Время вперед (СИ) - Ра Юрий

— Жорж, а ты чего не поешь?

— У меня с Владимиром Семеновичем была договоренность.

— Кто такой Владимир Семенович? Он тут, в Школе? Что за договоренность?

— Владимир Семенович Высоцкий не в школе, он умер. А договоренность простая: я не пою его песен, он не кадрит моих девчонок.

— Умер Высоцкий, значит договоренность отменяется.

— Так Ленин с Ленноном тоже умерли, и что? И сейчас живее всех живых.

— Не святотатствуй, Милославский!

— А они святые? Оба-два?

— Дискуссионный клуб открыт!

— Кто оспорит?

— А что спорить-то?

— Даю вводную. Ленина в нашей стране обожествили, на него молятся и считают его пророком, безгрешным в своей правоте и деяниях.

— А разве это не так?

— Вот вам подтверждение моего аргумента — никто не спорит с тем, что Ленин свят и безгрешен.

Наступила пауза, народ попал в патовую ситуацию. Вождь не без греха? Нельзя такое сказать. Ленин безгрешен? Милославский тогда прав — обожествили! Главный по политике Аня изящно разрулила ситуацию: «Давайте петь песни!» Какой хороший ход, профессиональный.

Глава 19 Время прощаться

Привезли нас на наш поезд заранее. Прощай поселок Интернат, прощай Отрадный, не оказалось в тебе нужды, и так всё было нормально. Временно остающимся до следующего рейса ребятам пожелал всего хорошего и наказал махать вслед паровозу.

— Жорж, опять ты арапа заправляешь, отменили паровозы, а и всё равно на таком расстоянии мы бы не увидели дым твоего паровоза.

— Товарищи комсомольцы, я когда-нибудь давал вам повод усомниться в моих словах?

— Да постоянно! Только и думаешь, он сейчас правду сказал или врет.

— Перефразирую вопрос — меня кто-нибудь поймал на вранье?

— Карася голыми руками поймать проще, чем тебя, Милославский! Еще и гордится этим!

— Короче, рота равняйсь! К отбытию заместителя командира временной учебной роты Всероссийской Школы Комсомольского Актива стоять смирно! Равнение на дым паровоза!

Заскакиваю в тарахтящий ПАЗик и мы трогаемся. Мы трогаемся, а я пулей лечу к своему месту у открытого окошка, достаю дымовую шашку, заранее обмотанную в кокон из веревки, разматываю веревку и один конец привязываю к поручню сиденья. Запал вставлен поглубже, провожу по головке теркой — есть зажигание! Выкинул шашку в окно, запал не погаснет даже в воде, только бы не обломился. Веревку вытравил побольше, не надо пугать водилу черным дымом из-под автобуса, задымило! Хорошее такое дымообразование, густо валит!

«Ребята, смотрите, дым!» Оставшиеся участники школы пораженно смотрели, как от далеко уже уехавшего автобуса валит клуб белого дыма. Белая полоса тянулась за уменьшающимся ПАЗиком не хуже, чем от паровоза. Дааа, протянул кто-то, Жорж зря не скажет. Автобус скрылся за деревьями, дым тоже рассеялся.

— Ну как так-то?! Ну он из своего отъезда такое шоу устроил, и его уже не достать и не вздрючить!

— Талант у человека. Много ты его дрючил, пока он тут номера откалывал.

— А какие он еще откалывал, я про что-то не знаю?

— Про строевую подготовку знаешь?

— Это где он всех генералов старыми пердунами назвал, которые солдат заставляют маршировать себе на радость вместо канкана?

— Значит, всё знаешь. Тогда про массовую оргию не буду рассказывать.

— Не понял. Про какую массовую оргию?

— Комсомольскую, какую же еще. У него же всё по-комсомольски. Говорит, у комсомольцев всё общее, включая половых партнеров.

— Вот тут ты уже врешь, Аня!

— Вру. Подумаешь, убежали на озеро ночью и голышом купались. А потом через костер прыгали в таком же виде.

— Сколько?

— Двенадцать, как у Блока. Или как в Евангелии, выбирай любую ассоциацию.

— Как-то не укладывается в голове. Комсомольцы же, активисты.

— А ты, товарищ Артем, у Пети спроси, как они на пляже днем прилюдно обнажались.

— Да чего там, обнажались! Так, трусы друг другу постягивали, дурачились просто.

— А ты где в это время был?

— А он смотрел, он у нас душой молод. Как подопечные практически.

— Короче, Петя у нас попал под тлетворное влияние комсомольца Милославского.

— На себя посмотри.

— А я что?

— Тебе Жорка прицепил погоняло «товарищ Артем», так ты и рад.

— Нормальная партийная кличка. Завидуешь прости.

— Ну вот, что и требовалось доказать! Давайте Лену расспросим, вдруг у него и с ней чего было интересное, а мы не в теме.

— Вот меня вы не примазывайте! Я с ним вообще ни-ни, только танцевала разок.

— Три разка.

— Ну три, зараза двигается хорошо. Сальсу кубинскую учил танцевать. Остров Свободы, между прочим.

— Я так понимаю, Милославский везде, куда попадает, устраивает остров Свободы. И свободных нравов.

— Аня, не наговаривай, ему всего четырнадцать, какие у него могут быть свободные нравы. Орган такой еще не вырос, прошу прощения за подробности.

— Лена, откуда такие подробности?

— Так она с ним сальсу танцевала!

— Фу, пошляки. И насчет возраста, четырнадцать ему только недавно исполнилось, две недели назад.

— Точно! Он же совсем сопля зеленая!

— Причем такая, что летит особенно далеко.

— Фу-фу-фу!

Женя Коваленко, она же бывший боец Коваленко грустно смотрела в окно автобуса. Всё почти закончилось. Это еще повезло, что с Жорой вместе еще какое-то время до Мухосранска его поедет. А то бы уже со всеми расстались. Точно не выдержала бы, заплакала. Или это впереди? Вдруг её внимание привлек густой белый дым, который поднимался по дороге вровень за ними. Обернулась крикнуть, наткнулась на улыбку Милославского и прижатый к губам палец! Вот это номер! Теперь понятно, почему он жестко обрубил — сижу у окна! Его рук дело опять. Поднялась с сиденья, с пальцем, прижатым к губам, прошла по банде, ткнула пальцем другой руки назад. Шутку про дым от паровоза слышали все, а теперь её поняли все поняли! Массовый придушенный шёпот восхищения пополз по ПАЗику, остальные тоже увидели и жесты, и дым — прониклись. Спустя время, история слегка трансформировалась в головах пассажиров того рейса. Если верить их рассказам, акция была задумана чуть ли не совместно и реализована Милославским в честь всех их убытия из Интерната. И только банда знала, что акцию организовали ОНИ, банда двенадцати. Факт, что впервые узнали про диверсию только тогда, когда увидели дым за автобусом, все дружно и прочно забыли.

На вокзале сопровождающий их Петр со списком и кучей каких-то бумажек пошел не к кассе, а напрямую к начальнику вокзала, если судить по табличке. Через какое-то время он вышел с картонными прямоугольниками до кучи. Каждому уже бывшему делегату Школы выдали билет до станции убытия, с каждым Петр попрощался за руку, а Жоре еще и сказал: «Увидимся!» А потом уехал с тем же автобусом. Милославский тут же забрал коричневый билетик у Жени и посадил её охранять вещи: «Сиди тут, жди». Ну сказал сидеть, значит так надо.

Через десять минут он вернулся с этими же билетами, но к ним были подколоты какие-то криво оторванные бумажки. Помахал перед носом Жени:

— Договорился, в купе поедем как белые люди.

— Ой, а так можно было?

— Можно, если знать порядки. У меня папа железнодорожник.

— А другие ребята?

— Другие тоже хорошие люди, но за всех я договариваться не умею. Тут наши с ними пути-дорожки разбегаются. Банда распущена.

И снова подъезжающий поезд встретила суета встречающих, провожающих, отъезжающих, продающих, работников станции, каких-то мутных личностей. Но толпа пожиже, видимо в обратном направлении поезд не так заполнен. «У тебя какой вагон? А у нас пятый! Вы не с нами? А мы тоже не с вами, у нас двенадцатыыы!» Все разместились, Жоркин рюкзак исчез, видимо в чемодан сложил. По жаркой поре ехали в футболках, он свою надел навыпуск, небось, чтоб нож прикрыть. Хотя он и в Школе навыпуск носил, чудной. Все в штаны, он навыпуск. Как еще обувь назад носами не носит. Вагон вправду оказался купейный, что значит с бывалым человеком путешествовать. «По-человечески», как он выражается. У Милославского целая теория подведена под это. Говорит, в СССР весь народ делится на три группы: граждане, люди и товарищи. Граждане живут как могут, скромно и очень экономно. Люди живут послаще, у них не заработки, а доходы. Иногда даже легальные. А товарищи живут так, как им разрешат старшие товарищи. Чаще всего получше, чем граждане, но хуже людей. Лучше людей живут только старшие товарищи. Но старшие товарищи к народу не относятся, о них речи нет. Теория опасная и неприятная лично Жене. Одна беда — она очень хорошо описывает жизнь. Поэтому, когда банда её услышала, спорить никто не стал, только уточнили некоторые моменты. Как будто в прошлой жизни сидели у воды и беседовали…