Седьмое Правило Волшебника или Столпы Творения - Терри Гудкайнд

Эта фраза подняла настроение Дженнсен, хотя ей уже казалось, что ее ничего не может взбодрить.

– Похоже, он – замечательный человек.

– Это точно.

– Но вы находитесь на службе у своего вождя, Джеганя Справедливого, так ведь?

– Брат Нарев является близким другом и пастырем императора Джеганя. Оба сочли бы, что я должен помочь вам, я в этом уверен. В конце концов, лорд Рал – и наш враг тоже. Лорд Рал принес несчастье многим людям. Они оба, брат Нарев и император Джегань, настояли бы на том, чтобы я помог вам. Так обстоят дела.

Дженнсен задохнулась от счастья и ничего больше не сказала. Она позволила Себастьяну обхватить себя за талию. Шагая с ним в тишине ночи, она прислушивалась к мягкому звуку шагов и скрипу сухого снега у них под ногами.

Латея должна помочь. Дженнсен постарается, чтобы она помогла.

Глава 11

Обе очень не хотелось останавливаться, но он знал, что пора. Ему надо возвращаться домой – мать будет злиться, если он слишком задержится в городе. Кроме того, он больше не мог получить от Латеи никакого удовольствия. Она принесла ему все радости, которые когда-либо могла дать.

Было просто упоительно, пока все продолжалось. Безгранично упоительно!.. И он смог узнать много нового. Животные просто не могут дать такие ощущения, какие он получал от Латеи. Конечно, как умирает человек, во многом похоже на то, как умирает животное, но в то же время была разница. И какая!.. Оба теперь знал это.

Кто может знать, о чем думает крыса? Если крысы вообще думают... Но люди могут думать. Их ум можно увидеть в их глазах, и ты все понимаешь. И знаешь, что они думают настоящими человеческими мыслями – не какими-нибудь цыпляче-кроляче-крысиными! – их взгляд говорит об этом. И это так возбуждало. А каким восторгом было стать свидетелем суда над Латеей! Особенно, когда он дождался того единственного, самого впечатляющего момента, той окончательной муки, когда ее душа покидала тело, и Владетель мертвых забирал ее в свои владения.

Да, животные тоже вызывали у него восторг, несмотря на то, что в них не было человеческого начала. Он испытывал громадное наслаждение, пригвоздив животное к забору или стене хлева и сдирая с них кожу, пока они еще были живыми. Но у них не было души. Они просто... умирали.

Латея тоже умерла, но это породило совершенно новые ощущения.

Латея заставила его так ухмыляться, как он раньше никогда не ухмылялся.

Оба открутил верх лампы, вынул фитиль и разбрызгал масло по полу, на сломанный стол и вокруг шкафа с лекарствами, который валялся опрокинутый в центре комнаты.

Он знал, что не может просто так оставить старуху здесь, чтобы ее обнаружили в подобном виде, хотя сделал бы это с большим удовольствием. Но это вызовет слишком много вопросов. Особенно, если увидят ее такой...

Он взглянул на нее.

Нет, в этом было что-то пьянящее. Он представлял, как приятно будет послушать рассказы людей обо всех мрачных деталях чудовищно жестокой смерти, которая постигла Латею. Сама мысль о том, что человек сумел уничтожить могучую колдунью таким устрашающим способом, вызовет сенсацию. Люди захотят узнать, кто это сделал. Для части народа он станет героем-мстителем. Вокруг будет стоять гул разговоров о случившемся.

Как только появится весть о муках, постигших Латею, и о ее страшной смерти, сразу распространятся сплетни, от которых всех будет трясти как в лихорадке. И это будет забавно.

Разобравшись со светильником, он вспомнил о ноже. Нож лежал там, где его и оставили, около перевернутого шкафа. Оба водрузил пустую лампу на груду обломков и наклонился за ножом. Да, получилась настоящая бойня. Нельзя сделать омлет, не разбивая яиц, говорила его мать. Она часто так говорила. На этот раз ее поговорка очень подходила к случаю...

Одной рукой Оба поднял любимый стул Латеи и поставил его в центре комнаты, а затем принялся очищать лезвие о сшитое из лоскутков покрывало, лежавшее на стуле. Он слышал, что колдовство способно приносить беды самыми необычными способами. К примеру, колдунья может состоять из какой-нибудь ужасной колдовской крови, которая, подобно кислоте, разъест любую сталь...

Он огляделся. Не-а, обычная кровь, как у всех. Разве лишь очень много... Да, это будет большая сенсация, это будет захватывающе!

Вот только плохо, что придут солдаты и начнут задавать вопросы. Эти солдаты невероятно любопытны. Они станут повсюду совать свои носы, это так же точно, как то, что корова дает молоко. Они могут все испортить своими вопросами. И наверняка не смогут оценить получившийся омлет.

Не-а, все же лучше, если дом Латеи сгорит. Это, конечно, не вызовет сенсации и не принесет такого развлечения, как убийство, но зато и подозрений не будет. А без подозрений не будет солдатских вопросов. У людей вечно горят дома – особенно зимой. Полено, например, выкатится из камина, разбросав угли; искра выстрелит в занавеску; свеча выгорит и упадет. И дом заполыхает – будьте-нате!

Такое происходит постоянно. И ничуть это не подозрительно – пожар в разгар зимы. Со всем этим пусканием искр и огня, колдунья невольно навлекла на себя пожар. Удивительно еще, что дом не загорелся раньше. Старуха сама себе создавала угрозу.

Конечно, кто-нибудь может увидеть пламя, но будет уже слишком поздно. Огонь разгорится так, что из-за сильного жара никто не сумеет подойти к дому. А если сразу пожар не заметят, то и вообще ничего не останется. Кроме пепла...

Оба испустил горестный вздох. Жаль, конечно, что этот жуткий пожар, который обвинят в гибели Латеи, не даст насладиться сплетнями об убийстве, но тут уж ничего не поделаешь.

Оба много узнал о пожарах. У них сгорело несколько домов. И заживо сгорали звери. Это было раньше, когда они жили в других городах и еще не переехали в это место.

Оба любил наблюдать, как горят дома, любил слушать пронзительный визг животных. Звук раздуваемого ветром огня в горящем здании наполнял его ощущением власти. Ему нравилось, когда в полнейшей панике прибегали люди. Они всегда выглядели ничтожными рядом с тем, что создал он, Оба. Они боялись пожара. Иногда люди криками созывали всех тушить огонь: мужчины выплескивали ведра воды на пламя или сбивали его одеялами, но это никогда не могло остановить пожар, зажженный Обой. Ведь он не был неумехой. Он всегда все делал хорошо. И хорошо знал, что делает...

Закончив, наконец, очищать и доводить до блеска свой нож, Оба бросил окровавленное покрывало на пропитанные маслом щепки у перевернутого дверцами вниз шкафа.

То, что осталось от Латеи, было пригвождено к полу рядом со шкафом. Колдунья, не мигая, смотрела в потолок. Оба усмехнулся. Скоро здесь не останется потолка, в который можно смотреть. И глаз, чтобы видеть, тоже не останется. Ухмылка Обы стала шире.