Безымянка - Сергей Палий

— Браво!

За что на умника тут же зашикали:

— Ты его еще на бис попроси выступить!

Роль внезапно вышел из-за колонны и переломился, будто получил под дых. Раны на его боку засочились сильнее, но, кажется, монстра это не обеспокоило.

Толпа отпрянула, аплодисменты стали жидкими.

— Не бойтесь, — сказал я, продолжая хлопать. — Это всего лишь поклон.

После очередной порции оваций роль переломился еще пару раз и стал отступать к гагаринскому туннелю.

— Уходит, что ль? — несмело предположил кто-то из диких. — Гляньте, братва, да он же уходит. А ну-ка, громче давайте!

По станции прокатился настоящий шквал аплодисментов. Монстр пошагал из стороны в сторону, махнул лапой, поклонился напоследок и повернулся к зрителям спиной.

Командир моментально вскинул ствол, но я быстро положил руку поверх затвора и молча покачал головой. Мы пристально посмотрели друг на друга.

Ну что, вояка ты старый, дашь врагу уйти или желание поквитаться окажется сильнее? Продолжишь бойню или все же отпустишь? Я ведь вижу тебя, солдат. Не так уж ты и любишь лить кровь, скорее — привык. И лишние жертвы тебе не нужны.

— Пусть идет, — одними губами прошептал я.

Он устало улыбнулся — серые прожилки копоти стрельнули от уголков глаз в лучиках морщинок. Перезарядил автомат и проследил, как роль входит в туннель, раскидывает заставные мешки с песком и растворяется во тьме.

— Правильный выбор, — сказал я.

— Откуда такой умный нарисовался? — спросил он.

— Беженцы мы, — встряла Ева. — С оккупированной Гагаринской.

— Идите сюда, — то ли приказал, то ли попросил командир, отходя в тихое местечко между колоннами. Мы переглянулись и последовали за ним. Он облокотился на щербатую мраморную плиту и заявил: — Вы такие же беженцы, как я краевед. И если ты, — он указал на Еву, — местная, то эти двое явно из Города. Чего на Спортивной забыли?

— Ничего, — честно признался я. — Транзитом.

— У тебя на лбу написано, что ты из городских чинуш. Время нынче неспокойное, а нравы у нас суровые. Унюхают, что из бункерских, — пукнуть не успеешь, как схватят и порвут без суда и следствия. А ты еще и засветился поступком своим бравым.

— И заодно твоих людей от гибели спас, — хмуро напомнил я.

— Нет здесь моих людей, — отрезал командир, оглядываясь. — Сегодня я командую, а завтра другой. Но за смекалку — спасибо.

— Обращайся, — смело заявил Вакса. — Только спасибо мне в рюкзак не влезет. А вот жратва и водичка — легко.

— Могу к завхозу отвести, — предложил командир, оглядывая пацана.

— Не надо к завхозу, — жестко сказала Ева, отодвигая Ваксу. — Через заставу в сторону Советской пройти бы. Тихо и без вопросов. А дальше — путь отыщем.

— В перегоне неспокойно, там король волчат со своими шкетами промышляет. За последние пару дней ни один вестовой не вернулся.

— С Наколкой я разберусь.

— Еще пару фляг воды и батарейки, — напомнил я.

Командир пожал плечами: мол, вы безумцы, вам решать.

— За мной, — распорядился он, походя отдавая бойцам приказ убрать трупы и осколки обелиска. — Через заставу проведу, но там уж сами шуруйте.

Мы двинулись к северному концу платформы. Обитатели станции уже пришли в себя и прибирались после побоища. Многие провожали меня взглядами, в которых читалась благодарность вперемешку с недоверием. Теперь, когда разъяренный монстр ушел, общий восторг по поводу чудесного избавления постепенно уступал место вопросу: кто же этот спаситель, так кстати придумавший поаплодировать? Кто этот чужеземец? Нам с Евой такое внимание серьезно осложняло жизнь: на Спортивной теперь каждый встречный и поперечный знает, как я выгляжу, а значит, Эрипио и его шакалам будет гораздо проще выйти на след…

Задумавшись, я чуть было не столкнулся с двумя дюжими парнями, волокущими за трос связку огромных эскалаторных шестерней.

— Смотри, куда прешь! — возмутился один из тягачей, поддергивая свой конец троса. — Не на бульваре.

Уступив дорогу, я побрел дальше, стараясь не выпускать из виду пронырливого Ваксу. Пацан шнырял туда-сюда, заглядывал за жилища, прислушивался к разговорам, читал приляпанные к колоннам рукописные объявления. Энергия в нем кипела. Он будто бы не бегал утром от вагона-излучателя, не ползал полдня по заброшенной канализации, не присутствовал только что при схватке людей с одним из самых опасных порождений подземки.

Наблюдая за бодрыми движениями Ваксы, я ловил себя на легких уколах зависти. В нашем раскуроченном мире молодость уходит слишком быстро, как и сама жизнь. Затхлые туннели, аномальные тупики, полные гари и нечистот станции, подлые соседи и собственная злость, существование в условиях постоянного стресса — все это заставляет диких и горожан стареть тогда, когда человеку положено лишь взрослеть. Распорядок жизни смещается. Не то чтобы в неполные тридцать я всерьез задумывался о старости, но и расцветом сил нынешнее состояние назвать не получалось: усталость застигала в самый неподходящий момент, организм нередко давал сбои, стройность мысли иногда нарушалась из-за любого пустяка.

Только наверху, около серых с проседью небес, под ядовитой моросью, бьющей в лицо, я набирался сил. Ловил ветер, вбирал его в каждую клетку, заряжая тело, словно аккумулятор, чтобы потом спуститься вниз. И тратить. Энергии хватало до следующего раза, а какая-то ее крупица даже откладывалась впрок. Копилась. Мне нужен был ветер, чтобы не только понять, куда идти, но и суметь преодолеть нелегкий путь.

Мне давно хотелось порвать границы и обрести свободу. Не просто уйти с насиженного места, а поставить палку поперек судьбы: отвоевать того, кто по-настоящему дорог. Еву…

Оранжевая жилетка Ваксы мелькнула справа, и на секунду я потерял его из виду. Когда вышел из-за отгороженной листовой жестью душевой кабинки, Вакса уже стоял на краю дебаркадера и вглядывался в слабо подсвеченный зев туннеля.

— Слезь, — велел я. — Шею свернешь.

— Лазали, падали, жопу поцарапали, — заявил он, прыгая вниз через две ступеньки. — А что это за пацанята?

— Какие?

— Во-он там, глянь.

Он указал рукой в самый конец станции, где платформа заканчивалась и чернел полуовал туннеля. Двое оборванцев возраста Ваксы или чуть младше сидели воле угла и старательно коптили факелом треснувшее зеркало. Пламя лизало собственное отражение, покрывало стекло темным налетом.

— Волчата, — ответил вместо меня командир, презрительно косясь на вандалов. — Хулиганье, отбросы малолетние. Но вы не глядите, что эти черти мелкие: школота да сволота. Бандиты самые настоящие.

— С ними же вроде уговор был, что на обитаемые станции ни ногой? — полюбопытствовала Ева.

Командир хмыкнул:

— Попробуй удержи в резервациях этих крысенышей. Напрямую не лезут, но постоянно что-то со складов тягают, гоп-стопят в перегонах, заставным глаза мозолят, на конфликт провоцируют. В последнее время вестовых бьют и почти перекрыли сообщение с Советской. Моя б воля — вычистил бы все их гнездовье поганое, да когда ж теперь успеешь… Того и гляди с Гагаринской оккупанты вломятся: надо кордон усиливать, а то потеряем станцию.

Ева ничего не ответила, но я заметил, как морщинка на лбу у нее сделалась глубже. Интересно, она за судьбу станции и жителей переживает или думает, как бы поскорее уйти от погони и добраться до Врат жизни? Хотя, если она не солгала и у нее действительно больна мать, то второе — гораздо вероятнее.

Выход на поверхность был блокирован. Мы спустились на пути, поменяли батарейки, любезно выданные командиром, и зажгли фонарики. Под злобно-любопытными взглядами волчат, почти докоптивших зеркало, вошли в туннель.

В самый последний момент я обратил внимание, как следом за нами скользнул силуэт. Я резко обернулся, рефлекторно расстегивая кобуру, но в просвете уже никого не было.

То ли показалось, то ли незнакомец решил не преследовать нас.

Возле заставы дежурили двое в засаленных комбезах. Тяжелые броники висели на них непристегнутыми пластами, каски лежали на мешках с песком, а в дрожащем свете керосинки белела россыпь игральных костей. Запаха алкоголя в воздухе не чувствовалось, но глазки диких подозрительно блестели — грибочков, поди, нажрались бойцы, блин, невидимого фронта. Неудивительно, что шпана тут шныряет как у себя дома.

Я переглянулся с Евой и пожал плечами. Мол, такую горе-заставу можно было и самим пройти, без помощи командира станционной охраны.

Впечатление оказалось обманчивым. Охота потешаться над ополченцами пропала сразу, как только меня ловко прижали к тюбингу и в грудь уперся автоматный ствол. Глаза бойца, который его держал, блестели вовсе не беспечно, как у удолбанного грибошника, — в них застыли профессиональная настороженность и природная хитрость.