Алвейна Симмерса, который, уйдя, так сказать, в свободное плавание, построив свою церковь, для многих сейчас почтенная фигура. Господь был благосклонен к нему в последнее время, и у него тучное стадо, которое регулярно платит десятину. Пухлая плоть не доставляет ему сейчас неудобств, она уютно заполняет его новое угольно-черное облачение, щедро выдаваясь из манжет и поверх воротника. Его седина тоже выглядит приятно, так, по крайней мере, говорит ему Летиция, которая нежно причесывает его каждое утро. Сам он, увы, убедиться в этом не может. Глаза совсем перестали видеть, почти сплошной мрак, в лучшем случае смутная тень движется во мраке. Он потратился на новые очки с практически черными стеклами, ему приятно ощупывать их большую прямоугольную оправу. А самое ценное его новое приобретение – говорящие наручные часы.

Бип-бип, говорят они. Одиннадцать часов тридцать минут.

Прошу прощения, говорит он посетителю. Надо было их выключить.

Антон заворожен и устрашен, всё в этом человеке неправдоподобно, гротескно, а больше всего эти огромные уродливые часы и их голос. Он хочет услышать их еще раз, но придется ждать пятнадцать минут.

Они сидят в гостиной нового пасторского дома в Маклнеке[34], в солнечной комнате окнами на север, за которыми сад с альпийскими горками. Алвейн и его супруга, простите, сестра, не сочтите за неуважение, давно покинули сырые тесные комнатушки позади здания Нидерландской реформатской, Бог даровал ему ныне благоденствие. Многое переменилось. Он больше не называет себя дуомени, теперь он пастор, не господин, как прежде, а пастух, проповедует своим клиентам, кхм, то бишь пастве, более мягкий и взаимовыгодный путь к спасению. Служитель Господа никогда чрезмерно не пекся о личном имуществе и мирских благах, какими бы они ни были, но, что ни говори, с ними жизнь приносит удовлетворение.

Удовлетворение, да еще какое, приносит ему и то, что происходит сейчас. Он знает, почему Антон здесь, его предуведомили, и он предвкушает сладость отмщения.

Только три ложечки сахара сегодня, говорит он Летиции, которая наливает чай.

Размешав, она отходит, чтобы они побеседовали без помех. Но не далее чем до двери, где садится на стул, чтобы, если понадобится, быть поблизости. Крепко сводит твердые колени, прихлебывает чай быстро и воровато, будто птица клюет.

Я пришел попросить прощения, говорит ему Антон.

За что, мой мальчик?

(Ты прекрасно знаешь, за что.) За то, как я разговаривал с вами девять лет назад. Я был не в лучшем состоянии. Я сказал то, чего не думал.

Антону пришлось это отрепетировать, он даже перед зеркалом становился, делая нейтральное лицо, хотя это, похоже, лишнее, учитывая обстоятельства. Подлинные свои чувства он прячет сейчас за зубами, оскаленными в легкой улыбке.

Ох, ну что ты, отзывается наконец дуомени/пастор, это очень давние дела.

И все-таки.

Бог прощает всё, заявляет он, на мгновение спутав себя со своим творцом. Выбрось из головы, даже и думать забудь.

Отлично. Антон только рад послушаться, хотя подозревает, что думать об этом все-таки будет, и долго. Сидя спиной к Летиции, он делает злую гримасу, слегка побаиваясь, что темные очки – маскировка, но пастор не реагирует.

Отец, говорит он, любит блудного сына больше, чем сына послушного.

Мне это всегда казалось несправедливым. Но так устроен мир.

Господь не может быть несправедлив! Полно, Андре, давай помолимся вместе.

Андре, он же Антон, он же блудный сын, не в силах последовать примеру пастора и встать на колени, но он принуждает себя сгорбиться на стуле, стараясь принять смиренный вид. Глаз не закрывает, пялится и пялится на оранжевый ковер, а тем временем возносятся благодарственные хвалы Всемогущему за возвращение отбившегося агнца в отару, за умягчение злых сердец, за претворение злобы в кротость, и так далее и тому подобное, и внутри себя Антон страдает, да, он страдает. Огонь и лед в одно и то же время. Ты лицемеришь, я тоже. Я не потерялся, не размягчен и не принижен. Мое сердце и сейчас ожесточено против вас обоих, лжеотец номер один и лжеотец номер два. Сильнее прежнего ожесточено. Я волк, а не агнец. Зарубите оба себе на носу.

Бип-бип. Одиннадцать часов сорок пять минут.

Ох, прости, дорогой, говорит пастор посреди молитвы. Надо было их выключить.

А вскоре после этого Антон разгоняется в отцовском «мерседесе», торопясь оставить позади свою маленькую капитуляцию. Готово дело, и права была адвокатесса, сдаваться легко. Во рту у меня вкус желчи. Нет, по правде говоря, ничего там такого нет, слабость безвкусна.

Деньги, вот из-за чего всё. Абстракция, которая формирует твою судьбу. Бумажки с циферками, зашифрованные долговые расписки, каждая бумажка реальна не сама по себе, но властью, которую дают тебе цифры и которой всегда мало. Власть могла бы спасти тебя, Антон, с ней бы ты мог выбраться из страны и осуществить свои замыслы. Не так уж и поздно даже сейчас расправить крылья, хотя цифрам, возможно, понадобится время, чтобы вырасти как надо. А пока – смотри по сторонам, лови шанс, не сдавайся.

Он останавливается у банкомата, надежд немного, но, вопреки всем ожиданиям, она положила кое-что на его счет. Две тысячи рэндов. Не бог весть сколько, но и не гроши. Почему она всегда так добра? В глазах становится жарко от слез, но потом ему приходит в голову, что на сей раз она, может быть, платит, чтобы он больше не появлялся. Как бы то ни было, засовывая в бумажник грязные купюры, он преклоняет мысленно перед ней колени. Не тело, но благодарность моя тебе причитается. Надо будет позвонить тебе потом, когда наберусь храбрости. Хотя, вообще-то, он не о ней сейчас думает, а о Дезире.

В одно место еще заехать – впрочем, надо ли? Он доезжает до парковки похоронного бюро братьев Винклеров, где прямо сейчас Па готовят к погребению. Сегодня, сказали, подходящий день, чтобы взглянуть на отца, если есть желание. Он не знает, есть оно или нет. Хочу ли я напоследок пообщаться с умершим отцом? Что я получу от этого общения и что получит он? Даже сейчас, сидя в машине у приземистого кирпичного здания, больше похожего на муниципальное учреждение, чем на похоронное бюро, он не знает ответа.

А потом знает и запускает мотор. Звук, замирая, проникает в помещение, где над Мани уже пару часов трудится Фред Винклер, старший из троих братьев. Все основное сделано, отверстия