Орёл в стае не летает - Анатолий Гаврилович Ильяхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Случай, о котором полюбопытствовал царь Филипп, имел место в конце жизни Платона, но не в таком виде, как об этом рассказывали недоброжелатели. Восьмидесятилетнему схоларху в последнее время часто нездоровилось. За стенами Академии существовала заболоченная местность, из-за чего, когда ветер дул оттуда, в атмосфере вокруг создавался не совсем благоприятный климат. Врачи советовали Платону избегать длительного пребывания на воздухе в такую пору, но Платон проявлял в этом отношении невероятное упрямство:
– Ради того, чтобы продлить свою жизнь, я не соглашусь поселиться даже на благословенном богами Афоне, – твердил он врачам и близким.
Платон вообще перестал выбираться в Афины, остался жить при Академии, а для прогулок избрал в саду тихую аллейку со скамьёй, куда его сопровождали проявлявшие к нему заботу близкие ученики. Никто не осмеливался нарушать его покой, когда он там находился.
Однажды Платон, по своему обыкновению, устроился отдыхать на любимой скамье, послушать птиц. На этот раз он был один: Ксенократ, ближайший помощник, отбыл из Афин по своим делам, а Спевсипп из-за болезни остался дома. В это время той же аллей проходил с занятиями Аристотель со своими учениками, между ними велась оживлённая дискуссия. Когда шумная группа молодых людей приблизилась к месту, где отдыхал Платон, Аристотель вместо того, чтобы поздороваться и пройти мимо, остановился и присел с другого конца скамьи. Затем повернулся к Платону и, будто только что увидел его, с наигранной вежливостью спросил:
– Учитель, мы не помешаем своими разговорами?
Платон пожал плечами.
– Ну вот, друзья, – обратился к слушателям Аристотель, – разрешение Учителя получено, и это позволяет мне развить критические замечания к его высказыванию, например о силе речи. У меня есть все основания не доверять выводам уважаемого Платона, который говорит, будто искусство красноречия есть умение увлекать душу словами. Но ведь душа имеет столько видов, сколько оратор видит перед собой слушателей, и они бывают все разные.
Старый философ невольно становился заложником несуразной выходки Аристотеля, но, не имея сил сразу встать и уйти, вынужденно выслушивал высказывания своего ученика и лучшего преподавателя Академии, которым гордился, но его присутствие едва терпел. Аристотель продолжал провозглашать, что задумал:
– К сложной душе слушателя оратору надо обращаться со сложными, разнообразными речами, а к простой душе – с простыми. Когда это установлено и разобрано по деталям, слушателей легко убедить подготовленными для этого речами. Оратор сам определяет время, когда ему уместнее говорить, а когда – и воздержаться; ему следует применять вовремя все изученные им виды речи – сжатую, жалостливую или зажигательную. А если кто не учитывает характеры своих слушателей, тот никогда не овладеет искусством красноречия.
Платон продолжал сидеть к Аристотелю спиной, прислушиваясь и делая вид, что его ничто не беспокоит. Аристотель завершил словами:
– Стать хорошим оратором трудно, всё равно как взрастить хороший сад. Трудно овладение языком, но цветы красноречия благоухают в устах оратора, им рукоплещут зрители, будто хорошему актеру в театре, они богаты и всегда новы.
Платон встал, опираясь на палку и, тяжело ступая, пошёл прочь. В спину он услышал:
– Прости, Платон, но мне дороже истина, к которой я упорно стремлюсь.
Платон, не оборачиваясь, проворчал себе под нос, но его всё равно услышали:
– Жеребенок, который только бросил сосать молоко, уже брыкает свою мать.
* * *
С этого дня Платона больше не видели гуляющим в саду, а лекций он давно не читал. Ксенократ вернулся через три месяца. Узнав от близких учеников о случившемся – не от самого Платона, он поспешил встретиться с Аристотелем. Застал его прохаживающимся со спутниками там, где обычно гулял Платон. Ксенократ действовал решительно: в резких выражениях обвинил Аристотеля в оскорблении руководителя Академии:
– Как посмел ты унизить уважаемого всеми человека, да ещё при своих несмышленых учениках?! Ты прогнал учителя со скамьи, принадлежавшей только ему в его же саду, чем содействовал ухудшению состояния здоровья! Ты убийца!
Так это было на самом деле или иначе, но Платон через полгода после инцидента умер.
Филипп не задавал больше Аристотелю вопросов. Дальше они вкушали блюда в покойном молчании, а когда кувшин опустел, царь отпустил гостя, оставшись один на один со своими воспоминаниями…
Глава 8. Филипп II, царь Македонский
Реформатор
Филипп не мог пожаловаться на невнимание богини Лахесис, назначающей каждому человеку особую судьбу. Долгие шесть лет, которые он, младший сын царя Аминты*, подростком находился в Фивах в качестве заложника, Лахесис подарила ему терпение и доброго наставника, полководца Эпаминонда*. Филипп жил в его доме, не чувствуя особых тягот, а знаменитый фивянин полюбил его как сына. От него юноша впитал любовь к эллинской культуре, познал вкус боевых сражений, секреты эллинского военного искусства. Вернувшись в Македонию, Филипп сумел быстро определиться, кто друг ему, а кто – враг, завёл связи среди родовитых князей и старой военной элиты. Это помогло ему не только выжить в смертельной схватке за временно пустующий престол, победить претендентов, которые, к своему несчастью, недооценили его как слишком юного соперника. На Общевойсковом собрании, где Филиппа избрали царём, он обещал возродить былую мощь Македонии. С той поры царствует двадцать три года, исполняя обещание народу.
С первых дней он решительно взялся за реформирование армии, которой, по сути, не существовало, набиралась как ополчение из разных областей Македонии и не подчинялась единому командованию, царю. Пригодились знания, полученные в Фивах, помогли опытные военачальники: Парменион, Полиперхонт и Антипатр, служившие ещё при его отце, царе Аминте. При их поддержке македонская армия обретала новые организационные очертания, переоснащалась вооружением и, главное, становилась кадровой. Если раньше македонские цари призывали ополчение с разных областей, которое распускали после военных действий, сейчас у Филиппа появилось войско на постоянной основе. Он говорил вербовщикам:
– Выбирайте из всех желающих самых рослых, а я сделаю их храбрыми. В моей армии полезней будет землепашец, чем городской. Крестьянин привык находиться под открытым небом, он терпеливо переносит дожди и солнечный жар, не обращает внимания на ночную сырость. У него врождённая привычка носить на себе орудия труда, таскать тяжести, копать ямы и рвы. К тому же он чужд роскоши, простодушен и довольствуется малым. Его надобно обучить военному делу и подчинению своему командиру.
Молодому
