Авдотья и Пифагор - Иосиф Гольман

Через пять минут вся компания сидела за столом в прозрачной, совсем без стенок, беседке. Чай налили в одноразовые пластмассовые стаканчики, сэндвичи и овощи разложили по таким же тарелкам.

Темноту разгонял автономный светильник, тоже привезенный с собой. Впрочем, он с каждой минутой светил все слабее. И не потому что батарейки кончались, а потому что со стороны океана возник новый свет, несравнимо более мощный. Не белый, как от светодиодов фонаря, а красно-розовый.

Восход занимался всерьез, хотя края солнечного диска еще не было видно. Но утренние облака уже были подкрашены снизу, а океан сверкал разноцветным жидким огнем — от почти бесцветного серебряного, поближе к зрителям, до темно-красного, плавно переходившего у самого горизонта в фиолетовый.

Все почему-то разом примолкли. Николас открыл пробку маленького термоса, налил немножко в подставленную фарфоровую чашечку — похоже, одноразовая посуда не годилась.

Александр Федорович взял чашечку, погрузился взглядом в пламя восхода и медленными глотками — как велел хилер — выпил лекарство.

– Не противное, — одобрил он вкус снадобья. — Что будем делать дальше?

– Наверное, вам захочется спать, — предположил Николас.

И опять не промахнулся. По окончании чайной церемонии до автобуса Богданова пришлось вести под руки — он буквально засыпал на ходу. Рядом, погруженная в тревожные мысли, шла Ольга Николаевна.

Улучив момент, Пиф поинтересовался у целителя, зачем они сюда приехали таким коллективом, для действа оказались нужны только термос, фарфоровая чашечка да пациент.

– Здесь лишних не было, — не очень понятно ответил Николас.

Вернулись в гостевой дом и легли досыпать. Окончательно проснулись уже часов в девять — тропическое солнце жарило вовсю. Впрочем, на их альпийской лужайке зной не чувствовался (постоянно гулял свежий, вкусный ветерок), так что позавтракали на улице.

Остров нравился Пифагору все больше и больше.

После завтрака на подоспевшем автобусе поехали вниз, к побережью.

Вот там зной ощущался. Хоть и нежнейшее противоядие имелось, даже два: легкий ласковый бриз и теплый прозрачный океан. С берега океан виделся ярко-зеленым, но когда Пиф с маской отплыл довольно далеко — Августин объяснил, что глубина начинается сразу, — вода оказалась абсолютно прозрачной. Песок, камни и кораллы по-прежнему хорошо различались, а между Пифом и дном, как в многоэтажном доме, неторопливо шастали разного рода существа, включая небольшую, похожую на космический корабль-челнок, манту. Хорошо было так, что дух захватывало.

Единственно, чего не хватало сейчас Диме Светлову, — это Дуняши рядом. Ну и бабуля чтобы дома обед готовила.

Бабуля, Лия Александровна, была еще одной его проблемой. То есть не так. Бабуля была единственным родимым человеком на всем белом свете, не считая, конечно, Дуняши. Но если с Дуней Пифу легко было представить себя в Нью-Йорке, на острове Нандао или в том же неведомом Тель-Авиве, то выдергивать бабулю из родной почвы он опасался. Без языка и без подруг дни ее будут сочтены. Оставлять же старуху одну в Москве тоже казалось невозможным. Короче, эта проблема пока не имела решения, и чтоб не так сильно расстраиваться, Пиф решил о ней не думать.

Тем более что вокруг было реально замечательно. Точнее, нереально замечательно.

Пляж тянулся насколько хватало глаз. Береговая линия неровно извивалась, образовывая уютные бухты, но тончайшего белого песка везде было много — курорт что надо.

Растений тоже хватало — Пиф не любил выжженные южные пейзажи. Здесь же и деревья имелись — от хвойных до пальм, — и кусты, обильно украшенные цветами: синими, розовыми, белыми. Под ногами пружинила зеленая густая травка.

В общем, местечко было явно декорировано под рай.

Тем временем их нашел Антонио и позвал в гости.

Его дом тоже стоял не на пляже, пришлось слегка попотеть, забираясь в гору. Но все равно к побережью был гораздо ближе, чем гостевой.

– А почему не жить совсем внизу? — спросил Пиф у Августина. — Там же рай.

– Не-а, — улыбнулся тот. — В раю не бывает цунами. И скорпионов.

Вот тебе раз! Не все золото, что блестит.

Впрочем, Пиф легко был готов простить острову Нандао и цунами, и скорпионов — лишь бы оставалось все прочее. И добавились Дуняша с бабулей.

Он еще не знал, что буквально через полчаса будет вообще сражен наповал.

Но — по порядку.

Николас, как и обещал, занялся здоровьем жены губернатора. Рабочий день хилера тоже обещал быть долгим: прослышав про его приезд, не массово, но целеустремленно подтягивались страждущие островитяне.

Пиф профессиональным взглядом выцеливал в негустой толпе нездоровую желтизну лиц, мешки под глазами, требующие скальпеля нарывы или неестественную худобу — неизбежные спутники, в общем-то, приятной человеческой жизни.

Богдановым занимались Луис и Августин, Ольга Николаевна находилась при муже, а Пифагора решил развлечь сам губернатор.

Конечно, никаким губернатором Антонио не был: остров хоть и не маленький, но на губернию не тянул. Однако из его подробного рассказа Пиф вынес, что и стандартным захолустьем Нандао не являлся.

Здесь все завязалось в плотный клубок связей и противоречий. Отличные рыболовецкие угодья, пальмовые и каучуковые плантации, великолепный климат, полное отсутствие полезных ископаемых. И, наконец, маленький, но гордый и воинственный народец, заслуживший свою славу свирепого чуть не со средневековых времен.

Народец оказался не вполне автохтонный. Пиф понял так, что много лет назад, еще во времена четырехсотлетнего испанского владычества, на остров ссылали представителей различных филиппинских этносов: тагалов, бинисайя, себуано, илокано, вараи. Всех не перечислить — в архипелаг входит около двух тысяч островов, на многих из которых население имело свой язык.

Объединяло сосланных нежелание подчиняться действующим на старом месте законам. Короче, бунтовщики, типа запорожских сечевиков, не привыкшие служить кому-либо, кроме тех, кого выберут сами.

В новейшей истории добавилась религиозная составляющая. Остров находился между христианским, преимущественно католическим, Севером и относительно малочисленным, но воинственным мусульманским Югом. Коренные островитяне говорили в основном на «пилипино», тагильском диалекте с сильной, до сорока процентов, примесью испанской лексики, и причисляли себя к христианам. Впрочем, они никогда не отличались особой набожностью и всегда заодно отмечали свои древние языческие праздники. Однако из своеобразного геополитического положения сумели извлечь максимальную пользу.