Красная смерть - Уолтер Мосли

Огненно-красный шар солнца висел над городом, а подпиравшие его густые черные облака, казалось, опускались нам прямо на голову, подобно сталактитам в гигантской пещере, а в вышине, над облаками, небо было окрашено в теплый оранжевый цвет. В этой картине было нечто библейское, и мне даже почудились звуки церковного органа.

– Да, Изекиель, нам предстоит серьезное дело. И оно может оказаться весьма болезненным.

Стоило мне шевельнуть мизинцем, как мучительная боль пронзала мне руку насквозь, и тем не менее я спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Мы должны расколоть Венцлера. Он крепкий орешек и связан с людьми, которые похлеще его самого. Я знаю, это сопряжено с риском, но нам нужно довести дело до конца.

– Допустим, я ничего не обнаружу?

– Если я не получу того, что нужно, мистер Роулинз, значит, моя работа не стоит ни цента. Вы погорите вместе со мной.

– А если вы найдете то, что ищете?

– Тогда я помогу вам, Изи. Словом, мы перед дилеммой: либо любой ценой выплыви, либо – тони.

– Вы даете мне слово, мистер Крэкстон?

Вместо ответа он спросил:

– Теперь домой?

– Да.

По пути он говорил только о том, как купит бониту, разделает рыбу на кусочки, ошпарит кипятком, а затем замаринует в уксусе и соевом соусе. Он научился готовить это блюдо, когда служил в Японии.

– Япошки умеют готовить рыбку, – сказал он.

Глава 26

– О чем ты думаешь, Изи? – спросила Этта.

Мы лежали в ее постели. Я закинул руки за голову, ее пальцы под простыней скользили по моей восставшей плоти. У меня было странное ощущение. Тело возбуждено, но голова невозмутима. Я обдумывал, что же следует теперь предпринять. Перестань Этта меня трогать, я бы, похоже, взволновался и потерял способность трезво размышлять.

Я пришел к ней вечером, Ламарк уже спал. Она искупала меня, а потом я любил ее, раз за разом, почти до рассвета. Не думаю, чтобы это доставляло ей большое удовольствие, но она понимала, что помогает мне избавиться от мучивших меня страха и боли.

– Я думаю о людях. Они мертвы, а я все еще тревожусь из-за них. Это и отличает нас от животных.

– Каким образом? – прошептала она и легонько ущипнула меня.

– Если собака увидит труп, она покрутится возле него и отправится по своим делам. Но когда я нахожу мертвеца, у меня такое впечатление, будто он продолжает жить, следует за мной по пятам и тычет в меня пальцем.

– Что ты собираешься делать, милый?

– ФБР считает священника Тауна замешанным в чем-то. Думают, он связан с коммунистами.

– С какими коммунистами?

– Ох, как приятно, – сказал я, разнежившись, и продолжал: – Еврей, с которым я работал, был коммунистом.

– Но какое это имеет отношение к Тауну?

Она приподнялась на постели.

– Верни свою руку туда, где она была, – попросил я, – верни скорее.

Она ухмыльнулась и прижалась к моей груди.

– Вот почему правительство избавило меня от тюрьмы. Им нужен этот еврей, – сказал я.

Голова у меня наконец прояснилась.

– Пусть они сами этим занимаются, ты не должен вместо них копаться в этом дерьме.

– Да. – Я тоже привстал на постели и улыбнулся, потому что после боли получил такое наслаждение. – Мофасс уехал.

– Куда?

– Никто не знает.

– Он съехал с квартиры?

– Угу. Оставил какую-то нелепую записку в конторе, будто бы заболела его мать в Новом Орлеане и он едет ухаживать за ней. Очень странно.

– Ну и что же? В этом нет ничего плохого.

– Надеюсь. У меня не укладывается в голове, как это Мофасс мог удрать, не сказав мне ни слова.

– Люди ведут себя непредсказуемо, когда что-нибудь случается с их близкими.

– Но я-то знаю, Мофасс никогда не испытывал к матери нежных чувств.

– Как ты можешь так говорить, Изи? А зов крови?!

Я знал, она права. Я любил своего отца больше жизни, хоть он и бросил нас, когда мне было всего восемь лет.

– Но знаешь, что забавно? – спросила Этта.

– Что?

– Помнишь парня, который пытался тебя избить возле церкви?

– Вилли Сакса?

– Да, да. Его мать Паулетта вчера заходила ко мне.

– Чего ради?

– Я попросила ее зайти, чтобы разузнать, почему Вилли набросился на тебя. По ее словам, Вилли очень изменился после того, как спутался с Поинсеттией.

– В каком смысле?

– Она так вскружила ему голову, что он тратил на нее все деньги, которые зарабатывал. Раньше Вилли приносил жалованье домой. Парень рос без отца, и Паулетта рассчитывала, что он будет платить за квартиру.

– Дети вырастают, Этта. Ламарк поступит так же, когда какая-нибудь девушка пробудит в нем нежные чувства.

Я коснулся ее руки.

– Но Вилли зарабатывал недостаточно, и Мофасс тоже платил за эту девицу.

– Что?!

– Мофасс платил за ее квартиру весь прошлый год. Поинсеттиа рассказала обо всем Вилли. Ей, оказывается, приходилось с ним встречаться, но дальше поцелуев дело как будто не заходило.

– Это не ложь? Я никогда не думал, что Мофасс падок до женщин.

– Время от времени Мофасс заставлял ее встречаться с другими мужчинами.

– То есть был кем-то вроде сутенера?

– Не знаю, Изи. Говорю только то, что узнала от Паулетты. Ей это известно от сына, а ему – от самой Поинсеттии. Вилли порвал с ней, когда все открылось. Во всяком случае, так считает Паулетта. Но после несчастного случая девушка снова начала звонить ее сыну. Может, Мофасс это все с ней сделал?

– Да нет, не думаю, – сказал я, – она не могла знать о нем ничего такого, что могло бы толкнуть его на преступление.

– Ты все сам узнаешь.

– Почему ты так думаешь?

– Я просто уверена, вот и все. Ты умница, а это дело тебя тоже касается.

– Ты полагаешь?

– Угу.

Она отбросила одеяло, чтобы я мог полюбоваться на дело ее рук, и не отводила взгляда.

– Я хочу немного еще, милый, – сказала она громко и откровенно, будто сообщала об этом на весь мир.

Я знал, что это не так, и спросил:

– Ты в самом деле хочешь?

– Да, – почти прорычала она мне в самое ухо.

– Как?

И она повела меня. Я снова превратился в борова, готового к случке, будто совокупление могло обеспечить мне безопасность.

Я вздрогнул и проснулся. Где-то в квартире послышался шум. Мне стало страшно – вдруг это Крыса проник в мой дом с револьвером. Я взглянул на Этту-Мэй. Чувствуя себя совершенно опустошенным, вдруг понял: я хотел ее не одного секса ради. Ничего подобного я раньше не чувствовал. Обычно секс был первым и последним, что меня привлекало в женщинах. Но ее я желал с тем же пылом, даже когда был выпит весь, без остатка.

Я соскользнул с постели и влез в брюки. Ни снаружи, ни в соседней комнате свет не горел. Я приоткрыл дверь в гостиную и увидел его. Он сидел, мотая головой взад-вперед и пиная пятками кушетку.

– Ламарк?

– Здравствуй, дядюшка Изи, – сказал он, глядя на дверь, из которой я вышел. – Ты спишь с моей мамой?

– Да.

Как еще я мог ответить? Оставалось только надеяться, что он не проговорится об этом Крысе. Хотелось попросить его держать язык за зубами, но заставлять ребенка лгать – большой грех.

– Почему ты не спишь? – спросил я.

– Сны.

– Какие сны?

– О громадном старом чудовище с сотней глаз.

– Да? Оно преследовало тебя?

– Дракон спросил, не хочу ли я покататься, потом поднял меня высоко-высоко в небо и камнем полетел вниз.

Ламарк широко раскрыл глаза от страха.

– А потом, – продолжал он, – чудовище остановилось почти у самой земли и засмеялось. Я попросил отпустить меня, но оно полетело дальше вниз. Я напугался до смерти.

Опустившись на кушетку, я посадил его себе на колени. Он прерывисто дышал. Я дал ему успокоиться, а потом спросил:

– Тебе нравится ходить с папой к Зельде?

– Нет, там воняет.

– Чем?

– Грязью и рвотой. – Он высунул язык.

– Ты говорил маме, чем там пахнет?

– Нет, я боялся.

– Чего?

– Не знаю.

– Ты думал, они могут подраться, если скажешь?

– Да.

Он вцепился в мою штанину и дернул.

– Знаешь, сказал бы ты папе, что не хочешь туда ходить, он бы и не стал брать тебя с собой.

– Нет, все равно брал бы. Он любит играть в карты и трахаться.

Произнося последнее слово, Ламарк съежился, словно боясь, как бы я его не ударил.

– Нет, милый, – сказал я и потрепал его по голове. – Твой папа хочет видеться с тобой гораздо больше, чем со всеми этими людьми. Играть с тобой в мяч или смотреть телевизор.

Мальчик ничего не ответил. Мы сидели и молчали. Он все еще теребил мою штанину, это было весьма чувствительно.

– Твой папа собирается прийти к вам дня через два, – сказал я наконец.

– Когда?

– Не позже чем послезавтра.

– Он принесет мне подарок?

– Обязательно.

– Ты собираешься лечь в постель к моей маме?

Я засмеялся и прижал его к груди.

– Нет. У меня есть дела.

Мы сидели и смотрели, как всходит солнце. А потом уснули. Мне снова снилась Поинсеттиа. В моих снах ее плоть разлагалась у меня на глазах, вот-вот от нее останутся лишь кости.