«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

И поклон в письме есть матушке Елизавете Романовне, и слова поддержки, и просьба к его величеству на галерах немедленно плыть в Нарву, не вступая в бой с авангардом мятежников, и тем самым избежать ненужного и опасного для батюшки-царя риска.

— Кто тебя на галерах заменить может, командор?

— Капитан-лейтенант Бутаков, ваше величество!

Услышав свою фамилию, из-за спины Спиридова выдвинулся молодой моряк, выпрямился перпендикуляром и четко откозырял.

— Примешь на себя командование, постоянное, — Петр пристально глянул на офицера, — мой двор и все имущество погрузить на галеры и доставить в целости в Кронштадт. Головой отвечаешь за погрузку и сохранность. Даю три часа на погрузку — более времени не будет! Все ясно?

— Так точно, ваше величество! Разрешите исполнять? — Моряк козырнул и рысью бросился к каналу, на бегу отдавая приказы. А Петр повернулся к Спиридову, помолчал немного и заговорил:

— Назначаю тебя комендантом Ораниенбаума. Пушки поставь на крепостные валы. Ядра, бомбы, порох и прочие припасы распихай по разным погребам и подвалам. Все деревянные строения растащите, или хоть водой облейте от пожара. Там три роты солдат, в большей части из рекрутов, разбавь их своими матросами для надежности. Укрепи окопами все что можно, полевые пушки в промежутках ставь, морские вместо них на валах бастионных устанавливай быстро. Обороняй Большой дворец и казармы, если из-за больших потерь удержать не сможешь, жги к чертовой матери. У тебя время до полудня еще есть, я с кавалерией через час к Петергофу двинусь, позиции там займем. Надеюсь, что до полудня гвардию боем задержу. Но дольше не смогу, их очень много на Ораниенбаум идет… — Петр тут остановился, надолго призадумался.

«Страшно, очень страшно. Три сотни сабель против гвардейского авангарда никак не тянут. Но выиграть время необходимо. Шильда в крепости оставлять нельзя — немец не вызывает доверия, мутен. Да и на штурм гвардейцы пойдут неохотно, зная, что нет здесь ненавистных голштинцев, а только моряки. А если возьмут цитадель и матросиков в капусту покрошат, но даже тогда польза будет — флотские в Питере реванш возьмут, и злее водоплавающие будут, намного злее. И с „дядей“ надо решить кардинально, отправить бы его куда подальше, чтоб глаза всем не мозолил…»

— А вот пехоту, что ты привел, с собою возьму, и часть артиллерии полевой заберу, две-три пушки. Своими силами обойтись тебе придется. Хотя нет — если на галерах и шлюпках матросы и канониры лишние есть, то всех в крепость забирай. Удержишь крепость — чин контр-адмирала получишь, Григорий Андреевич. Да, вот еще, — Петр повернулся к адъютантам: — Принца Георга, канцлера Воронцова, генерала Шильда и Волкова сюда, быстро!

— Господи праведный, никак царь-то наш Петр Федорович помер? — крестились обыватели, которых полночь настигла на улицах столицы. Некоторые из них даже вставали на колени. Впрочем, были и такие, кто хулил императора, но делали это тихо, сквозь зубы.

Процессия, шедшая сейчас по улицам Петербурга, подавляла своей величественностью. В ее голове ехал всадник в черных латах, в такой же каске с пышным плюмажем на вороном, без единого белого пятнышка, коне.

В правой руке он держал склоненный до земли горящий факел. Огонь трещал, искры осыпались на землю и тухли, как бы показывая, насколько мимолетна человеческая жизнь и как быстро она угасает.

За всадником шагала колонна солдат, человек в сто — все в траурных пышных одеяниях, с такими же факелами в руках. Но держали они их уже над головами, и отблески пламени хорошо освещали следующую за ними шестерку вороных коней, накрытых роскошными черными траурными попонами, шитыми золотом и серебром.

Лошади тащили небольшую погребальную колесницу с маленькими позолоченными колесами. Именно на ней делали последнее путешествие в усыпальницу Петропавловской крепости русские императоры и императрицы.

По обе стороны от повозки степенно вышагивала восьмерка гренадер, держа фузеи на вытянутых вперед руках. Пламя множества факелов зловеще отражалось на стальных жалах штыков.

А на повозке стоял золоченый гроб с закрытой крышкой, поверх которой была наброшена горностаевая мантия — наряду с короной главный элемент торжественного императорского облачения.

Освещенный факелами гроб всей массой давил на души верноподданных — многие плакали и вставали на колени, осеняя себя крестными знамениями и бормоча молитвы за упокой души несчастного царя.

За повозкой два разодетых солдата несли на черных атласных подушках шпагу с золотым эфесом и голштинскую треуголку с пышным плюмажем. А завершала траурную процессию колонна солдат с факелами, пышно одетая в погребальную форму…

И только слухи накрывали город, по улицам которого величаво плыл в последнем плавании траурный императорский кортеж.

— Гвардейцы в Ораниенбауме Петра Федоровича убили, пулями беднягу изрешетили. Царствие ему небесное! А голштинцев его всех штыками перекололи до смерти. А фрейлин царских всех снасильничали жестоко и в канале несчастных утопили. Ой, Матрена! Горе-то какое, царя нашего природного, благодетеля-кормильца, хоронить везут….

— Эх, Кузьма, вот и смертушка императора нашего накрыла, закололи его измайловцы штыками. А дворцы все ограбили и огню Ораниенбаум предали. А добра-то сколько уволокли, эх, нас там не было — и золота с серебром, и утвари с каменьями, и одежды дорогой немало…

— Да, любезный. Недолго Петр Федорович на своей скрипке пиликал. Вот и за ним пришла костлявая… в обличии семеновцев. И выместили гвардионцы свою злобу… Фрейлин только жалко, изнасиловали бедных. Ну, ничего, от них не убудет, лишь бы дурной болезнью не наделили…

Петр закурил папироску, на душе чуть-чуть полегчало, мысли заворочались веселее.

«Почти полторы тысячи матросов и солдат, полтора десятка орудий — с ходу сломить такую оборону в деревянно-земляной крепости и каменном дворце непросто будет. А это значит, что сегодня крепость продержится. Завтра наверняка сюда тяжелые орудия из Петербурга доставят, и матросам тогда весело станет, как мышам в духовке. Но вот времечко-то гвардию уже подожмет — завтра же Миних десант высадит в столице, и им станет не до осады игрушечной крепости и дворца. Есть шанс удержаться у Спиридова. Небольшой, но есть…»

Петр спокойно изложил свои мысли командору — моряк молчал, что-то прикидывая, но вот страха у Спиридова не было, прекрасно понимал, что в новый чин за красивые глазки не переводят.

— Ваше величество, я буду оборону держать до последнего матроса, живым я крепость изменникам не сдам. Клянусь честью!

Петр увидел, как из-за дворца выскочили несколько верховых и споро направились к ним.

В одном из них он узнал кирасира, адъютанта генерала Михаила Измайлова, и похолодело внутри — он ясно различил, что у офицера на голове окровавленная повязка. Два других всадника были казаками его личного конвоя.

«Наверно, от аванпостов скачут!» — пронеслась тревожная мысль.

— Ваше величество, вот пакет от генерала Измайлова! — Кирасир тяжело сполз с коня, его пошатывало.

— Что там?! Лекаря сюда! Ты ранен?

— Полковник Олсуфьев пытался поднять свой полк на мятеж и был застрелен. Убиты несколько офицеров и солдат, кои тоже изменили присяге. Воронежский полк с артиллерией в четыре пушки и с приданной сотней казаков идет маршем на Гостилицы. Еще четыре казачьих сотни генерал Измайлов определил для блокады Петербурга с юга. А я с лошадью упал, потому и задержался в дороге. Простите, ваше величество…

— Отведите во дворец, — Петр обратился к адъютантам, — пусть лекарь помощь окажет. Накормить и уложить спать. Да… Ты молодцом держался, благодарю за службу и присваиваю тебе следующий чин.

К великой своей стыдобе, Петр так и не разобрался, какие знаки различия сейчас в русской армии — погоны на форме у всех отсутствуют, а в позументах, нагрудных бляхах да галунах сам черт не разберется, ногу сломит. Что уж требовать от студента-недоучки?

Петр вскрыл пакет с донесением, прочитал и облегченно вздохнул. Это была хорошая новость — сегодня к вечеру у Гостилиц соберется изрядное войско.

Быстро прикинул в уме — голштинцев уже 7 рот, включая егерей, 12 рот воронежцев и столько же рот кроншлотцев к утру будет. Всего 31 рота, то есть более четырех тысяч штыков. Да кавалерии голштинской две роты и две сотни казаков — еще с полтысячи сабель. Да орудия полевые в кулак единый собрать надо — семь у голштинцев и по четыре у воронежцев и морпехов.

А ведь еще в Ораниенбауме гарнизон солидный из шести смешанных рот голштинцев и моряков имеется и с ними 14 морских крупнокалиберных орудий и пять полевых. Еще с юга Петербург четыре сотни казаков обложили. С такими силами Катькиным орлам можно по полной программе всыпать…