Время барса - Петр Катериничев

— Егорова не случайная прохожая. Сейчас на нее кинулась вся братва южногорских степей вместе с приморскими аборигенами и головорезами покойного Ромы.

— Плохо ты. знаешь людишек, Глостер, ой, плохо. Жадны людишки, сребролюбивы… Еще сутки-двое за девкой побегают, да смекнут: закрома-то, ничейные, стоят! С растворенными дверцами; бери:

— не хочу! И про девушку нашу красавицу забудут, и про все, кроме золота… Вернее, белого порошочка, тропочек, по которым этот порошочек течет в нашу и соседские державки… Вот таковы людишки; за, тридцать сребреников Бога продают, а уж все: остальное стоит куда как дешевле… Включая честь, совесть и иллюзию бессмертия. — Лир помолчал.

— Но нам с тобой выгодно, чтобы псы эти в погоне увязли крепко, аки мухи в меду: насмерть. Гоняться все одно будут, надо же им, узнать, кто Ромино устраненьице организовал да вышку тому выписал до поры и при полном согласии… Так что, если нащупаешь девицу, подмоги, чем возможно, чтобы до поры ее за Лету не спровадили.

Закрома с барышами я делить буду. — Старик оскалился:

— И это, справедливо.

Л;ир помолчал, пожевал; губами, глядя в ведомую ему точку на черном столе:

— Да… Если Алю Егорову шлепнут раньше, времен, нас это никак не порадует. Будет звонок к: Гончему, отследи откуда — и на хвост.

— Не упустим.

— А не будет… не будет — так сами милейшего Олега Игоревича побеспокойте, скажите, какая с подругой его злая беда приключилась, пусть пошевелит извилинами да применит умения с навыками… А мы тем временем в вонючем здешнем прудке такую муть разведем, что весь хищный рыб сдохнет! И кверху брюхом поплывет, нам на гадость и загляденье!

— Ситуация такая, что Гончаров по прибытии может сразу схлопотать пулю.

Как только начнет что-то выяснять.

— Шальную?

— Можно назвать и так.

— Глостер, душа моя! И чего это я тебя герцогом нарек? Все стариковская слабость к классике! Тянешь ты на какого-то Митрофанушку, не более! Запомни, зазубри, заруби на обеих ягодицах: ни с того ни с сего ни шальной кирпич с неба не падает, ни шальная пуля в голову не влетает! Классика! — Лир замолчал, склонился к листу бумаги, быстренько начертал какой-то каракуль, полюбовался. — Гончаров — последний из команды Барса, ты понял? Могиканин! Сейчас таких не производят уже! Ни государство, ни малые частные кооперативы, вроде Роминого или Батиного! Ты империю краем застал, а Гончий ей служил, понял? И готовила империя своих избранных легионеров так, что… Да что я тебе объясняю? Помнишь, как ты за Маэстро гонялся? И техника у тебя была, и люди… А нагнал его Гончий — сам, один, без сотоварищей! А ты говоришь, шальная пуля…

При имени Маэстро Глостера передернуло; он мельком взглянул на Лира: нет, кажется, не заметил. А вообще-то… В чем-то Дик, безусловно, прав: старик постепенно едет крышей… Империя почила давно, да и приванивала с конца семидесятых уже порядком, словно одряхлевший лежачий больной, забытый в дальней палате и оставленный без смены белья да без сестринской помощи… А Лир все бредит этим давним трупом, словно это и есть сущее. Нет, как бы Глостер ни желал, а непрошеные мысли так и лезли ему в голову: Дик прав, Лир постепенно выживает из ума… Его пора менять. А на кого в нынешней ситуации можно поменять Лира? Только на него, Глостера. Именно но ему подчиняются все силовые подразделения и службы, именно он…

— Так и есть! — прервал его размышления Лир. — Повешенный!

Глостер содрогнулся внутренне, но лицо его оставалось спокойно и непроницаемо, словно маска, разве только побледнело.

— Повешенный! — радостно повторил старик. На пустом черном столе рубашкой вверх лежала колода карт Таро; Лир выхватил одну, наугад; она изображала юношу, висящего между двумя деревьями, но впечатления страдающего он не производил: руки заложены за спину, одна нога согнута, как у молодого человека, беспечно стоящего где-то в дворцовой зале, небрежно рассматривающего прибывающих к балу дам и девиц и готового как к танцу, так и к флирту. Подвешенный за одну ногу юноша словно испытывал свое мужество, умение, обаяние, сноровку и ум.

— Вот так, милый мой Глостер. Карты не лгут. Меня ждет испытание. С сильным и равным противником. — Лир лукаво прищурился:

— Уж не ты ли это, беззаконный герцог? Ну-ну, не нужно так бледнеть; никогда я не держал тебя за равного, так что не обижайся. И не бойся. Все твои честолюбивые мыслишки не стоят одного кивка такого великолепного пройдохи, каким был Маэстро. — Лир помолчал, вздохнул горько:

— Совсем не с кем стало работать. К тому же… К тому же он был единственный из всех, кто любил Шекспира. Но важно даже не это:

Маэстро не просто любил, он понимал этого яростного британского гения. Жаль, мастера, истинные мастера уходят, остаются лишь подмастерья. Наши новенькие, как только .что отчеканенные рубли, олигархи тем и слабы, что их окружают или авантюристы, или подмастерья. Только это давало мне возможность вести свою игру.

А сейчас… Кстати, ты знаешь, что для ортодоксальных христиан «испытание» и «искушение» есть одно понятие?

Глостер только пожал плечами.

— Жаль… Жаль, мне даже не с кем поговорить. Понимаешь, Глостер, с Маэстро я всегда общался только по спецсвязи… Спросишь почему? Отвечу: он был для меня опасен. Умен, безжалостен, отважен, образован и горд: убийственное сочетание. Таких нужно избегать. Но стоит использовать. Если можешь. — Старик вздохнул. — Вот и приходится общаться с посредственностями. Что делать, Глостер?

Власть не переносит ни дружбы, ни преданности, ибо трон единичен и не терпит обязательств ни перед кем. Наш бывший главный Папа знал это лучше других, но он был глуп: сидя на императорском троне, нельзя следовать Макиавелли, ведь тебе досталась не Верона и не Флоренция, и одни только интриги не спасутии твой трон, ни твоих временщиков… Что делать, Глостер: нынешнее поколение тех, кого в России пышно именуют «элитой», суть — недалекие интриганы и безродные, безграмотные нувориши. Они не правят, шустрят. И уж подавно — не царствуют.

Глава 25

— А где та девчонка? — бросив взгляд на Глостера, неожиданно спросил ЛирТа, что стреляла в Ландврса?

— Ирэн?

— Да.

— На нашей базе.

— Под Южногорском?

— Нет, здесь, под Москвой.

— Обошлось без истерик и соплей?

— Абсолютно. Ирэн вела себя так, словно комара прибила, а не человека.

— Чертова девка. Все бы ничего, но зла, как фурия.

— Такую отобрали.

— Да. По сути, девочка она одноразовая, слишком зла. Ты не боишься, что она и вам с Диком влепит по «маслине» между глаз? А то — концы отстрелит? С нее станется…

Глостер только пожал плечами.

— Ну-ну. Поскольку вышла из операции чисто, «стирать» ее повременим. А, Глостер?

— Так точно.

— В нашем черепашьем хозяйстве и сухарь — бублик, и стакан — за два. И гвоздик пригодится. Который в чужой заднице. — Старик хмыкнул. — А уж девка, отстреливающая авторитетов с невозмутимостью бультерьера и точностью самонаводящейся ракеты, — и подавно. Да и потом, сам знаешь, Глостер, какую гору человеческого дерьма приходится перелопатить, прежде чем удается найти что-то стоящее. Пусть поломанное, одноразовое, дисгармоничное, но стоящее. Мир полон полуфабрикатов, которые так и не стали людьми. И никогда не станут. — Лир вздохнул:

— Егорова не такая. Гармония во всем. Гены.

— Похоже, вы питаете к ней слабость…

— Зря иронизируешь, Глостер! Да, питаю. Но только это называется по-другому, не слабостью. И я тебе сказал почему: барсы в-этом мире рождаются слишком редко. Их надо ценить. По меньшей мере постараться уважать. В той шакальей стае, что работает с нами, кого только нет… Когда-то… когда-то, Глостер, было время, и меня окружали одни барсы. Теперь, увы, волки и гиены.

Есть отчего впасть в отчаяние, а? То-то. А ты, дурашка, полагал, что я тоскую по Бровастому Лене да по спецпайкам? — Лир вздохнул тяжко:

— По людям. Я всегда тосковал по людям… Но кто это поймет? Никто.

Лир снова бессмысленно уставился в листочек перед собой, начертал несколько каракулей, напевая пискляво и фальшиво: «Что день грядущий мне готовит…»; замер на миг, одним движением вынул из колоды Таро следующую карту, повернул рубашкой вниз и застыл, глядя на изображение.

Карта изображала башню, увенчанную короной; корона покосилась, из башни вырывалось пламя, незадачливые строители или господа падали ниц, осыпаемые звездным дождем.

Лир поднял на Глостера блеклые, выцветшие глаза:

— А выпал нам, брат ты мой Глостер, шестнадцатый ключ Таро, называемый Разрушение. А суть его в том… суть в том, Глостер, что человечек в гордыне может воздвигнуть себе храм на трупах рабов и воинов, но как только он дерзнет примерить на себя мантию Бога и своевольно и глупо вмешаться в естественный ход событий, небо разразится молнией, храм гордыни обрушится, погребая под обломками возомнившего " себе строителя в грязь, мрак и погибель. — Лир помолчал, снова оскалил белоснежный фарфор зубов: