Роман роялиста времен революции : - Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар

А все-таки приходилось вернуться. Приходилось это сдѣлать ради своихъ. Неблагодарность тутъ была смертью только для его сердца, тогда какъ въ Парижѣ она могла быть смертельною для его жены, для его дѣтей. Но съ отъѣздомъ герцогини де-Роганъ Анри сталъ отчасти чужимъ для этихъ стѣнъ, которыя укрывали его только изъ состраданія; имѣлъ ли онъ право злоупотреблять этимъ состраданіемъ?

"Вслѣдствіе жестокихъ ошибокъ, которыя погубили въ вашихъ глазахъ мое сердце и мое поведеніе, — писалъ онъ m-me де-Роганъ въ концѣ октября 1790 г.,- я не могу долѣе оставаться тамъ, гдѣ вы меня оставили. Новыя угрозы, направленныя на меня за послѣднее время, обязываютъ меня не компрометировать этихъ дорогихъ для меня мѣстъ и покинуть ихъ. Я покидаю ихъ съ сердцемъ, преисполненнымъ боли и горести, чтобы ожидать въ другомъ мѣстѣ конца моей жестокой миссіи".

И вскорѣ молодая женщина, вся въ слезахъ, съ тремя дѣтьми, перешла черезъ порогъ стараго отеля, оставивъ точно привѣшанными къ его стѣнамъ дорогія воспоминанія, связуемыя обыкновенно съ отчимъ домомъ. Печальный исходъ, хотя отправлялись они еще не въ изгнаніе, но въ тотъ замокъ, о которомъ семейное преданіе, несмотря на то, что онъ былъ разгромленъ, гласило столько прекраснаго.

Дѣти простирали къ этому видѣнію свои маленькія ручки, и Анри вмѣстѣ съ ними. Развѣ не миражъ является послѣднею радостью заблудившемуся путнику? Но какъ ни влекло его къ этому миражу, Анри чувствовалъ, что онъ еще не покончилъ съ честью, этимъ старымъ товарищемъ, который стоилъ ему уже столько слезъ, а впереди еще столько крови. Честь требовала его присутствія въ Парижѣ. Бывали въ его жизни минуты болѣе возвышенныя, но не было болѣе мучительной, какъ минута отъѣзда экипажа, который увозилъ всѣхъ близкихъ ему. Онъ поручилъ семью аббату Вирье, аббату "Bébé", какъ его звали. Добрѣе, чѣмъ когда-либо, былъ аббатъ въ этотъ рѣшительный часъ, но Вирье желалъ, чтобы онъ былъ болѣе внушителенъ.

Въ продолженіе двухъ недѣль, онъ переживалъ мучительные страхи. Его семьѣ предстояло проѣзжать черезъ мѣстность, гдѣ все находилось въ опасности. Но наконецъ пришло письмо отъ m-me Вирье, что они благополучно доѣхали до мѣста назначенія.

Пюпетьеръ подвергся менѣе значительному опустошеніюу чѣмъ можно было предполагать. Отстоявъ его, m-me Журне перевязала раны стараго жилища. Мѣстами сохранились только заживленныя раны въ видѣ новыхъ досокъ на большихъ дверяхъ, да копоть дыма на стѣнахъ отъ обгорѣлыхъ обой.

Внутри стулья хромали, длинныя полосы холста висѣли изъ продранныхъ картинъ, въ окнахъ были выбиты стекла, но сохранился кровъ, подъ которымъ жена Анри и его дѣти могли пріютиться. Развѣ не кажется всегда, когда отойдешь отъ какой-нибудь опасности, что опасность отошла сама. Сравнивая тишину, въ которую она попала теперь, съ шумомъ оставленнымъ ею позади, m-me де-Вирье наслаждалась благотворнымъ впечатлѣніемъ этого контраста.

Что касается дѣтей, они были вполнѣ счастливы. Для нихъ не существовало ни прошлаго, ни будущаго, тогда какъ настоящимъ были для нихъ тѣ открытія, полныя прелести, которыя они дѣлали на каждомъ шагу своихъ прогулокъ. Они никогда еще не слыхали этого пѣнія птицъ; эти ягоды на изгородяхъ, эти осенніе цвѣты были незнакомы имъ. Однимъ словомъ, настоящее для нихъ заключалось въ этой свободѣ, которой они никогда болѣе не испытывали, въ этихъ новыхъ друзьяхъ, о нѣжности которыхъ они даже не подозрѣвали.

Разсказы m-lle де-Вирье заставляютъ насъ переживать радости этого маленькаго міра. Въ шестилѣтней Стефани чувствовалась уже та выдающаяся женщина, которую, много лѣтъ позже, Ламартинъ прославилъ въ своихъ воспоминаніяхъ. Дѣйствительно, поэтъ освѣтилъ лучезарнымъ сіяніемъ этихъ трехъ дѣтей.

Но какое сильное впечатлѣніе произвело на него блѣдное аскетическое лицо ихъ матери: прошли уже многіе годы послѣ Революціи, когда онъ встрѣтился съ графиней де-Вирье, она все еще была неутѣшна, все еще въ слезахъ. Ея послѣднимъ счастьемъ было то время, когда она была такъ несчастна въ Пюпетьерѣ…

Несмотря на то, нѣчто ужасное, что тогда носилось въ воздухѣ, врывалось въ закрытыя двери, виднѣлось изъ подъ закрытыхъ вѣкъ, слышалось даже въ тишинѣ, жену Анри не покидала надежда, что онъ вернется къ ней.

Подъ ихъ разрушеннымъ кровомъ они еще могли быть счастливы. Но съ каждымъ письмомъ, которое получалось, часъ этого, столь желаннаго свиданія, казалось, отлеталъ. Обстоятельства все болѣе серьезныя задерживали Анри въ Парижѣ.

"… Еслибы я подчинился только моему желанію и утомленію отъ жизни среди мятежниковъ, меня уже давно не было бы здѣсь, — писалъ онъ Мунье, — но не проходитъ трехъ дней безъ какого нибудь дьявольскаго открытія и васъ удерживаетъ страхъ не быть тамъ, гдѣ вы должны быть въ силу своего долга…

"А кромѣ того, когда я ближе всматриваюсь въ положеніе несчастной королевской семьи, надъ которой постоянно виситъ ножъ, я не могу уйти. Несмотря на декретъ, уничтожившій титулъ дворянства, я чувствую себя еще слишкомъ дворяниномъ, чтобы бросить короля".

Анри становился еще болѣе ярымъ монархистомъ съ тѣхъ поръ, какъ почувствовалъ себя разочарованнымъ демократомъ. И какъ разъ точно для того, чтобы подкрѣпить его въ этомъ направленіи, онъ встрѣтился съ подходящимъ для этого другомъ.

Быть можетъ, читатель еще не забылъ того барона де-Жилліе, съ которымъ Анри, однажды, встрѣтился вечеромъ въ отелѣ де-Роганъ, по возвращеніи изъ Вильгемсбада. Жилліе въ то время смѣялся надъ страхами Анри, которые тотъ хотѣлъ, чтобы онъ раздѣлялъ съ нимъ. Но наконецъ и онъ нашелъ свой путь въ Дамаскъ. Чернь разграбила его домъ и тѣмъ разрушила его иллюзіи [55] и это превратило его въ яраго апостола истины.

"Я уже истощилъ всѣ источники, писалъ Анри къ Мунье, чтобы дѣлать добро и избѣгать зла, когда я снова обрѣлъ Жилліе, котораго федерація призвала въ Парижъ. Мы сейчасъ же пріободрили другъ друга. Его дѣятельность, его чистота, его умъ, извѣстны вамъ… Вы поймете, что, не выдаваясь особенно, онъ не лѣнивъ, не безполезенъ… Исторія, бытъ можетъ, удивится, узнавъ изъ его секретныхъ бумагъ подробности на счетъ той роли, которую онъ играетъ… Онъ пріобрѣлъ отъ важныхъ лицъ большое и заслуженное довѣріе…

"… Ахъ! если бы нѣкоторые характеры были менѣе слабы, Жилліе давно далъ бы другой оборотъ дѣлу… Во всякомъ случаѣ, для меня открывается новая будущность, а можетъ быть, и для отечества…".

Когда приходится ставить крестъ на все прошлое, какъ пришлось это сдѣлать Анри — все въ человѣкѣ страдаетъ — сердце, что оно поддалось заблужденію, умъ — что онъ далъ себя затемнить. Для того, чтобы придти въ себя, надо, чтобы явилась новая обязанность. Жилліе указалъ на нее Анри, привлекши его къ дѣятельности "Французскаго Салона" [56].

Тутъ оказалось нѣсколько людей съ сердцемъ, людей дѣла, которые не удовлетворялись платоническимъ роялизмомъ, а еще менѣе тѣмъ, чтобы онъ ограничивался заговорами съ иноземщиной; они мечтали объ организаціи политической и военной сѣти, которая обнимала бы Ліонне, Форезъ, Виваре, и соединялась бы съ лагеремъ Жаллеза, какъ разъ въ то время организованнымъ аббатомъ Блодомъ Алліе и его братомъ Доминикомъ.

Среди самыхъ воинственныхъ членовъ "Французскаго Caлона" выдавались Жаржанесъ, де-Поммель, маркизъ де-Шапоне, которые также, какъ Вирье и Жилліе, были уроженцами южныхъ провинцій.

Планъ этой организаціи сохранился въ замѣткахъ, оставленныхъ Анри; къ сожалѣнію, большая часть изъ нихъ шифрованная, и шифръ не могъ быть вполнѣ разобранъ. Но изъ того, что удалось прочесть, ясно видно, что члены "Французскаго Салона" старались дѣйствовать не только за одно съ королемъ, но при содѣйствіи воли, которая взяла бы верхъ надъ слабымъ и неустойчивымъ королемъ.

Сперва надѣялись, что въ лицѣ королевы можно будетъ найти эту волю. Но эта прелестная женщина "подходила болѣе съ своему полу, чѣмъ къ своему положенію". Она могла только очаровать, сбить съ толку, умереть.

Ея несогласіе съ эмигрировавшими принцами, ея переписка, полная противорѣчій, съ ея братьями въ Вѣнѣ, ея сухія рѣчи, а подчасъ и обидныя, съ эмигрантами, смущали самыхъ преданныхъ слугъ монархіи.

Всѣ теперь указывали на другую женщину, преданную, полную героизма, вліяніе которой въ совѣтѣ короля росло съ каждимъ днемъ.

"Вы парализованы ревностью королевы, писалъ Водрель графу д'Артуа, а также слабостью короля, у котораго, по крайней мѣрѣ, вѣрный глазъ на счётъ королевы… и который относится съ довѣріемъ только къ ангелу, обожаемому всѣми честными людьми…" [57].

Ангеломъ, имя котораго было прописано цѣликомъ въ шифрованныхъ депешахъ Вирье, была m-me Елизавета.

Никто до сихъ поръ не воображалъ, а сама принцесса Елизавета еще менѣе, чѣмъ кто либо, что она можетъ играть политическую роль. И вдругъ военный министръ, графъ де-Ла-Туръ дю-Пенъ попробовалъ лѣтомъ 1790 г. сдѣлать изъ принцессы ближайшаго совѣтника короля…