Женщина-VAMP - Евгения Микулина

– Марина… Ты спасла мне жизнь – это правда, без крестиков, без ноликов, без всяких алкоголиков. Ты здорово дерешься с собаками. Ты бегаешь по вертикальным стенам. Ты очень быстрая, и у тебя сейчас какое-то странное выражение глаз. Такое… нездешнее. Это все вызывает… вопросы, скажем так. Я очень тебя люблю, ты это знаешь. Но я, честное слово, хотел бы понять, что вообще происходит. Оно как-то – ну не вполне реально. Я пил, конечно, но, ей-богу, не так много… Так что объясняй.

Он замолкает, выжидательно подняв брови. Я должна ему ответить. Больше тянуть нет смысла. Двум смертям не бывать… О да – мне ли не знать!

Я стою на другом конце комнаты – мне легче говорить, стоя вдали от него:

– Ты не все мои странности перечислил.

– Вот как? И что же я забыл?

Я делаю глубокий вдох – как перед прыжком в воду с высокой-высокой вышки.

– У меня ненормально холодная и белая кожа. Я сплю не больше трех часов в сутки. Я не выхожу на открытое солнце. Я практически никогда не ем и не пью. – С каждым словом я делаю шаг вперед и незаметно для себя оказываюсь рядом с ним. Я приближаю свое лицо вплотную к его лицу. – Посмотри мне в глаза, Влад. Какого они цвета?

Он смотрит, и во взгляде его отражается замешательство.

– Они… вишневые. Это особенный цвет. Только твой. – Он улыбается.

Черт бы его побрал с его неуместной нежностью!

– Господи, Влад, посмотри внимательно! Я знаю, что любовь слепа, но не до такой же степени. Они красные, Влад! У меня красные глаза.

Он вопросительно поднимает бровь:

– Линзы?

Это просто невозможно. Он меня с ума сведет когда-нибудь. Вздохнув, я делаю шаг назад и протягиваю ему руку, кладу его пальцы на свое запястье.

– Пощупай. Ты чувствуешь пульс?

Он сосредоточенно ждет и, конечно, ничего не находит. Я кладу его пальцы на свою шею – туда, где обычно пульс заметнее, чем на руке.

– А здесь? Нет?

Его глаза расширены – они ищут чего-то в моем взгляде, он пытается вникнуть в мои слова.

– У меня нет пульса, Влад. Мое сердце не бьется.

Его глаза распахнуты мне навстречу, но в них снова нет страха – только это его идиотское беспокойство за меня.

– Марина, это ненормально… Ты чем-то больна?

– Черт возьми, Влад, ты что, кино никогда не смотришь?!

Он выглядит… обиженным.

– Смотрю, естественно. Но при чем тут кино? Какое кино?

И правда – который из сотен снятых о моем племени фильмов теперь назвать? Я еще никогда в жизни не рассказывала людям о себе – я понятия не имела, как это трудно. Я представляла себе его ужас. Отвращение. Что угодно – но только не это. Он просто не понимает. Не может сложить вместе два и два и сделать выводы. А я… я не могу заставить себя произнести вслух одно-единственное слово, которым меня следует называть. Одно слово, которое все ему объяснит.

Я отхожу от него и останавливаюсь возле домашнего бара. Отвинчивая крышку термоса и наливая себе в стакан темно-красную, как мои глаза, жидкость, я обращаюсь к Владу, оглядываясь через плечо:

– Помнишь, ты спросил меня как-то – сколько мне лет?

– Помню. Ты мне явно наврала.

Этот невозможный человек усмехается!

Я поворачиваюсь к нему и медленно киваю, держа свой стакан в руках.

– Точно – наврала. Ты решил, что я себе прибавила лет, и не мог понять – почему. Ты был прав – и не прав. Мне в самом деле не тридцать. Я моложе. И одновременно… несколько старше. В мой последний день рождения мне исполнилось двадцать три. – Я делаю паузу. Мне самой странно думать о том, что я сейчас скажу, и нужно собраться с силами… Ну вот – я решилась: – Это было в 1812 году.

Наконец на его лице появляется выражение, которого я все это время жду. Шок. Он побледнел. Он смотрит на меня не отрываясь. Костяшки сжимающих бокал пальцев побелели. О господи, он сейчас раздавит бокал и порежется – только этого мне не хватало!

Мне уже некуда отступать. Я снова подхожу к нему.

– Я неплохо сохранилась, верно? Это все благодаря особой диете – помнишь мои противные биологические коктейли, красную бурду, которую я не дала тебе попробовать?

– Помню.

У него такое лицо, как будто его сейчас стошнит. Правильно. Так и должно быть. Я знала, что так будет. Но не представляла, что будет так больно.

– Вот. Пить не надо – тебе в самом деле не понравится. Просто понюхай.

Он слушается, и его как-то странно передергивает. Он закрывает глаза – в первый раз за все это время он отрывается от моего лица. У него больше нет сил смотреть…

Я киваю. Все правильно. Все так, как должно быть.

– Это кровь. Человеческая кровь. Я должна пить ее, чтобы жить.

Я подношу стакан к своему лицу – запах, от которого его передернуло, мне кажется очень вкусным. Я делаю глоток.

Он отвернулся от меня и ниже опустил голову – я вижу только его профиль. Его красивый профиль, с высокими скулами и черными бровями. Его глаза закрыты, и я вижу на его сомкнутых длинных темных ресницах слезы. Мое сердце переворачивается в груди. Он плачет обо мне. О себе. О том, что узнал.

Как я завидую его слезам!

Как я хотела бы плакать вместе с ним. Страдать вместе с ним. Жить вместе с ним.

Я смотрю на свое отражение в темном зеркале на стене за его спиной. У моего отражения совершенно опустошенный вид, и на губах блестит темная влага. Я говорю – мягко, тихо, и, наверное, печально:

– А теперь посмотри мне в глаза и скажи, что ты меня любишь.

Глава 11

– Я люблю тебя.

Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их обдумать. Не слишком быстро – ей не придет в голову, что я это просто так говорю, автоматически. Или защищаясь от чего-то – ну как подозреваемые в детективах, когда они чересчур поспешно отвечают на вопрос следователя, и он понимает, что они что-то скрывают. Мне и не нужно обдумывать свои слова. Они звучат искренне, потому что это правда. Я люблю ее. Даже несмотря на то, что сейчас узнал… Конечно, я люблю ее. Как я могу ее не любить?

Да, ситуация совсем не проста. Не каждый день человек узнает о том, что женщина, которую он любит, тяжело больна. Такие вещи сами собой в голове не укладываются – в ту минуту, когда я это понял, и понял, ЧТО она о себе воображает, я пережил глубочайший шок. У меня даже слезы на глаза навернулись. Дурь, конечно, и детский сад, но вообще понятно – за этот вечер со мной много всего странного случилось. Да и пить надо меньше. На секунду мне пришлось зажмуриться и отвернуться – чтобы как-то справиться с собой. Но потом, когда она выдала мне свой печальный «ультиматум»… Конечно, я сразу открыл глаза, и посмотрел на нее, и сказал, что люблю. Потому что это правда. То, что она серьезно больна, не имеет для меня никакого значения. Никто, как говорится, не обещал, что будет легко. Я люблю ее и знаю, что она… все для меня. Но она больна. Значит, я буду с ней рядом – пока мы вместе не найдем выход.