Смерть Тихого Дона. Роман в 4-х частях - Павел Поляков

Женское население хутора в ужасе. Бабушка сразу же приносит особой настойки. Девки бегут топить баню, Мотьку посылают за другой настойкой - для принятия вовнутрь, та, первая, для растирания. Ставится немедленно и самовар - горячего чайку с малиновым вареньем испить, вот что хорошо помогает. И когда переоделся и выкупался гость, сели все за стол, поднял тост дедушка:

- За спасителя утопавшаго раба Божия, иерея Тимофея, отрока Симеона!

- Спаси те Христос, - гость жмет руку своего нового друга, - уж я тебя отблагодарю. Эй, Марья, где ты есть, побеги, в саквояже поройся, тюбетейку ту татарскую найди, вот ему отдай.

Марья Исаковна приносит тюбетейку:

- И всегда он так. Хвалит Бога в небе, а под ноги не глядит. Однова с полугорка мы вывернулись, тоже он на леса и поля загляделся. Спасибо, конь смирный был, а то и костей бы не собрали. А он что, встал, отряхнулся, псалом запел. Да ты слышишь или нет? Поясница это как - не болит ли?

- А и заболит, так на то воля Божья!

У самой речки сварили два казака-помольца из только что наловленной рыбы хорошую щерьбу. Мельничиха принесла ложки. Дедушка и отец вместе с гостем своим принесли полбутылку водки, выпили истово, с понятием. Лишнего в присутствии священника никак не говорили. Похваливали щерьбу, толковали об урожае и ценах, и замолчали, глядя на высыпавшие звезды, на отражение месяца в речной глади. И все молча согласились с утверждением отца Тимофея, что вот, на глазах наших, свершается чудо Божие, зовущее нас к размышлению о путях жизненных. Выпив последнюю рюмку откашлялся один из помольцев, вроде бы вздохнул, но перешел тот вздох его в служивскую песню:

И-э-э-ой, е-ехали казаченъки

Со службы домо-о-ой...

Не поет он, а раздумчиво рассказывает о старой были, как, прослужив долгие годы, возвращались казаки на Дон.

На плечах погоники,

На грудях хрясты-ы-ы.

Поют все, и все они видят её, сотню казачью, как идет она шагом, как радостными поклонами встречают её степовые травы...

Едуть по дороженьке,

Родитель стои-и-ить.

 «Здорово папаня!

Здорова ль сямъя-а-а?». -

в долгой отлучке пробыл сьн. И первый его вопрос - о семье. И отвечает ему отец, примирившийся с горькой действительностью:

«Семья, слава Богу,

Прибавилася,

Жана молода-ая

Сына-д р-родила-а-а!».

И дальше поют они о страшной судьбе:

Сьн отцу ня слова,

Садилси на коня,

Подъяжжаить к дому,

Стоить мать - жана,

Мать стоить с улыбочкой,

Жана-д во сляза-а-ах!

Мать сына проси-и-ила:

«Прости ты, сын, жану-у-у!».

«Жану-у» поющие особенно выделяют, как бы и сами присоединяясь к просьбе матери. Но:

Засьвярькала шашечка

Во правой во руке-ее,

Скатилась головушка

С нивернай жине-е-е.

Будто придавленные ужасом случившегося, не сразу прихватывают певцы следующий куплет. Знают они, что ошеломленный им самим содеянным, поймет убийца всю глубину страшного несчастья:

«Их, што я наде-е-лал,

Што я да нароби-и-ил,

Жану я заре-езал,

Сибе я загуби-ил.

И в полном отчаяньи:

Жану я заре-езал,

Сибе я загуби-и-л,

Малаю малютачку

Навек асирати-и-ил!».

Далеко, где-то за лесом, замирает в степи последний аккорд. Умолкли певшие у костра. Недвижно светится в потемневшей воде бледный месяц, дотлевая, гаснут огоньки углей.

Широко крестится отец Тимофей:

- Прости нас, Господи, и помилуй грешных. Упомним же, что рассказал нам народ наш в песне этой. Только Богу одному известно, сколько горя, сколько зла, сколько слёз принесли нам годы вынужденного служения... не уподобимся молодому ревнивцу, но и не осудим, как не осудим и несчастной жалмерки. Никого не осудим, да и сами не судимы будем, но вот, глядя на звёзды Божьи, слушая, как хвалит Его в степи всякая тварь земная, помолимся в душе за всех братьев наших, в боли и сомнениях жребий свой земной несущих... Гляньте, вон, плесканула рыба в камыше, а вон, высоко, глянь-глянь, всё небо перерезав, вспыхнула в раз последний, и вон - она, покатилась за вербы звезда падучая, что можем мы с вами сказать пред лицом сей тайны великой, нами, людьми, доселе неразгаданной?

Три недели прожил гость на хуторе. И подался опять через Камышин в степи заволжские, а оттуда в полюбившееся ему Войско Яицкое, ныне, приказом царя, переименованное за борьбу, за право своё, в Уральское. И там еще живут казаки, и там они в справедливость Господню верят и надеются, что за крепкую веру взыщет их Господь милостями и минует их чаша зла и ненависти.

Небо заволокло окончательно, дождь идет непрерывно и нудно, в доме давно уже топят, дороги так развезло, что стали они почти непроезжими. Кабы не мельница, то и заскучать бы на хуторе можно было. Но всё же везут и везут люди пшеницу и просо, неумолчно стучат жернова, неустанно крутится драчка, и доволен Микита-мельник - год будет прибыльным. Довольны и отец с дедом, доволен и Семен, целыми днями пропадающий в библиотеке. Закутанная с ног до головы приехала сегодня тетя Вера, покрыв ноги теплым платком, улеглась на диване, пододвинула к себе поближе столик с отобранными для чтения книгами, - дядя Воля вместе с племянниками давно уже пишут письма из своих полковых стоянок, - и есть неустанно шоколад, сушеные фрукты, грызть миндаль. И племянника угощает. Хорошо с ней, только почему забрала она одну из книжек, сказав, что не для детей это, и отдала отцу, а тот ее на самую высокую полку поставил? И трогать не велел. Ну и пусть, и название какое-то глупое - «Декамерон», эка невидаль, у него вон Марк Твен, Джек Лондон, чего только нету.

Сегодня за рекой подожгли выволочки. Припозднились немного, мокрые они, плохо горят, застелило теперь всё поле едким дымом и не видать больше ни дяди Волиного, ни тети Агнюшиного хуторов.

Сегодня перепугал он бабушку, войдя утром в столовую и напевая на самим им выдуманный мотив песенку пиратов, вычитанную им в книжке:

Двенадцать мертвецов на крышке гроба,

Ио-хо-хо и бутылка рома!

Перекрестилась она и пошла отцу жаловаться, в разговор вмешался дедушка, и кончилось всё тем, что велел ему дед никак перед бабушкой всё не рассказывать и не петь из этого, что он там вычитывает.

- А читать вали и дальше. Это тебе, как и еда разная, всё пригодится. Хорошему желудку всё на пользу.

Теперь попалась ему книжка под заглавием - «Во славу батюшке царю, на пользу матушке России», прочитав ее и, придя в восторг от подвигов матроса Кошки, рядового Иванова, и о солдатах, взорвавших собственную крепость после того, как ворвались в нее враги, быстро набросив полушубок, бежит он к Мишке на мельницу, залезает с ним по крутой лестнице на балкон двухэтажного амбара и там, облокотившись о перила, спрашивает своего дружка:

- Мишка, ты книжку про матроса Кошку читал?

- Ни.

- А скажи мне, - эта мысль вдруг поразила самого его, вспомнил вычитанную историю о Петре Великом и о споре его с королем прусским, - скажи, прыгнул бы ты по приказанию царя вниз вот с этого балкона.

- З якого балкону?

- Да вот этого, где стоим.

- Ни!

- Как так? - да ведь сам царь приказал!

- А хиба ж я дурный? Чи що?

Семен в полном недоумении: как это так, сам царь приказывает, а какой-то Мишка прыгать не намерен. Что за ерунда, надо дедушку спросить...

- Гм... отказался, говоришь Мишка твой с балкона прыгать? Ну, будем надееться, что не потребуют от нас таких прыжков. А ты, кстати, внучек, знай, что глупых приказов и выполнять не следует.

- Кто бы ни приказал?

- Кто бы ни приказал! Одно помни: на царской службе так всё уметь повернуть нужно, чтобы никакой тебе шкоды от глупого начальства не было. Заруби себе на носу старое наше правило: не тот казак, что поборол, а тот, что выкрутился. С балкона каждый дурак сигануть может. А пользы? И еще тебе скажу: они, цари, хоть и божьи помазанники, а было меж ними столько дураков стоеросовых, что беда да и только. Ты сам смекать привыкай, как всё для себя к лучшему повернуть. На эту на смекалку свою больше всего надейся. Вот и вся наука. Особенно теперь, когда, как думается мне, - вот-вот поднимется оно, хамское море, против нас. И вся загвоздка будет в том, как мы себя сами определим - попадем смекалкой своей в Давиды, хорошо, не попадем - побьют нас всех и жалиться нам некому будет.

Целый месяц проплакало небо. Становилось всё холодней и холодней, смеркалось рано. Дом топится с раннего утра, на дорогах и на дворе всюду огромные лужи, развезло окончательно. Ни души нигде не видно. Беспрестанно сеет мелкий, нудный, бесконечный дождь. Глаза бы ни на что не глядели...